- Осторожнее, - говорил он, придерживая Керме за плечи. - Там у меня сложено оружие. А там меха, в которых можно хранить воду, кости… я иногда вырезаю из костей… вон в той стороне, кстати, стоят фигурки. Видишь ли, я уже пять зим на одном месте.
То есть, поняла Керме, облако это настолько большое и настолько плотное, что никакая молния не может его разбить.
- Ты можешь устраиваться там, где тебе понравится. Осторожнее, не ушиби ногу о камень. Я ездил мимо твоего аила, гостил несколько дней у старосты, пытаясь как-нибудь тебя выкупить. Он говорил, ты настоящая услада твоего отца и твоей матери, а также всего кочевья… говорил мне одно и то же раз за разом, а я терпеливо ждал. Но когда услышал, что они хотят тебя наказать…
Руки налились кровью и легонько стиснули её плечи. Керме повернулась и прижалась к груди, сомкнув руки у него на пояснице.
Так в огромном пустом жилище поселился маленький слепой тушкан.
Вокруг творилось много странных вещей. Здесь не было снегопада, только редкие снежинки, случайные как весёлые степные мошки, медленно кружились, пока не попадали на висок или на губы девочке, вызывая внезапную улыбку. Звуки здесь разносились далеко и привольно, и Керме первое время игралась с этими звуками, как с молодыми жеребятами или щенками, отпуская их от себя резвиться и слушая, как они скачут, подпрыгивая и стараясь удержаться на высоких неверных ногах.
Иногда звуки приносили ей во рту что-то странное: далёкий звон, как будто звякает где-то в степи колокольчик, звуки капели, иногда какой-то далёкий грохот.
Половину дня здесь было темно, половину дня - светло, и ещё всё время холодно, так что приходилось всё время носить подбитый мехом халат.
Ветер был в ярости, увидев её колокольчик.
- Тебе это больше не нужно. Ты не клеймёное животное, глупо жующее траву, чтобы таскать на себе эту железяку. Айе! Если бы за меня это не делала буря, я бы вернулся и перевернул кверху ногами все шатры.
Шона сорвал колокольчик и выбросил прочь. Керме задержала дыхание, чувствуя неожиданную лёгкость в области шеи. Вообще пожевать траву она тоже любила. Хотя большинство трав были горькими, какие-то оставляли на языке привкус созревшего молока. Это было очень весело.
Пахнет недавней грозой, и всё время ощущение, что над тобой нависает что-то огромное, бросает неподъёмную тень, так, что иногда чувствуешь мимолётные прикосновения. Керме решила, что это Тенгри, сам небесный старик, щекочет её своими бесконечными, как кочевые переходы, усами. Тем более, что идолов перед входом в шатёр у Ветра никаких не было: зачем, если Небо - вот оно - зови не хочу.
О чём с ним говорить, Керме не представляла. Она бухнулась на колени и сказала: "Дорогой Тенгри, прошу, не гневайся на меня. Я не хотела отбирать у тебя Растяпу, но он мой самый настоящий друг. И пощади, пожалуйста, бабку, Шамана и всех остальных. На самом деле они хорошие и принесут в жертву твоим идолам ещё много крови".
Но, похоже, он не собирался душить её своими огромными руками или убивать молнией.
Подумала, что хорошо бы накормить Великого Жеребца морковкой из запасов мужа - все кони любят морковку - и действительно утащила одну, чтобы со всем почтением оставить её на ближайшем пригорке.
Йер-Су была далеко, до неё теперь не докричаться, даже если сунуть голову в дырку в облаках.
Керме осторожно пробовала ногами почву и удивлялась, узнав ковыль и жёсткий типчак. Разве на облаках могут расти травы? - спросила она себя. И тут же ответила: - Конечно, могут! В далёком детстве подруги рассказывали, что низкие облака чёрные, как земля, с белой каймой, словно там танцуют целые озёра ковыля. Чем могут быть ещё эти тучи, как не летающая почва? Где ещё выпасать своих небесных коней Ветру?
Конь у него на самом деле был один, Керме слышала его фырканье возле коневязи. Оттуда доносился запах кожи и конского пота, там же было разложено и единственное седло. И шатёр всего один, никаких других жён, никаких рабынь, никаких младших братьев или сыновей. Запаху войлока ничего не мешало распространяться, на полу было всегда мягко настелено, и можно было падать куда угодно. Стад тоже не было - ни единого вола, ни овечки, и Керме немного была этим разочарованна.
- Я живу здесь довольно уединённо, - сказал Шона со внезапной скованностью. - Так что если что, ты можешь звать меня. Всегда и что бы ни случилось, позови меня, и я примчусь.
Керме была этому рада. Она у своего Ветра одна, и никто не будет шептаться за спиной, никто не будет строить козни из-за её слепых глаз и из-за того, что муж её любит.
- Я за тебя боюсь, - сказал Ветер, обнимая её за плечи. - Здесь много ловушек для такого шустрого слепого тушкана, как ты. Ты можешь утонуть. Ты можешь свалиться вниз.
- Здесь есть вода? - обрадовалась Керме.
- Ты вообще слышала, что я тебе говорил?
