Через два часа копыта, шерсть, зубы, голенные суставы и прочие лошадиные части начали кружиться в голове Нарана, словно снежинки. Ему то и дело мерещились лошадиные уши у друга, и он даже мог привести с два десятка доводов, почему того не следует покупать в качестве ездового животного. Вокруг каждого шатра их встречало, помимо громогласного хозяина, по нескольку других торговцев, дёргающих лошадей за хвосты или с надрывом спорящих о частоте волоса в гриве какой-то кобылки - не то от скуки, не то чтобы создать толпу. Хозяин распоряжался ими, словно компанией любопытных подростков, пришедших поглазеть на папины луки. А через полчаса друзья видели его уже на другом конце базара, разглядывающего, заложив палец в рот, чужой товар.
Очень тщательно они изучили ассортимент, останавливаясь перекусить и выпить воды у каждого шатра, где к радушному хозяину прилагалась радушная хозяйка или радушная старшая дочь. Тем временем один из хозяйских сыновей мчался в табун, чтобы привести новых лошадей, и осмотр повторялся.
И, конечно, везде с ними пытались сторговаться подороже. Одного хорошего коня здесь пытались продать за трёх, а то и за четырёх обычных, и Наран чувствовал, как стремя, на которое он думал пустить на размен, стремительно теряло в весе в кармане.
За него можно было попробовать получить два-три "коня", и Наран хотел выторговать побольше.
"Конями" здесь называли квадратные блестящие пластинки из золота, с выгравированной на одной из сторон голове лошади. Другое дело, что их было довольно мало, "кони" кочевали откуда-то с затерянных в южных песках монетных дворов. Подобным металлом расплачивались с кочевниками за какие-то услуги (как правило за то, что все их верблюды и они сами останутся целыми и с Аллахом проследуют, куда им нужно), и они моментально расходились по рынку. Поэтому, "конём" становилась любая вещь, стоило нанести на неё изображение лошадиной головы. И любую вещь можно было выменять на лошадь - если, конечно, её ценность признавалась другой стороной. Это мог быть шмат по-настоящему хорошего вяленого мяса, седло с металлическими стременами, даже шатёр, на котором нужный знак вышивали белыми нитками.
По правде говоря, любой кочевник предпочёл бы иметь одного настоящего коня, чем десять таких вот пластинок, от которых не было никакого толку в степи. Но здесь, на базаре, они были в порядке вещей.
- Думаешь, не пора ли? - очень туманно заметил Урувай. У него появилась одышка, на шее пот собирался большими каплями. С последнего обеда по верхней губе ползли жирные пятна и пристала веточка душистой травы.
Наран понял. Они были везде, кроме юрты со сломанной повозкой, а кое-где даже по два раза.
Время катилось к вечеру, и степной кот встретил их уже в утеплённом халате, сидя на краю повозки и нянча на коленях двух маленьких дочек. Наран почувствовал на себе его взгляд и вспомнил, как в детстве солнце любило подглядывать за его утренней дрёмой через крошечную дырочку в пологе шатра. Девочки притихли и во все глаза, словно две больших лягушки, уставились на Нарана. Одна даже открыла рот, но будто потеряла дар голоса.
- Ну как? Что-нибудь себе подобрали? - торговец осмотрел усталых Нарана и Урувая с ног до головы и расхохотался. - У вас такой вид, будто на вас самих хорошенько поездили.
Потом внезапно посерьёзнел:
- Думаю, вот этих кляч не будете даже смотреть.
- Вон тот, пегий, довольно интересный, - осторожно сказал Наран.
- Да прекрати завивать мне косы, - буркнул торговец.
Он ссадил дочерей с колен - оставшись без папаши, огромного старого коршуна, которому не может повредить ничего в этом мире, они мгновенно залились слезами и попытались одновременно спрятаться от Нарана друг за друга. Ушёл за шатёр и минуту спустя, ругаясь и бубня себе под нос, вывел на длинной корде сгусток живых, шипящих, словно под дождём, раскалённых углей. Поставил перед опешившими друзьями.
Жеребец был чёрный, с роскошной вороной гривой и глазами цвета чернозёма. Хвост неожиданно короткий для лошади таких размеров и едва доставал до ляжек. Словно маленькая метёлка, он беспрестанно стегал по крупу. К гриве и к хвосту привязаны разноцветные шёлковые ленточки - знак, что это животное священно.
Наран шагнул вперёд, и конь показал розовые дёсны. В ответ Наран продемонстрировал свои дёсны.
- Этот конь особенный, - сказал тем временем мужчина, - Видишь, какое раздутое у него брюхо? Присмотрись в темноте, и ты увидишь, как тлеют там угли. Не подноси к его ноздрям огонь - сгоришь заживо, как сухая солома. На этом коне когда-то ездил бог западных лесных пожаров.
- Расскажи об этом поподробнее, - зачаровано попросил Наран.
Про степные пожары он знал, но словосочетание "лесной пожар" звучало очень необычно.
Степной кот издал смешок.
