Гордиан знал, что должен читать дальше, но не мог заставить себя это сделать. Кровь бешено колотилась в висках. Он позволил свитку свернуться и швырнул его на пол, потом наклонился и поднес светильник к пергаменту…
"…Глаза живых узрят тысячи мертвых…"
Он попятился. Потом, почти оглохший от биения пульсирующей, обезумевшей от страха крови, в третий раз развернул свиток. И прочел все те же строки:
"Глаза живых увидят тысячи мертвых…"
Он чувствовал, что его туника влажна от пота.
- Будь ты проклят… - прошептал Гордиан. - Я сожгу тебя, кто бы ни написал эти строки… ты слышишь? - Он уже поднес светильник к пергаменту.
Но тот поспешно, с громким шорохом начал сворачиваться. Через миг на полу лежал обычный пергаментный свиток, ничем не отличающийся от других.
Гордиан поднял его и развернул.
Тысяча есть у Венеры забав; но легче и проще,
Выгнувшись, полулежать телом на правом боку.
Это была "Наука любви" Овидия.
- Хватит притворяться! - выкрикнул Гордиан. - Покажи свое истинное лицо!
Свиток послушно стал разворачиваться. Гордиан, встав на колени, перехватил пергаментную ленту, подносил ее к глазам и читал загадочные письмена, надеясь отыскать хоть какой-то намек на современные события. Ничего… Невнятное бормотание о грядущих бедах, не имеющих отношения не только к самому Гордиану, но и к Риму. Такое впечатление, что в будущем Рим вообще исчезнет с лица земли. Не найдя в прочитанном ясности, он попытался разорвать пергамент, но тщетно. С таким же успехом он мог бы разорвать лезвие меча. Края пергамента сделались так остры, что Гордиан порезал ладонь, и кровь часто закапала на лицо мозаичного Аристотеля. Как легко быть мудрым, если ты не обладаешь властью.
Свиток снова свернулся, чтобы в иной своей ипостасии поведать читателю фривольные стихи великого поэта. Так, попеременно, он говорил то о грядущих бедствиях и смерти, то о любви… О любви и смерти… Гордиан бессильно склонил голову на руки. Кто разгадает проклятую загадку бесконечного пергамента? Кто? Когда?..
- Ты здесь и спал? - Чья-то рука коснулась его волос.
Он поднял голову. Перед ним стояла Юлия в белой столе из тонкого льна. Ее черные волосы сверкали в свете солнечных лучей, заливавших библиотеку. Наступило утро, и светильник на подставке давно погас.
- Что ты здесь делаешь, Юлия? - спросил Гордиан, поспешно пряча свиток в футляр.
Девушка не ответила, но смотрела на него насмешливо. Наверное, у него был нелепый вид, после того как он заснул прямо за столом, уронив голову на руки.
- Ты мог устроить пожар в библиотеке и задохнуться в дыму, - строго заметила она.
Она, как всегда, была рассудительна и мудра.
- Чье сочинение ты ищешь на этот раз? - спросил он.
- Хочу взять труд Цицерона…
- А, того самого, чью голову Марк Антоний держал на блюде у себя на столе, чтобы насладиться победой над мудрецом, а его жена протыкала язык мертвеца булавкой.
- Зачем ты говоришь о таких мерзостях?
- Я теперь называюсь Августом. Мне волей-неволей приходится думать о том, что творили мои предшественники.
- Отец говорит, что всякого человека власть развращает, но ты - единственный не подвластный этой заразе.
Он поднялся и взял Юлию за руку. От тепла ее мягкой ладони горячий ток пробежал по его телу, чтобы тут же смениться ознобом.
- Взгляни, - сказал он. - Новая фреска. Твой отец посоветовал заказать мне это сюжет.
Он подвел ее к стене, свободной от многочисленных ниш, где в промежутке между двумя колоннами из белого с розовыми и голубыми прожилками мрамора был изображен суд Париса. Красивый юноша, чем-то неуловимо похожий на Гордиана - может быть, задумчиво-мечтательным выражением голубых глаз, - держал в руке яблоко. А три богини: сумрачная и чем-то недовольная Юнона, прекрасная в своей роскошной зрелой красоте Венера и вооруженная копьем и щитом Минерва - стояли вокруг смертного, оспаривая приз.
- Кому бы ты присудил яблоко на месте этого дурачка? - спросила Юлия.
- Минерве, - ответил Гордиан.
- Почему?
- Она похожа на тебя.
Юлия улыбнулась:
- Уж скорее наоборот. Не говори так дерзко. Богини ревнивы.
- Хотя, если рассуждать здраво, зачем богине мудрости приз "Самой красивой"? Неужели ей недостает ума относиться к подобным-вещам достаточно равнодушно?
- Может быть, и так. Но мудрость по силе своего воздействия может соперничать с красотой. Душа-Психея рождает Вожделение.
Дерзкие слова для девушки. И слишком вызывающие… Он привлек ее к себе, его тело жаждало немедленного обладания. Что их разделяло? Всего лишь белое полотно ее столы и пурпур его туники. Сквозь тонкую ткань она ощущала нестерпимый жар его ладоней.
