Действительно, Вито умудрялся держать меня одной рукой на весу, и при этом мгновенно расстелить одеяло другой рукой, пока Фиса ползала по гигантской кровати, выпрямляя уголки. Двигаться сама я практически не могла, только пальцы едва поднимались, остальное тело было безвольным и недвижимым. Промокшее одеяло он просто скидывал на пол, доставал другое и процедура повторялась. Фиса на это безобразие молча смотреть не могла:
– Ты посмотри, что делает, такое добро выкидывает, ничего с ним не сделается, постираем, и на солнышке высохнет. Зачем на пол кинул!
– Одеял много.
Вито справился с собой, бледность ушла, взгляд посветлел, он управлялся с моим телом очень бережно, иногда успевал провести пальцами по моей руке. Я могла лишь наблюдать за всем действом, да морщилась от огня внутри меня, но огонь был странным, я лишь чувствовала его всполохи, которые только жарко грели, не причиняя боли. Фиса пользовалась моментом моего недолгого лежания в конверте из одеяла, пока оно не промокало насквозь, и поила очередным настоем.
– Пей, красавица, пей, водичка эта непростая, много в ней трав разных. Вот я тебе Витек, что сказала, ночью травку эту надо собирать, а ты небось …
– Ее собрали ровно в полночь, как ты и сказала.
– А кто собирал? Если …
– Как ты сказала, девушка не старше пятнадцати лет. Ей четырнадцать.
– А …
– Доставили самолетом.
Вито научился предугадывать вопросы Фисы и заранее на них отвечал, я только поражалась его нечеловеческому терпению. Ни разу я не заметила ни капли раздражения в его голосе, лишь иногда он себе позволял ироничную усмешку на очередное возмущение, и то в тот момент, когда она его не видела. Наконец жар от маслица несколько утих, очередное одеяло не промокло насквозь, а лишь удерживало тепло в моем теле, и я уснула.
Я спала, ела разные кашицы, пила настои, слушала возмущение Фисы и не думала. Иногда приходили вопросы, но я их отгоняла, не хотела даже пытаться на них искать ответы. Наверное я еще не забыла боль, ту Пустоту, которую однажды почувствовав никогда уже не забудешь. И заполнить ее этими вопросами невозможно, да и ответами тоже. Я молчала уже не по требованию Фисы, просто молчала. Молчать мне было уютно, я иногда слабо улыбалась, чем доставляла удовольствие Фисе и особенно Вито, он прямо расцветал от моей улыбки, глаза приобретали свой изумительный серо-голубой цвет. Но чаще всего его глаза были тревожными, очень внимательными, фиксирующими каждое мое состояние.
Но наступил день, когда Фиса решила, что мне пора двигаться:
– Рина, все, належалась уже, кушаешь, милочка, ты хорошо, поэтому давай-ка пальчики мы тебе немножечко помнем, косточки раздвигаем. Нечего лежать, скоро зима, ходить пора.
Я не поняла, почему зима, но спрашивать не стала, пусть будет зима. То, на чем я лежала, было очень мягким, совершенно пуховым, мое тело в этом нечто находилось как в воде, а так как я не двигалась, то понять, в чем я лежала было невозможно. Да и простыни были совершенно невесомыми и очень нежно касались моей кожи. А в окно я ничего не видела, казалось, что, кроме ясного неба, ничего нет, только оно и всегда светло. Может, я просыпалась только днем, ни разу не было ощущения вечера или утра – только день.
От того, что Фиса назвала косточки помнем, я закричала сразу, боль пронзила все тело, но она не остановилась в своем жестком движении руками, лишь громко сказала:
– Терпи, красавица, столько всего вытерпела, и теперь терпи. Я тебе не дам валяться мешком недвижимым, еще чего, такая красавица, мы тебе мужика красивого найдем, замуж выдадим, танцевать будешь.
Но я ее уже не слышала, боль от каждого ее прикосновения пронзала меня так, что не было сил уже даже на крик, а отодвинуться от нее или вырвать руку из ее ладоней я не могла.
Когда я пришла в себя, Фиса мне сразу заявила:
– Ты это брось, убегать вздумала, косточки тебе разминать надо в памяти, иначе ничего не получится, поэтому терпи.
А сама смотрела на меня глазами, полными слез и утиралась концами платка. Вито стоял за ее спиной бледный, с тонко поджатыми губами и совершенно черными глазами. У меня хватило сил ответить слезам и черноте глаз:
– Хорошо, я потерплю.
Когда Фиса замечала, что я начинаю терять сознание от боли, останавливалась и начинала приговаривать:
– Миленькая, цветочек васильковый, красавица, березка-яблонька, вот и хорошо, немножечко совсем осталось.
А это немножечко длилось и длилось, сознание мое не послушалось Фисы, и я погрузилась во тьму. Я потеряла счет времени, только боль, мой стон, уговоры Фисы и черные глаза Вито.
И все-таки наступил момент, когда я смогла сама поднять руку и даже помахала ею Вито, под умильным взглядом Фисы.
– Вот и славно, вот и молодец, а теперь девонька купаться пойдем, русалкой заделаешься, водица она завсегда помогает, в воде оно легче будет.
