Но все же, все же… Чем дольше рыцарь смотрел на эту звездочку, тем крепче становилась его уверенность, что это - не костер, не свет далекого жилища, не звезда даже… И тогда, как он заметил, искорка эта бросила в него, именно в него, рыцаря Сухрома, тонкий свой лучик. Почти ударила в глаза… Теперь Фасх Переим точно знал: свое лордское дело, как выразился генерал Плахт, он снова исполнил, как и то, куда теперь следует двигаться. Уже третий раз в его поиске того, о чем сам рыцарь даже не догадывался, он почувствовал удачу в своем выборе.
Вот тогда-то и выяснилось, что, несмотря на то что он и на палубе-то стоял всего-то считаные минуты, он здорово устал. Вымотался, как после жестокой, многочасовой тренировки. Или даже после сложной, долгой и опасной схватки с настоящим противником в самых невыгодных для себя условиях. Чтобы не показывать эту усталость, он резковато, едва ли не с командным рыком указал найденное направление шкиперу Луаду, который в этот вечерний час стоял на румпеле, и снова отправился спать. Все равно существовать с таким сумбуром в голове было невозможно, как бы он ни крепился перед подчиненными.
И так вышло, что он проспал почти до обеда следующего дня. Зато в способности держать себя достойно заметно окреп и вроде бы был в порядке. Каким-то малообъяснимым образом это подействовало на остальных, даже на команду кораблика.
Когда Сухром выбрался на палубу следующим днем, все отчетливо повеселели, и матросы сидели на баке с каким-то обрадованным видом, будто бы вот-вот собирались запеть, не иначе. А его… бойцы дружно расположились кружком, и к ним, как уже бывало, присоединился Луад. Вот он-то восседал с видом едва ли не торжественным, и, конечно, рядышком с Крепой. Во время общего разговора он не то чтобы совсем не сводил с нее глаз, но поглядывал на нее часто, даже немного неудобно за него становилось - до такой степени терять независимость не годилось, пусть бы и от любви или другой какой глупости, какая с ним, несомненно, приключилась.
В центре кружка неопрятной горкой были сложены грязные миски и остатки еды. Это тоже был непорядок по всем статьям. Заметив взгляд рыцаря, Несвай тут же бросился исправлять упущение, приговаривая:
- Сейчас, сэр рыцарь, принесу и тебе чего-нибудь, у нас еще осталось, я теперь много продуктов от капитана получаю, он сказал, что скоро наш переход закончится.
- Вообще-то он сказал иначе, а именно - будет у нас возможность свежее продовольствие закупить, - пророкотала Крепа.
Она тоже была рада видеть рыцаря, хотя по быстрым взглядам, которые то и дело бросала на Плахта, нетрудно было убедиться, что и сегодня она бы с большим удовольствием потолковала с генералом о давних сражениях и военных походах.
Сухром сел рядом с бородатым карликом, который степенно подвинулся, чуть освобождая для рыцаря пространство. Он держал в руках свою восковую дощечку, но сейчас, вот именно в этот момент, ничего на ней не чертил.
- О чем сегодня рассказываешь, генерал?
- Генерала мне, пожалуй, много, - отозвался Плахт. - Я теперь - всего лишь бродячий солдат, каким и был, оказывается, всегда.
- Не горюй, - усмехнулся рыцарь, - исполним задание, будет и тебе награда, как же без этого. Солдат всегда должен на награду надеяться.
- Я надеюсь… Давно хотел спросить, сэр рыцарь, что это за медальоны такие, коими ты наградил меня и Крепу? Она сказала, что у нее он чуток иной, чем у меня. И конечно, еще вопрос: куда он подевался, когда впитался мне в грудь?
Для достоверности вопроса, будто бы рыцарь и сам этого никогда прежде не видел и не знал, о чем речь, Плахт расстегнул свой камзол почти до пояса, поднял бороду и через нее попытался рассмотреть, что же у него на груди творится? Но там была пара каких-то давних амулетов - что-то зашитое в мешочек из свиной кожи, скорее всего, щепоть земли, взятой так давно и с такого далекого места, что и сам карлик это забыл, и золотая бляха с неровно выдавленной короной, мечами и странными буквами. Наверное, это был родовой знак, которым карлики иногда пользовались в далеких походах в подтверждение своей сложной иерархии, родов, титулов и личной значимости.
Сухром знал, что в расе карликов практически не бывает совсем уж неродовитых, как-то так вышло, что из смертных именно карлики считали себя самым древним народом. А еще карлики помнили не только свой праязык, но и свою родословную, иной раз до сотни поколений в глубину веков, а если принять во внимание срок их жизни, пожалуй, и на тысячелетия. Вот чтобы не забыть этого, каждый уважающий и сколько-то добившийся серьезных титулов и привилегий карлик носил подобные медальоны, которые каждый раз чуть переделывал для себя.
