- Чего там только не было, на этих дощечках! Моря размером с руку взрослого мужчину, чужие города, которые можно закрыть одним пальцем… Аравийская пустыня, тянущая во все стороны огромные песочные руки, и скачущие по ней на верблюдах армии, диковинные гады, высовывающие из воды щупальца и морды с выпученными глазами. Черепахи, на спинах которых, ничего не подозревая, жили люди в одних набедренных повязках… урусские царства, где шли друг на друга войною бородатые воины в остроконечных шапках. А на месте, где начинаются великие бесконечные степи - пустое место. И только далеко за ними изгибающий спину усатый дракон с огромными крыльями-плавниками - Кхитай.
Путешественники утверждали, что если к этим картам прибавить великие степи, получится весь мир.
Монголы сильно удивлялись. К чему карта тем, чей дом - гладкая степь, в которой ничего нет, а всё, что есть, перемещается следом за солнцем, следом за уходящим теплом или убегающим на паучьих лапках дождём?
Путешественники удивлялись следом. Как можно жить в мире, который совсем не знаешь? Это всё равно, что бродить по чужому жилищу с закрытыми глазами. Ощупывать предметы и гадать: что это и можно ли это есть, вместо того, чтобы открыть глаза и посмотреть…
Керме удивлялась сильнее всех. Она-то живёт так всю жизнь.
Но мысль о карте, на которой всё нарисовано, захватило её воображение.
Её внимание вернулось к листику. Это был листик очень странной формы, с резными краями и крылышками, так что напоминал бабочку. Почему он не может быть картой того места, где оказалась она? Керме вспомнила, что на настоящей карте можно найти мифические дороги, о которых в степи даже не помышляли, якобы соединяющие между собой города и земли, и тут же нашла на листике прожилки. Это, стало быть, и будут дороги, по которым она будет путешествовать. Вот тут вот, где начинается черенок, она и приземлилась, наполнив воздухом своё одеяние. А вот эта маленькая дырочка, проточенная каким-то червячком…
Да!
"Растяпа", - сказала Керме, прижимая к груди листочек. - "Я знаю, где найти то, что так мило твоему сердцу. И мы немедля отправляемся туда".
Она с радостью и с трепетом нашла в ногах прежнюю силу. Поднялась, осторожно постояла, покачиваясь, словно молодая берёзка, и по-новому ощущая мир вокруг. Она почувствовала себя мошкой, плавающей в кувшине со сливками. Это одновременно и пьянящее, и пугающее ощущение. В чашке степей сливок было мало, так, что она могла доставать своими коротенькими ножками до дна. Теперь же её вознесло на недосягаемую высоту. Всё вокруг имеет смысл, и невозможно почесать даже за ушком без того, чтобы это не отразилось на сущностях по соседству. Даже солнечный свет, который всегда не при чём и всегда над, словно птица в полёте, здесь резало на аккуратные ломти.
Здесь другие законы.
Чтобы сдвинуться с места, нужно поменяться местами с любой другой сущностью по соседству. Поэтому прежде Керме попыталась установить с ними дружеские отношения при помощи верных друзей - обоняния, осязания и слуха. Изгиб пригорка манил её веткой вялой жимолости. Деревья, помахивая над головой жидкими кронами, предлагали попробовать, как приятно находиться в земле, зарывшись как можно глубже пальчиками-корешками. К ним она отнеслась с особым вниманием - никогда в жизни девушка не ощущала запах коры так близко. Вообще не ощущала запаха коры и почти не касалась листвы, - поправила она себя, - и поэтому с радостью устремила своё внимание к этим невозмутимым, вечно радующимся гигантам.
Потом заметила ещё кое-кого и направила туда все доступные чувства. Настороженность встретила её в том колючем ворчливом мирке. Это живое существо, с настоящим сердечком и настоящей кровью, сопящее и без конца фыркающее себе в усы, и стремящееся зарыться как можно глубже в листву. Его сегодняшняя добыча - какой-то перезрелый, уже наполовину съеденный червями фрукт и гриб, источающий резкий запах, выдавал его с головой, но расставаться с собственностью ради того, чтобы сделаться как можно более неприметным среди гниющей листвы, существо не собиралось. Хоть и побаивалось её, такую большую.
Улыбнувшись, Керме оставила его в покое. И поняла, что может попробовать сдвинуться с места. Она нашла рядом тот самый камень, что встретил её первым, и между ними запульсировала жилка речи на непонятном языке. "Давай меняться! Слишком я тяжёлая, чтобы сдвинуться, никого не потревожив. Ты просто займёшь моё пространство, а я твоё. И никому не будет плохо".
Шею защекотала струйка пота. Керме изо всех сил старалась сделать речь как можно более внятной. Каменный дух обогнул её по дуге (приходилось накрепко держать внимание, словно зажатую между двух ладошек муху, чтобы чувствовать его), на виске возникло ощущение холода. Как будто этот самый камень взяли и приложили к коже.
Но мгновение спустя Керме почувствовала его согласие.