- Жаль, что ты не рабыня, - прошептал он, касаясь губами ее щеки. - Я бы тут же отвел тебя в спальню и овладел тобой. Ты хочешь принадлежать мне?
- Отпусти меня… - В ее тоне не было особой настойчивости.
- А если я не захочу? - Он еще сильнее прижал ее к себе.
Она не могла не чувствовать его возбуждения и замерла, не пытаясь вырваться, но лишь все больше и больше отстраняясь от него, будто собиралась повиснуть, переломившись, у него на руках. Его прикосновения против ее воли возбуждали ее тело.
- Я закричу… - пообещала она едва слышно.
- Разве кто-то может спасти тебя от самого Августа? - рассмеялся он.
Попытался поцеловать ее в губы, но она отвернулась, и поцелуй пришелся в шею. Прикосновение к ее шелковистой коже на миг свело Гордиана с ума - он оскалился и впился зубами в шею девушки. Юлия в ужасе вскрикнула и изо всей силы ударила его по лицу. Только что она готова была уступить, теперь же она пришла в ярость. Гордиан тут же отпустил ее.
- Ты сумасшедший! - крикнула она, отступая. От обиды и боли на глаза ее навернулись слезы.
- Я же сказал - никто не сможет защитить тебя от Августа… - почему-то смущенно, а не торжествующе пробормотал Гордиан.
- Один человек сможет, - сказала она зло.
Интересно, на кого она злилась? На себя? На него?
- Ты говоришь о своем отце? О Мизифее? О да, он может многое… он умен… очень умен…
- Я говорю об Августе, - прервала она его дерзко.
- А… Да, наверное, Август мог бы. Если бы пожелал… если бы пожелал… - Гордиан запутался в словах и замолчал. - Прости… - сказал он наконец. - Это язык мой болтает глупости, а в сердце у меня нет ничего дурного…
Она лукаво прищурилась. На ее густых ресницах еще блестели слезы. А губы улыбались.
- Но ты укусил меня! Как зверь!..
- Может быть… Но это не имеет никакого отношения к власти… я имею в виду власть императора…
Она внимательно посмотрела на него и… улыбнулась. Гнев ее прошел.
Он улыбнулся в ответ.
- Ты помолвлена? - спросил он.
Юлия отрицательно покачала головой.
- К тебе кто-нибудь сватался?
- Дважды. Но отец отказал им.
- Почему? Они были недостаточно богаты? Или недостаточно умны?
Она медлила с ответом.
- Они мне не нравились.
Он был удивлен и даже не пытался этого скрыть. С девушкой в подобных ситуациях никто не советуется. Обычно отец или опекун решает все сам.
- Мизифей спрашивал твоего согласия?
Она кивнула.
- А если… - Он запнулся, пристально глядя в ее лицо и заранее пытаясь угадать ответ. - Если я посватаюсь, что тогда? Откажешь?
- Нет… - ответила она.
Он растерялся от ее прямоты.
- Тебя не смущает неравенство положения?
- Нет.
Дочь ритора считала себя равной императору. Или… считала его себе неровней? Эта мысль показалась ему забавной, и он улыбнулся.
- Ты права, - пожал плечами Гордиан, - такие мелочи, как знатность и благородство, теперь никого не волнуют. Но твой отец умен и благороден. Что касается должностей и наград, то об этом не стоит и говорить. Я сделаю его префектом претория.
Теперь настал черед удивиться Юлии.
- Мизифей - командующий твоей гвардией? Да весь Рим будет смеяться до упаду. Спору нет - мой отец мудрец, но он не держал в руках меча с тех пор, как оставил школу.
- Потому я и хочу, чтобы он командовал преторианцами. Почему обязательно военачальник должен быть дураком? Пусть лучше будет мудрецом. Решено - сегодня же я объявлю ему об этом. Я думаю, ему понравится это назначение. - Гордиан подавил улыбку.
- Он отнесется к нему, как и ко всем прочим вещам, по-философски.
И, видя, что он сделал шаг в ее сторону, предостерегающе вытянула вперед руку:
- Нет, нет, не подходи. А то в следующий раз ты откусишь мне плечо.
И она поспешно вышла из библиотеки.
Отец убеждал ее, что она умна. Сейчас она чувствовала себя абсолютной дурой. Мизифей твердил, что она - избранница богов, достойная сделаться супругой Августа. И все это ради пользы Рима. Сейчас ей было совершенно все равно - пойдут ее поступки на пользу Рима или нет. Прежде она думала, что Марк Гордиан умен и смел. Теперь ей не было до этого дела. Ей хотелось одного - ощущать прикосновение его рук, целовать его губы и… принадлежать ему. И ни о чем не думать… ни о чем…
Она торопливо поправила прическу, так чтобы пряди волос скрыли след укуса на шее. Накинула на голову край паллы. Хорошо, что в носилках занавески задернуты и ее никто не видит. Отец слишком ей доверяет, веря безраздельно в ее благоразумие. А она не благоразумна. Отнюдь.