Вблизи он был еще отвратительней, чем издалека. В роду у него были и орки, и гоблины, может быть, кое-кто из породы карликов и, пожалуй, что даже кто-то от эльфов у него числился в предках, потому что уши у него были едва ли не по-волчьи высоко поставлены над головой и торчали острыми, чуть мохнатыми кончиками. Да и пасть у него была немного волчьей, особенно когда, оглядывая заведение, своим оскалом Сапог демонстрировал фальшивое радушие.
- Сапог, ты же понимаешь, что должен налить, - пробормотала Нашка, хотя уже не слишком уверенно.
- Метательница, ты, - Сапог чуть помялся, - парень вполне свойский. Но ведь вчера вас было почти две дюжины… самых разных. И все разбежались, никто не заплатил. Так что весь долг за пропитое и съеденное - на тебе будет. Да ты и заказывала - разошлась в веселье поболе обычного.
Нашка подняла голову, пытаясь снизу, из-за прилавка, который доходил ей почти до плеч, уловить настроение Сапога поточнее.
- Дурака валяешь? Там же были какие-то пришлые из богатеньких. Из верхнего города… Они рассыпали серебро горстями, я видела.
- Рассыпать-то - рассыпали, да не в мой кошель, - отрезал Сапог. - Вы же потом играть надумали, кости потребовали… - Он хмыкнул. - Будто в таком состоянии хоть кто-то считать их смог бы… Так что, Нашка, не спорь, а готовь монеты, иначе в кредите откажу, пока не заплатишь.
Нашка призадумалась, кредит - это серьезно. Долги, конечно, мало ее волновали, она вообще туго соображала, откуда берутся деньги, как они возникают в кошельке и почему они играют такую значимую роль в жизни почти всех окружающих, разве что кроме тех случаев, когда за них следовало покупать еду и выпивку.
Но к угрозе Сапога следовало отнестись внимательно. В других-то тавернах города ей уже давно ничего не давали, а если настаивала, грозились пожаловаться стражникам. В общем-то это было не страшно, но выходило вот что - Сапог со своим трактиром оставался последней крепостью, ее главным местом кормления и выпивона, разумеется.
Она порылась в своем кожаном мешке на поясе, почему-то вдруг решила, что там может заваляться пара сестерциев… Но ничего там не было, конечно, кроме чешуек окалины от железа. Осталась, вероятно, после того, как она последний раз ходила в оружейную слободу, где иногда подрабатывала тем, что точила ножи, кинжалы и мечи. Кажется, это был ее последний заработок, который у нее еще оставался. Там ее даже уважали за умение сделать клинок таким, каким он ни у кого другого не мог получиться.
- Я отдам, - глухо объявила она.
Делая вид, что она все еще ищет деньги, внезапно спохватившись, она обшарила себя чуть более тщательно - нож был на поясе, это уже было хорошо, три сурикена, которые она не забывала постоянно подтачивать и припрятывать в потайном кармашке под левой рукой, тоже были здесь. Два плоских метательных ножа, которые она держала с внутренней стороны левого сапожка, сухо звякнули, когда Нашка их проверила небрежным движением колена. А вот тонкого кинжальчика с игрушечной, как казалось, рукоятью, клиночка, которым можно было только колоть и которым нужно было знать - куда колоть, почему-то не было. Она еще разок проверилась, кинжальчика-спицы ей было жаль… Нет, все в порядке, вот он. Оказывается, в пьяном-то состоянии она его перепрятала из кожаных, подшитых к спине ножен, ничем не отличающихся от складок свободной куртки, в нарочито грубо и толсто сделанный шов под правым рукавом, так что достать его можно было, не уводя руку за спину, в любой момент… Может, она хотела кого-то прирезать?
- Я вчера тут никого не?… - спросила она для верности.
- Так бы я тебе и дал драки еще тут устраивать, да с богатенькими… - пробурчал Сапог, отвернувшись, будто и не наблюдал за ней. Но ведь наблюдал, Нашка знала это точно. Он повернулся к ней, протирая сложный, красивый, мутновато-прозрачный стеклянный стакан. Из таких любили пить богатеи из верхнего города. - Слушай, Наш, неужто ты уже все спустила?… Ты же живешь у нас-то в Крюве, поди, лишь чуть дольше трех-четырех месяцев.
- И что?
- А то, что все же имущество того бродячего цирка, с которым вы тогда к нам прибыли, тебе же отписали, как последней, кто в живых оставался. И повозок было три, и волы, и даже, говорят, конь.
- Нет, коня почему-то забрали, когда мне в магистратуре вольную написали, - припомнила Нашка. - А вот волов, повозки… Их купил какой-то заезжий старик, сказал, что звери - выносливые, повозки - крепкие, и дал он мне… - Она наморщилась. - Не помню, сколько-то он мне дал, золотом даже. Вот только что было потом - не помню.
- А потом ты пустилась в загул, девонька, - почти добродушно промурлыкал Сапог. - Такой, какого и наши из верхнего города давно не устраивали.
- Я хотела, чтобы гладиаторы, которые еще у вас тут остались, на меня в обиде не были.