Иногда эти медальоны можно было купить у не брезговавших работорговлей кочевых народов, но случалось это редко - любой из карликов, если ему становилось известно о возможности купить такую ценную вещь, мог заложить все, что у него было, чтобы вернуть эту штуковину своему племени, чтобы она ни в коем случае не досталась чужакам. В общем, с ними было непросто, хотя давно уже к карликам привыкли почти так же, как и ко многим другим расам, пожалуй, кроме людей, которые вообще считались слабосильными, не очень умными, не слишком знающими и к тому же куда как часто - вздорными. Особенно в южных землях и, пожалуй, среди бродячих, кочующих племен.
Рыцарь поймал себя на том, что даже с интересом разглядывает обнаженную и на удивление мускулистую грудь Плахта.
- Об этом не спрашивай, сам не знаю, - признался он.
- А если предположить что-нибудь и подумать над тем, что ты все же знаешь?
Вот неугомонный, нахмурился рыцарь.
- Сказал же - не знаю.
И чтобы подкрепить свой отказ даже порассуждать на эту тему, он принялся за пареную репу - и как она только оказалась на корабле - с неизменным сухарем, который даже в разбавленном вине не размокал.
А Плахт, возможно продолжая прерванный появлением Сухрома разговор, стал расспрашивать Крепу, где она служила, и та отвечала подробно, хотя и недлинно. Вот только всегда ее видение того, чему она оказалась свидетельницей или даже участницей - неважно, была ли это настоящая война или какой-то поход одного местечкового владетеля из смертных на другого, - было иным, чем обычно это бывало с Сухромом.
Она всегда знала что-то еще и замечала куда больше, чем, как полагал рыцарь, солдат замечает в своей нелегкой и опасной жизни. Она как-то умела увидеть, именно - увидеть, а не догадаться посредством размышлений, за всем происходящим вокруг некоторые иные, порой даже тайные, секретные цели и устремления других существ.
Как скоро стало понятно рыцарю, существа эти не всегда даже считались разумными. Когда Крепа описывала, как на место недавнего - всего-то года четыре прошло, не больше, - боя под Таргилой опустилась стая воронья, а стая эта была действительно какой-то невероятной, даже Плахт об этом что-то слышал, потому что об этом много болтали у солдатских бивачных костров, - можно было подумать на миг, что она сама из этой стаи.
Вот так и окончился этот день, незаметно. Потом миновал еще день, еще… Но однажды под вечер, пожалуй, уже в темноте, когда гребцы в трюме и фонари запалили, Виль позвал к себе Сухрома на ют их кораблика.
- Смотри теперь хорошенько, рыцарь.
Голос Виля, как всегда, оставался слишком высоким, почти писклявым или даже чирикающим.
На юте они были вдвоем, остальная команда, кажется, ужинала, а матросы, как им полагалось по неписаному закону, царящему на таких вот корабликах, а может, и на море, отдыхала после долгого и тяжелого труда на крыльях и ухода за баллоном, бесшумно парящим сейчас в сумерках над ними.
Было на удивление тихо, могло показаться, что весь мир залило какое-то вязкое, совершенно прозрачное стекло, и они тоже в этом стекле оказались, залипли, как мухи в янтаре далекого и не очень яркого уже заката. Земля внизу расстилалась темной, совершенно неразличимой скатертью, и только палуба под ногами едва подрагивала и поскрипывала, словно бы "Раскат" и сам хотел убедиться, что движение и звуки еще существуют.
Сухром стал смотреть, сначала вперед, как всегда почему-то на корабле хотелось смотреть, потом широко от носа - влево и вправо. Обзор с капитанского места был все же не самый хороший, мешали ванты, прочие какие-то канаты и сплетенные сеткой снасти, да и крылья закрывали обзор, неподвижно зависнув широкими своими лопастями.
Зато рыцарь отлично понял, что корабль, оказывается, за все эти дни немного приспустился, сошел с той невероятной высоты, на какой они оказались после бури. Странно было, что он на это прежде не обращал внимания, ведь буря прошла уже давно, а вот уверенность, что они из нее вышли, появилась у него только сейчас и лишь в этой безмолвной неподвижности.
Зато теперь они совершали свой путь пусть и неторопливо, поддаваясь слабому ветру, но, как обычно, в сотнях саженей над землей в правильном, выбранном рыцарем направлении. К счастью, опасаться неожиданной возвышенности или горы не приходилось, местность была по-прежнему ровная и по-степному гладкая, будто вылизанная.
- Капитан, а где же горы, которые я видел?
- Остались в стороне, да и проскочили мы их над облаками. - Капитан хмыкнул. - Должен признаться, никогда прежде я так высоко, как во время той бури, не забирался. Может, ты не заметил, рыцарь, но даже дышать было трудно.
- М-да, капитан, пожалуй, я последнее время не очень следил за тем, как мы продвигались.
- Зато ты направление указал. И знаешь, я почему-то тоже понял, что это правильный курс.
Помолчали. Рыцарь снова всматривался, хотя теперь уже не очень внимательно. Пожалуй, он не знал, что же должен высмотреть.
- А если тебе не понравилось так-то подняться, почему же ты столь долго на высоте оставался?