Вода в бассейне была такая голубая, что я зажмурилась, а Вито так и вошел в нее, бережно прижимая меня к себе.
– Костюм-то замочишь, ну да ладно, у вас небось их как одеял, каждому по десять, деньги девать некуда, Рина, ты посмотри, ничего им для тебя не жалко. Витек, осторожно, не утопи красавицу нашу, только пусть немного в ней полежит, да руками побулькает.
4
Теперь ко всему добавилось плавание в голубой воде, правда долго я там не могла находиться, почти сразу засыпала. Фиса радовалась каждый раз, когда я начинала двигать чем-нибудь самостоятельно, то другая рука поднялась, то нога шевельнулась.
– Рина, ты не бойся, шевели сама, работай, належалась уже, теперь сама все делать будешь, и ходить легко, как птичка прыгать, и руками своими, крылышками взмахивать, скоро петь будем, горлышко тоже промылось. Не молчи, скажи слово золотое, говори девонька, не молчи.
Постель мне заменили, не тот пух, мягко, но я уже чувствовала поверхность. Махать руками и ногами было интересно и смешно, Вито, которого Фиса так и не смогла выгнать, чтобы он меня не стеснял, только отвернулся, но внимательно наблюдал в стекле окна, за которым так и оставался ясный день. Но говорить я не хотела, улыбалась им и молчала.
Вито водил меня по комнате, придерживая за плечи, а Фиса руководила процессом, крепко схватив за руки:
– Шажочек, еще один шажочек, иди, миленькая, иди, красавица, ножки свои распрекрасные ставь на коврик, он мягонький, не поцарапает.
Через несколько дней таких трудов, я, размахивая руками в разные стороны, уже сама прошла путь от постели до окна и рухнула в кресло. Вито радостно улыбнулся, а Фиса всплеснула руками:
– Скоро гулять будем, а теперь кушать, девонька, кушать, милая.
Когда я проснулась после похода к окну и достаточно плотного обеда, в комнате был только Вито, Фисы не было. На мой вопросительный взгляд, Вито сразу объяснил:
– Фиса проверяет травы, которые привезли.
Он стоял у окна на фоне яркого солнечного дня, и я спросила полушепотом:
– Зима?
Он склонил голову, вздохнул и в его руках появился пульт. Пейзаж за окном странно посветлел, а потом совсем исчез, появилось все в серых тучах хмурое небо, а в стекло бил крупными каплями дождь. Я не стала спрашивать, сколько времени прошло с того дня, когда я стояла на скале с Амиром и на меня рухнула боль. Много, раз уже пришла зима, много. Неопределенный срок моего присутствия в этом дворце.
– Спасла?
– Да.
Вито ответил, не поднимая головы, и я не увидела его глаз, лишь плотно сжатые губы.
– Что-то не так?
– Мы не знаем, все должно было быть иначе.
– Амир?
– Фиса запретила ему встречаться с тобой. Он был рядом и все видел, но ничем не мог тебе помочь, и мы не могли. Только Фиса и королева.
– Зеленые глаза это она?
– Да.
Он неожиданно оказался у постели и встал на колено, удивленно спросил:
– Ты ее помнишь?
– Только глаза, а потом удар, я… мало что помню.
Он опустил голову и невесомо коснулся моей руки:
– Я видел записи с королевой, умом понимал… но то, что происходило с тобой…человек этого не может выдержать.
– С ней так же было?
– Она была первой, кто выжил.
– Первой…
– Ты тоже первая. У нее процесс проходил иначе. Амир тебе расскажет все.
– Расскажи ты.
– Нет, девонька, нет, милая, это пусть тебе паразит этот рассказывает, ишь ты, вздумал, такое с тобой сотворил и в кусты! Нет! Вот пусть сам с тобой и говорит!
Разгневанная Фиса уперла руки в бока, еще половника в руках не хватает, глаза сверкают, только попадись ей этот паразит, уж она ему покажет. Но неожиданно одумалась и заявила мне:
– Рано тебе с ним говорить, вот на ноги нормально встанешь, чтоб от ветра не качало, сама по морю голубому поплывешь, да в морду его поганую плюнуть сможешь, вот тогда и говори.
И в доказательство своих слов так намяла мне косточки, что я практически бездыханная кричать даже не могла. А она все приговаривала:
– Вот так, силы набирайся, с ним хитромудрым просто так нельзя разговаривать, его надо бить постоянно, чтобы боль человеческую понял, на шкуре своей почувствовал, как это жизнь отдавать.
Когда она наконец удовлетворенно вздохнула и ушла мыть руки в ванную, я посмотрела на Вито и ужаснулась: он сидел у окна на полу и закрыл лицо руками.
– Вито, я … прости, я не буду больше кричать.
– А ты ему таких слов не смей говорить! Это он на коленях перед тобой ползать должен! Прощения измаливать за хозяина своего, да свою будущую жизнь! В новый мир на твоем горбу въехать захотели, шиш вам!
И даже фигу изобразила своими маленькими пухлыми пальчиками, но опять как-то очень резко успокоилась, странно на Вито посмотрела, легонько вздохнула: