- Булька - милая собака… очень милая, Антоний, - будто я - старая барыня, и надо похвалить мою моську, чтобы ко мне подольститься!
Послал же Господь братцев! Один - стервец, второй - блаженненький. В конце концов, я почувствовал, что больше душа не терпит, и сказал, тоже с ядом, чтобы они ощутили мое неудовольствие:
- Знаете, я уже сыт по горло, так что позвольте откланяться. Можете тут заканчивать, а я пошел, - свистнул Бульку и ушел во двор со своими баронами. И пусть, думаю, эти двое обсуждают Маргариту, ленное право, урожаи - все, что им в голову придет. Пусть болтают, пока языки не отвалятся. А я займусь чем-нибудь, более достойным наследного принца, чем эта ерунда.
Фехтованием, к примеру. Король должен быть крепок телом.
Сперва я слегка размялся. Мы с Жераром поиграли в фехтовальный поединок; у него симпатичный стиль, и есть несколько изящных личных фишек, вроде укола в лоб или в шею под кадык. Потом Стивен притащил палки, и мы помахались палками - весело. Удар у Стивена - вполне ничего себе, пару раз я еле его удержал.
Альфонс не стал с нами резвиться, стоял поодаль, нюхал платочек, смоченный в лавандовой воде, загадочно улыбался, и на все вопросы отвечал, что собирается благоухать, если сегодня и впрямь прибудет корабль моей континентальной кобылы… ах, конечно же, очаровательнейшей принцессы Жанны. Мерзавец!
Веселились до полудня, потом решили, что проводим время недостаточно благочестиво, и пошли слушать проповедь в соборе Честной Десницы Господней, нашем придворном храме. Проповедовал мой духовник, брат Бенедикт, а его проповеди я старался, по возможности, не пропускать. Славный у меня священник: сорок лет, рожа круглая и красная, не дурак выпить-закусить, балахон на брюхе еле сходится, веселый, а на проповедях такие шутки отмачивает - прихожане фыркают в платочки, чтоб не хохотать в святом храме. И исповедоваться Бенедикту - одно удовольствие, его все обожают, от моих приближенных, до последнего солдата: что ему не скажешь - на все он отвечает: "Бог с тобою, больше не греши", все понимает, сам живой человек.
В тот раз он говорил о падении и развращении нравов, и здорово говорил. Мы заслушались. Ну ясно, человека Господь вдохновляет - оттого речь получается вдохновенная. Совсем то, что я сам думал, только так замечательно разъяснить не умею. Тело, он говорил, это храм Божьей благодати, его надлежит держать в чистоте. Мол, все новомодные противоестественные штучки типа кружевных жабо на мужских костюмах, это, в сущности, проделки Той Самой Стороны - стоит человеку начать себя украшать всякими такими вещами, как он впадает в соблазн и разврат, теряет мужество и вообще - это все равно, что женщине открывать себе ноги по самые ляжки и показывать грудь первому встречному. Грех перед Богом, и перед людьми срам.
Альфонс, правда, тихонечко сказал, что лично он не возражал бы, если бы женщины открывали себе ноги по ляжки, особенно хорошенькие женщины, а уж грудь бы - это совсем хорошо. Тогда Жерар возразил, что на ноги всегда можно посмотреть и так, стоит задрать юбку, а ходить по улице почти нагишом станет только законченная шлюха, грязная, как свинья. И мне пришлось тыкать их в бока, чтобы они заткнулись и перестали смешить меня в храме - но тут я увидел кое-что, в высшей степени занятное, и еще раз их ткнул, чтобы тоже посмотрели.
Мартинов барон, Леон из Беличьих Пущ, стоял чуть не у самого алтаря, умильно пялился на образ Господа Созидающего - а выглядел ну в точности, как описывал брат Бенедикт. В кружевном жабо, чуть ли не по пояс. С распущенными патлами, как у уличной дешевки. И в довершение всего - с жемчужиной в ухе. Совершенно такая же жемчужина, как у посла из Заозерья, жеманной напудренной мрази, явно живущей в грехе по самые уши.
Стивен аж присвистнул - ну ему, конечно, тут же отвесили подзатыльник, чтобы соображал, где свистит. Он ухмыльнулся виновато и сказал:
- Ваше прекрасное высочество, это что ж получается? Хоть проповедь, хоть не проповедь - а всякая погань ходит в храм, как с Теми Самыми снюхавшись, и хоть наплюй ей в глаза?!
Я его хлопнул по спине:
- Ничего, мы с ним после службы потолкуем, - и все со мной согласились.
Мы к Леону подошли, когда он накрасовался своими демонскими штучками вдоволь и перестал, наконец, осквернять святое место своей особой. Он еще у храмовых ворот помолился на Всезрящее Око - ну, помолиться-то мы ему дали - а потом я его развернул к себе, выдернул из его уха эту гадкую серьгу и отшвырнул в сторону.
Картина! Этот паршивец уже хотел завопить на всю улицу, но тут увидел, с кем имеет дело, и осекся. Стоял, смотрел, бледный, закусив губу, тяжело дышал - и никак не мог придумать, что бы такое сказать! Мне, наследному принцу, гнида! А я взял его за грудки и выдрал эти кружева из его камзола, с мясом и нитками. Давай, теперь так покрасуйся!
Он не выдержал:
- Ваше высочество, поединок!
