Степан уходил вглубь и долго-долго не показывался на поверхности.
Потом вынырнул и сразу взмыл вверх, будто вытолкнутый из воды какой-то неведомой силой.
Он тяжело опустился рядом со мной.
Он задыхался, топыря крылья, глаза были выпучены, крупные капли катились с его тела на землю.
– Тебе не холодно? – испугался я. – Ты не простудишься?
– Нет… – отдышавшись, ответил Степан, – нет… Оказывается, так просто… вода… держит тело… Все равно…
Я не понял, что он хотел сказать, и не стал переспрашивать…
Мне сделалось его жалко. Так жалко мне его никогда не было. Даже тогда, когда он, маленький, перестал плакать и посмотрел на меня.
…Да, да, мне было жалко его, выпихнутого мной в этот мир, в этот самый мир, против которого он был бессилен… А я… чем я мог ему помочь?.. Ему, отвратительному, уродливому, пусть и сильному, но не умеющему убивать, пусть и говорящему на нашем языке, но не такому, как все, – и настолько не такому, что за эту "нет(ковость", "нетак(вость" его могли убить, и это убийство не было бы удивительно.
И тогда я обнял его. Я с силой тронул его тело теплокровной мыслящей летающей рептилии. И я услышал стук его сердца, гонящего по его жилам мою кровь.
Глава десятая. Кажется, последняя.
Глафира пожаловалась мне на Куродо, дескать, он плохо моет пол во время дежурства.
Я удивился:
– При чем здесь, собственно, я? Ему и скажите.
Глафира прислонилась к стене, согнула ногу и, выставив колено вперед, продолжала беседовать.
Полы ее халата распахнулись, голая полная нога стала видна вся – и меня это ужасно смущало.
Я повторил:
– Глаша, ты ему и скажи. Ко мне-то у тебя претензий нет?
– Ой, что ты! Какие к вам могут быть претензии? Ни к тебе, ни к Кэт, ни к Степке – никаких претензий. Вы просто – образец! Идеальная семья… Степка возвращается из Конторы – и обязательно, обязательно, если мама дежурит, ей помогает…
– Ну и в чем дело? Что я, по-твоему, должен сказать Куродо? Как тебе ни ай-я-яй? Почему ты плохо моешь пол? Так он пошлет меня подальше – и будет прав…
– Нет, что ты!.. Он тебя послушает. Он с таким уважением к тебе относится… Потом вы ведь еще в карантина?
– Да, но это еще ни о чем не говорит… Я, конечно, побеседую, раз ты просишь, но заранее предупреждаю – без толку. Он еще и обидеться на меня может…
Куродо, впрочем, не обиделся, хотя очень удивился.
Когда я вошел к Куродо, он сидел на диване и возился с чешуей спецдракона. Им с де Кюртисом повезло: приволокли целых четыре тушки, и в лаборатории Куродо выпросил себе обрывки чешуи.
Укалываясь, Куродо сшивал обрывки.
Чешуя переливалась золотом.
– Ты же плохо сошьешь, – сказал я, – отдал бы Кэт или Глафире. У Глафиры машинка есть. Вмиг бы тебе прострочила – взык – и все.
– Много ты понимаешь, – вздохнул Куродо и пососал уколотый палец, – взык – и все… Ну, и получится, как у всех… А я хламиду-монаду сошью такую! – все закачаются. Сразу станет видно – мой спецдракон… Квартира поедет по увольнительной на Южное побережье. Я эту штуку надену… – Куродо потряс переливающейся чешуей, каждая круглая пластинка которой была размером с древнюю монету, – знаешь, как Георгий Глафиру сюда привез? На танцульки пришел в этакой хламиде…
– Он теперь, наверное, и сам не рад, – усмехнулся я, – во всяком случае, я у него чешую не видел. Даже на стенку он ее не повесил.