- На западе за горной грядой на много дней пути ты можешь не встретить голого участка степи. Словно волосами, она заросла лесом. Был один засушливый год - какой именно, никто точно не помнит, - когда пересохли в той стороне все ручьи и даже крупные речки показали розовый песчаный язык. Когда листва с деревьев падала, словно ночные бабочки, застигнутые громом. Люди там жили в землянках и разводили овец. И вот однажды язык огня из чьей-то трубы лизнул ветви старого, рассохшегося дуба, и начался пожар. Он перекидывался с одного дерева на другое, бежал по земле, превращая разную падь в золу.
Жители землянок сварились в своих жилищах, как завёрнутые в глину корнеплоды. Выгорали до самых корней целые леса, и местные кочевники, зовущие себя туркменами, которые вели свои стада на ту землю, чтобы напоить их и накормить, застыли в ужасе, увидев бесконечные чёрные поля и смог, вздыбивший свою шкуру, как большой кот.
- Правда, что лес - это когда много-много деревьев? - помолчав, спросил Наран. - Так много, что из-под них небо кажется почти счищенной с дикой моркови кожурой?
- Правда, правда, - торговец постучал пальцами по колену. - Говорят, листья растут там даже в бороде местных жителей… слушай дальше. Привлечённые громким детским плачем, кочевники подошли к самой границе пожарища, туда, где огонь затих, потому что вокруг нечему было гореть. "Откуда там ребёнок?" - спрашивали они друг друга. - "Как там кто-то вообще мог выжить?"
И действительно, никого не нашли. Однако плач не прекращался, птичьими криками и скрипом невидимых деревьев он разносился по округе.
Кочевники решили, что это плачет дитя огня, потому что ничего живого не могло там остаться, а плачет оно, потому что голодно, а гореть больше нечему. Молодой бог, плод, который родился из всего того, что пожрал огонь. Они поклонились ему, оказали ему почести и подарили лучшего жеребца из своего стада. Трое женщин завели его в глубь пепелища и сами погибли там, превратившись на горячей земле в обугленные куски мяса. Обратно жеребец вышел уже сам, такой, каким ты видишь его сейчас. Ведь боги не умирают, пока есть те, кто им поклоняются. Туркмены решили, что им нужен могущественный бог, который родился из очищающего пламени. Этому коню они долгое время поклонялись, как своему единственному покровителю.
- И как же он оказался здесь, у тебя?
Разглядывая жеребца, Наран взял повод и отступил на пару шагов. Конь, почуяв свободу, махнул головой, но его тут же ухватил торговец.
- Не бойся, - усмехнулся он. - Огненного бога больше нет у него на спине. В своём поклонении те люди почти забыли Тенгри, и не замечали, как хмурится над головами его лицо. Они думали, что их новоявленный идол спасёт их от любой напасти.
- Он наслал на них грозу?
Наран поёжился от этой мысли.
- Не совсем. Однажды солнце просто не взошло для них. Кочевники ждали и ждали утра в своих шатрах, и только угли в животе священного коня медленно тлели, всё больше угасая. Спохватившись, они начали молиться Тенгри, взывать к солнцу. Но ответом на их молитвы была вечная темнота и медленно наползающие холода. Все они перемёрзли в этих холодах, и шатры до сих пор стоят где-то в степи, полные скелетов. Люди, которые случайно заезжают в эти места и видят вдалеке поросшие ковылём юрты, поворачивают лошадей прочь - никакая пожива не заставит приблизится даже самых отчаянных.
А конь выжил, и через какое-то время в степи его выловило племя монголов, от которых он попал ко мне. Никто не хочет брать себе коня давно потухшего бога, попавшего некогда немилость к Тенгри. Но ты, я вижу, в немилости у самой жизни. Когда я тебя увидел, я сразу понял - я берёг этого коня вот для этого юноши. Только его злость, только то, что он ещё ходит по земле, а не лежит лицом в грязи и его кости не выедают изнутри черви, поможет ему справиться с этим конём.
Наран скривился, но кивком поблагодарил старика.
- Я буду звать его Угольком. Я надеюсь, наша общая злость не окажется слишком уж большой для мира и мы не взорвёмся и не исчезнем в облаке дыма. Сколько он стоит? У меня есть кое-что, но я ещё не был у менял.
Степной кот покряхтел.
- Посмотри на солнце! Нет-нет, я тоже не видел его весь день, но подскажу тебе: оно почти закатилось. Менялы уже застегнули полог своих шатров на все пуговицы, и чтобы выудить их оттуда, потребуется очень щедрое вознаграждение. Показывай, что там у тебя.
Наран показал. Торговец двумя пальцами взял стремя, внимательно расположил его на ладони и изучил под разными углами. Подул в отверстие для ремешка, словно в музыкальный инструмент Просунул и поболтал в отверстии для сапога языком.
- Это… - поднял руку Урувай.
- Я знаю, - с прежней резкостью одёрнул его торговец. - Если подо мной сейчас появится дырка и я провалюсь в подземное царство с подземными лошадьми, на которых одето что-то диковинное - будь спокоен, я разберусь. Это очень хорошее стремя. А второго нет?