Мои бароны чуть со смеху не полопались. А я ему так ласково, наставительно сказал:
- Какой поединок, ты рехнулся! Ты кого вызываешь, гаденыш развратный? Ты что ж, не слышал, что святой брат говорил? Ты в каком виде в Божий храм пришел, подонок?
Покраснел, ха! Дошло до идиота! Еле выговорил:
- Я не хотел никого оскорбить, ваше прекрасное высочество…
Я ему улыбнулся.
- Ты, - сказал, отечески, так, - урод, ты Бога оскорбил. Ты это хоть сейчас-то понял?
Тут Стивен сказал:
- Эта мразь вас, ваше дивное высочество, на поединок вызывала - так, может, я за вас? - и потянул саблю из ножен.
Леон еще рыпнулся:
- Не сейчас, я в храм с оружием не хожу! - а Стивен ему:
- Ты в храм в этих демонских побрякушках ходишь! Ну ничего, мне-то оружие без надобности, - и двинул его по морде, так, что Леон грохнулся бы навзничь, если бы его Альфонс не подхватил и не толкнул назад, Стивену навстречу.
Они его за две минуты научили благочестию. Жаль, конечно, что мне было бы низко ввязываться, но бароны и сами справились. Потом прислонили к стеночке и оставили в назидание прихожанам: нос на сторону, рожа сине-черная, облевался, когда Стивен врезал ему под ребра - и вдобавок, в виде завершающего штриха, Альфред обрезал его эти локоны отвратительные, саблей - ну, как уж обрезались.
Я ему напоследок пообещал, что побеседую о его нравственности с Мартином, но уж слышал Леон или нет - это в чистом виде воля Божья.
А Жерар сказал:
- Не пойти ли обедать, господа?
Я подумал, стоит ли возвращаться домой, и рассудил, что не стоит. Придешь - а у тебя сидят, носы протяня, дорогие братцы и гонец из порта. И все радостно сообщают, что кортеж невесты уже выехал. Не хочу. Вот вроде бы и понимаю, что это получается оттягивание неизбежных неприятностей - а все равно не хочу. Если заморскую кобы… принцессу привезли - пусть теперь пажи отца бегают по городу и меня ищут. В конце концов, это отцу надо, а не мне.
Поэтому мы пошли в ближайшую таверну, только выбрали почище. Тоже ведь, в своем роде, весело! Трактирщик тут же полез из кожи вон, чтобы мне угодить: смахнул крошки со стола Стивену на колени, ха, и пообещал лучшее вино за счет заведения:
- Ах, ваше прекраснейшее высочество, радость-то какая! Честь-то! Сию секундочку!
А мясо на углях, все-таки, вполне прилично пахло. И девицы, горожанки, совсем молоденькие, в коротких юбчонках - ножку выше щиколотки видно - посматривали и хихикали. Я хорошо устроился; уже хотел кивнуть девицам, чтобы подошли - ох, и доиграются, малютки! - и тут вдруг такое увидал, что у меня аж рот приоткрылся. И мои бароны уставились. Шок.
Принесли нам вино за счет заведения! Средь бела дня, дамы и господа!
Хромая, но это еще полбеды. Мало ли от чего люди хромают. Бледная - ладно, тоже бывает просто так. Страшенная, грудь впалая, шея тощая, нос крючком - ладно, просто уродина. Но на роже - прямо на роже! - черное! родимое! пятно!
Размером с золотой! А формой - будто ее кто когтем по физиономии царапнул и клок вырвал! И из этого пятна растет шерсть - представляете себе?!
Жерар прижал платок к губам. А Альфонс сказал:
- Ваше чудесное высочество, вы на руки ее посмотрите, если не стошнит!
Посмотрел. На правой руке мизинец с безымянным пальцем сросся.
Сука дернулась, грохнула бутылки на стол и хотела удрать, но Стивен поймал ее за локоть. А я встал, отшвырнул стул и позвал трактирщика. Народ из этого поганого места кинулся вон, аж сшиблись в дверях лбами.
Тот прискакал, увидел - тоже позеленел и затрясся.
- Ничего себе, - сказал я. - Это что ж, у тебя некромантка прислуживает гостям? Ведьма?
Он на колени бухнулся, хотел меня за руки хватать - я отодвинулся. А трактирщик лепечет:
- Бросьте, ваше великолепное высочество, какая она некромантка! Дочка, с рожденья увечная, старая девка, готовит отлично…
Бароны засвистели. Жерар фыркнул в платок и процедил:
- О, прекрасно, она еще и готовит! Она у тебя, любезный, часом не из жира мертвецов с гнилыми костями готовит?
А Альфонс:
- Старая девка? Известно - некроманты не женятся, замуж не выходят, им другое надо! - и усмехнулся гадливо.
Трактирщик распустил сопли, а девка поджала губы, сощурилась - и молчит. Зато ее папаша просто криком кричал, мразь:
- Пощадите, ваше высочество! Увечная, хромая, отродясь ничего дурного не делывала!
Тогда Стивен ее за волосы ухватил и повернул меченой рожей к свету, а Альфонс отстегнул пряжку из плаща и воткнул иголку от пряжки ей в щеку, в центр метки. Гадина только зубами скрипнула, молча - а он вытащил иглу и показал всем. Совершенно сухая, ни капельки крови.
У трактирщика чуть глаза не выскочили.