- А им-то что, - пожал плечами трактирщик. - Ну порезала ты их немного, но ведь все видели - дралась честно, без обмана.
Обман-то как раз был, потому что их приглашали для потешного боя, а вот когда они вышли, выяснилось, что их собираются убивать… Нашка теперь плохо понимала, зачем именно среди гладиаторов стала выяснять, почему так получилось? Как будто они могли ей что-то откровенно рассказать.
Но она действительно провела с выучениками местного ланисты пару отчаянно веселых месяцев… Даже с самим ланистой познакомилась, он оказался суховатым, жестким, как и все деятели его породы и ремесла, но в целом - не злым. Его и самого обманули, ничего не сказав про шутовской спектакль, а наоборот, наказали, чтобы он выпустил на арену только самых толковых бойцов, потому что бродячие жонглеры, среди прочего, представлялись отчаянными громилами, почти разбойниками… Он чувствовал какое-то несовпадение того, что ему говорили, с тем, что он видел, чувствовал же… Но перечить заказу - не посмел. Понял, что дело обстоит совсем не так, лишь когда увидел их - бродячую труппу комедиантов - уже на арене. И когда пролилась первая кровь…
Почему-то Нашка ему поверила. Сама не очень это понимала, ведь он был почти прямым убийцей ее друзей и едва ли не семьи, но вот - поверила. Слишком уж он, ланиста, прозванный в городе Черепом за большую татуировку на груди и за то, должно быть, что старательно выбривал голову до блеска, оказался простым и прямолинейным. Ну не было в нем заметной хитрости - вот Нашка и поверила. И простила.
- Сейчас у меня нет ничего, - проговорила она, все еще вспоминая то, что было тогда, в прошлом. - Но я отдам.
- Знаем, слышали, - рявкнул Сапог, довольный тем, что Нашка отстаивает свое безденежье не слишком твердо.
У него вообще всякие выражения на лице сменялись довольно быстро, вот только что он выглядел, как… участливый, добродушный дядюшка, а теперь - неожиданно едва ли не орал. Нашка обреченно кивнула и спросила:
- Сколько ты на меня положишь?
- На тебя-то, да?… Да много ли ты можешь?… Три золотых будет довольно, - небрежно сказал Сапог, очевидно высчитав, сколько может с нее требовать, еще до того, как она проснулась на столе в его заведении.
- Три - золотом?… Головой, случаем, не трехнулся, Сапог? Да за такие деньги можно неделю гудеть так, что на другом берегу реки будет слышно… Откуда же я возьму столько?
- Как жрать да пить - вы горазды. А когда доходит до монеты…
- Ладно. - Нашка сделала движение рукой, словно развеивала дым перед собой, но слишком быстро. Сапог умолк и стал всматриваться в нее, будто увидел перед собой нечто прежде невиданное. Например, мантикору или два солнца разом. А она повторила, обретая больше уверенности: - Три - за мной. Я принесу. А сейчас дай-ка мне что-нибудь выпить, да покрепче. И чего-нибудь пожевать.
- Сейчас из еды могу подать только вчерашнюю кашу, а из выпить - молоко есть, - отозвался Сапог с глумливой улыбочкой. Гоблины всегда любили издеваться над теми, кто попадал к ним в какую-то зависимость, либо над теми, кто был явно слабее.
- Дурачества свои засунь себе… - Нашка повернулась к залу. - Я сяду вон там, и чтобы быстро. Да не пива подай, а того темного вина, оно крепче других и не так бочкой воняет.
- Когда отдашь-то? - спросил Сапог, делая неуловимый знак одной из прислуживающих женщин, которая, тяжело переваливаясь, пошла к кухне за выторгованным Нашкой завтраком.
- Потерпи пару дней, - уверенно бросила Нашка через плечо, но в душе ее царил разлад.
Усевшись за чистый, пахнущий свежескобленым деревом стол, она попробовала измыслить, где же она эти деньги добудет.
Выбор был не слишком велик. И представлялся в ее голове так - с ее известностью в городе, с ее репутацией, она могла попытаться стать стражником в богатеньких кварталах либо и вовсе вернуться в гладиаторскую школу и поднаняться тренером. Это было, скорее всего, возможно, после тех загулов, что она устраивала в свое время с гладиаторами, они бы ее приняли в свою стаю.
Вообще-то идею о гладиаторской школе следовало обдумать со вниманием. Да, внешне у Нашки с этими полурабами, или даже полными рабами, которые жили у ланисты, отношения наладились. Но нельзя было исключать также возможность неожиданного удара в спину, когда она меньше всего будет ожидать его, где-нибудь в укромном уголке, исподтишка, просто за то, что в свое время очень уж "уронила" их школу, опровергнув всю их систему тренировок и накачку боевых возможностей. Значит, этот путь был - нежелателен, попросту опасен.
А вот становиться стражником Нашке не хотелось уже по собственному предпочтению. Жутковатыми были все эти, с позволения сказать, охраннички. Порой малосильные, порой чрезмерно наглые и все поголовно - продажные… Дрянной это был народец, в общем, не за что было даже в них зацепиться - ни ума, ни гордости настоящей, ни силы, ни воли, ни достоинства.