Шаг, ещё шаг… мошка в сливках зашевелила лапками. Вот уже и дорога началась между её ногами, пусть даже эта дорога - прихотливо петляющее и закручивающее водовороты вокруг еловый стволов ничто. Обеими руками она прижимала к груди драгоценный листочек и шла, чувствуя, как начинает биться под пальцами жилка растения. Она даже не сориентировалась по сторонам света, не нашла север или юг, она просто чувствовала, как листик принял роль карты, о которых у девушки было очень слабое представление, и ведёт её, куда нужно.
Каким-то образом она умудрялась не натыкаться на деревья, не попадать ногами в ямы и коварные барсучьи норы. Навязчивое, как щекотка, чувство соседства заранее давало ей знать о препятствии. Керме смущённо улыбалась окружающим её духам, прижимая к животу шапочку, протискивалась мимо них дальше.
Она шла и шла, отмеряя шагами вздохи земли. К пяткам приставали мёртвые листья, и путешествовали с ней, пока не приходило время освободить место для следующего путешественника.
"Видела бы бабушка, что я сейчас делаю", - подумала Керме. - "Как ловко я пробираюсь по чаще, и как располагаю к себе многочисленных её жителей".
Постепенно голод завладел всем пространством в её голове, а заодно и желудком. Ещё некоторое время Керме шла, вспоминая последнюю съеденную лепёшку, а потом подумала, что хорошо бы раздобыть здесь молока. Или какого-нибудь мяса. Или хотя бы ягод.
- Где бы нам достать еды? - подумала она, обращаясь к Растяпе. - Хорошо бы вяленого мяса.
Ей вдруг послышалось, как Растяпа подвигал челюстями. Нет, не то. Как же такое может послышаться?.. Вот, на самом деле это в чреве что-то заворочалось и толкнуло его с той стороны.
А потом раздался голос:
- Я не ем мяса.
- Кто здесь? - спросила она уже вслух и насмерть перепугалась собственного голоса.
Вокруг всё оставалось по-прежнему. Будь здесь человек, любопытные ушки донесли бы о нём сразу.
- Это я. Я не ем мяса. Но тебе хорошо бы поесть.
Керме попыталась понять, слышит ли она голос в своей голове или он доносится откуда-то ещё. Впрочем, иногда ей казалось, что весь мир с его многочисленными обитателями существует только в её голове.
- Ой, извини, - сказала она. - Я не имела ввиду бараньего мяса. Хотелось бы хотя бы вяленой конины…
- Я не ем мяса совсем. Я бы поел травки. Или листочков. Если можно, не горьких и не сухих.
- Ты можешь говорить?
Голос возмутился.
- Я живу и думаю. Значит, наверное, я могу как-то общаться.
- Кто ты? Ты мой сын?
- Пока ещё неродившийся. Знала бы ты, как здесь тесно.
Пока Керме, вытянув губы трубочкой, придумывала, как бы облечь словами вопрос, который занимал сейчас всё её существо, голос напомнил:
- Ты хотела меня покормить?
Травка! Они же теперь, наверное, одно целое. Что мешает ей поесть травки и листиков? Вряд ли по осени они будут очень сочными, но такое время года куда лучше любой летней засухи.
Керме опустилась на колени. Почва каменистая и стремится всё время вверх. Среди голышей и проплешин земли с разбегающимися между пальцами жуками, Керме обнаружила пучки дряхлой травы. Ещё над головой качались целые ветви с остатками листвы, а по правую руку - колючие кусты ежевики. Ягоды уже кончились, но листья пахли довольно аппетитно. Девушка каким-то образом всё это чувствовала.
- Какие лучше? - спросила она.
- Вон там, слева и чуть вперёд, я чую замечательные лопушки.
Ну конечно. Керме их тоже чувствовала. Она проползла немного вперёд и захватила губами большие листья. Распластавшись прямо на земле, жевала, думая о голоде и о Растяпе.
- Почему ты не говорил раньше? - спросила она с набитым ртом.
- Я собирался попросить тебя не спать на левом боку. На правом или на спине мне удобнее.
Керме кивнула и подождала ответа на свой вопрос, поглощая траву и не чувствуя вкуса. Но его не последовало. Так же, как и возник, голос зарылся в глубины её тела, как рыба в ил.
Она пошла дальше, чувствуя, как недоумённо бурлят желудочные соки. Что это ты нам подсунула, хозяйка? Опять траву?.. С их бурчанием в глубине сознания медленно просыпались воспоминания.
Калечных детей в то время рождалось мало.
Керме оставили и со временем убеждались, что оставили не зря.
- Ты родилась слепая, как крот, но эта слепота забросила в твою голову какие-то знания. Такие, которых нет даже у шаманов, - говорил ей Шаман.
В семь лет она серьёзно заболела. Лежала, закутанная в одеяла, в шатре, и женщины, подходя каждую свободную минуту, качали головами и ужасались наперебой, какая она красная. В лёгких образовалась земля и при каждом выдохе выходила наружу, пачкая губы.