- Нет, прости, - для убедительности девушка помотала головой. - А какая здесь вода? Я чуяла её, но почему-то совсем не слышала.
- Озеро, - неохотно сказал Ветер. - Тебе не следует туда ходить.
- Я знаю. А ты покажешь?..
Шона только вздохнул.
Вода здесь на самом деле была очень странная. Она никуда не текла, как лужи, которые образуются в низинах после продолжительных дождей, но при этом не собиралась и высыхать или утекать в землю. Первым делом Керме сунула туда ноги.
- Осторожно! - предупредил её Шона. - Женщина, ну куда ты лезешь. Глубоко.
Тогда Керме подобрала полы халата и сделала два шага, насколько хватило длины их рук - её и мужа, который предусмотрительно сжимал её запястье. Дно усеяно мелкими камушками, а кое-где поросло смешной морской травой.
Рука потянула её обратно.
- Замёрзнешь и простудишься.
Но Керме не отвечала. Она заворожено трогала ногой уходящее в никуда дно.
Впоследствии она провела здесь немало часов, до бесчувственности пальцев играясь с водой, слушая мерное жужжание насекомых или представляя, как резвятся, гоняясь друг за другом, у самого дна мальки. Маленькие ивы, так и не выросшие до размеров настоящих деревьев, но переросшие обычные степные кусты, щекотали своими гибкими пальцами у неё за ушами.
Насекомые здесь тоже были вполне обычные - небось даже не знают, что живут на облаках, - скрежетали в траве сверчки, такие же пугливые, замолкали, когда Керме пыталась к ним подобраться. Только кузнечики здесь прыгали очень высоко. Сидит на ладошке, и раз! И уже нету. Наверное, многие из них допрыгивали сюда с земли.
"Я теперь замужняя женщина, - рассуждала Керме. - Я надела шапочку жены, и мне уже не пристало ползать по траве за бабочками, как малышке. Пристало следить за шатром, готовить еду и шить мужу одежду".
Однако так сложно было удержаться, когда на улицу её кличет полный жизни мир! Не раз и не два заставал её за этим занятием муж. Подолгу стоял, наблюдая и улыбаясь за её попытками проследить на ощупь, куда же ползёт лента муравьёв, в то время, как в ушных раковинах Керме затихал, отчаявшись пробиться к увлечённому сознанию, грохот небесных копыт.
Она посвятила изучению его повадок много времени. Так, только с меньшим интересом, в детстве она наблюдала за каждой новой овцой в стаде.
От больших шершавых рук пахло кобыльим молоком. Ветер каждый вечер привозил его, свежее и изумительно холодное, в притороченных к седлу бурдюках. Как будто пьёшь снег, только куда вкуснее.
- Люблю молоко! Как хорошо, что оно у тебя тоже есть.
- Как его можно не любить? Это наша пища, - он подумал и поправился: - Наша кровь, только выходящая из другого животного.
- Ты доишь каких-нибудь небесных кобылиц?
Смеётся.
- Нет, всего лишь езжу за ним вниз. Покупаю у проезжающих кочевий.
- Они не пугаются, когда тебя видят?
- Ну как же они меня узнают?
И верно. Наверное, Ветер может принимать любые формы. Лепить своё лицо из облаков, из росы, что оседает по утрам на цветах гиацинтов. Запирает в груди шмелей, чтобы их гудение напоминало людям дыхание.
Керме втихомолку пыталась изучить его лицо, касаясь пальцами и запоминая.
- Это кровь, которую можно пить. Кровь любви, которая возникает у матери при виде детей. Поэтому она белая, а не красная.
- Моя кровь тоже будет молоком, когда у меня будут детки?
Кажется, он смутился.
- Да. Твоя кровь станет самым вкусным молоком.
Керме сказала со странным, но очень приятным чувством в груди:
- Мне придётся протыкать себе руку, и давать им напиться моего молока.
- Где ты такого наслушалась? - в голосе Ветра сквозило искреннее возмущение.
- Я слышала, дети пьют молоко мамы.
- Оно само польётся у тебя… вот отсюда.
Он слегка ослабил тесёмки на халате, и Керме почувствовала его руку возле самого сердца. Казалось, его пальцы погружаются под кожу, ещё немного, и смогут играть на венах, словно на струнном инструменте. "Это Ветер, - сказала она себе, - Он может всё, и ему позволено всё. Он мой жених".
До вен он так и не достал, и дыхание вернулось в норму. Рука убралась от её груди, перебирая пальцами, словно паук.
Какое-то время они просидели в молчании, и, чтобы немного отвлечься, он начал рассказывать:
- Когда кипят битвы и кони даже сталкиваются грудью, кусают друг друга и всадников, когда поёт железо, на копья каждую секунду поднимают какого-то недотёпу, во всём этом супе кровь становится похожа на яд. Она сильнее змеиного яда! Она разъедает даже наконечники стрел, так что воин, которому попали в грудь из лука, если достаточно ненавидит своих противников, вынимает стрелу из груди - уже без наконечника! - и скачет дальше. Если его ранят копьём, кровь струёй ударит в обидчика и убьёт его на месте. Такова сила крови.