– Боится, – объяснил Куродо, принимаясь за шитье, – боится, что к коже прирастет и под кожу проникнет. Это только ты у нас такой везучий: мазнуло хвостом, когтем цапнуло, чуууть отметило и дальше поехало…
– А ты не боишься, что прирастет?
– Боюсь, конечно, – ответил Куродо, не поднимая головы, – всякий провинившийся боится… Как посмотришь на твоего…
Куродо прикусил язык и виновато поглядел на меня. Тогда-то я и решил, что самое время выполнить просьбу Глафиры.
– Куродо, – сказал я, – ты хрен чего. Меня Глафира к тебе послала. Поговори, мол, с боевым товарищем, с другом по карантину.
– Да, да, – всполошился Куродо, – а что? что такое?
– Ты вот вышиваешь на пяльцах. стараешься, просто сил никаких нет на тебя смотреть: "отпетый" золотошвей, а Глафира на тебя жалуется… грязищу, говорит, после своего дежурства оставляет… Пол ни фига не моет…
Куродо воткнул иголку в мягкую кожу между чешуйками, аккуратно сложил сиящую чешую на пол. Золотой кучей она засверкала у его ног.
– Я Глафире сто раз объяснял. Я – не поломой и не щенок карантинный, и даже не ротный "отпетый". Я – "отпетый"-ветеран! Если я, – Куродо поднял сиящую груду чешуи спецдракона и с силой швырнул ее об пол, – брямкну вонючую тряпку и пару раз повожу ей туда и обратно, обратно и туда, то пусть мне скажут "спаибо" и спросят, как это я после боевых вылетов еще и пол мою? и мусор выношу? И плиты чищу?
– Спасибо, – улыбнулся я, – но я тебя о другом спрошу… После тебя остается грязь – и убирать эту грязь приходится таком же, как ты… ветеранам "отпетым".
– Не убирайте, – пожал плечами Куродо, – я вас что, заставляю?
– Ну, положим, что заставляешь, – хмыкнул я, – только это долго объяснять… поверь мне на слово – ладно?
– Не поверю, – буркнул Куродо и принялся осторожно переворачивать чешую, рыться в ней. Искал иголку.
– Ат… – вскрикнул Куродо и затряс рукой.
– Укололся? – поинтересовался я, но Куродо уже вскочил на кушетку и тянулся к огнемету, висящему на стене.
Я оступил к двери.
Чешуя шевелилась, топырила, щерила свои кругловатые пластинки, чешуя оживала и словно искала себе подходящую форму для подходящей жизни.
Пока она была всего только бесформенной кучей, готовящейся к прыжку.
– Мать их за ногу, – забормотал Куродо, – чем они в лаборатории думают… Это они так шкуру сняли… суки…
Он сорвал со стены огнемет.
Я распахнул дверь в коридор и крикнул:
– У Куродо – ларва!
Первым выскочил де Кюртис с пикой.
Мы все над ним смеялись, дескать, на что тебе пика?.. В лаборатории трофеи так обрабатывают, что ни капли ни боли, ни жизни не остается.
А вот и понадобилась. Здесь, в подземелье, все может оказаться необходимым и все лишним, на фиг не нужным.
Де Кюртис остановился в дверях, наставил пику на ларву и крикнул Куродо:
– Ты только не вздумай ее жечь.
Куродо опустил огнемет.
Де Кюртис чуть тронул ларву копьем, она задвигалась, словно поворачиваясь к де Кюртису. Она шуршала, будто змея, и звенела, как кошелек.
Де Кюртис проколол одну чешуйку копьем. Ларва вздрогнула, и стало заметно одно темноватое пятнышко в общем сверкании чешуек.
– Джек, – сказал де Кюртис, – вали в коридор.
Он чуть отступил, и я протиснулся в дверь.
В коридоре уже стояли Георгий Алоисович, Жан-Жак, Глафира и Кэт.
– Де Кюртис, – сказал я, – если устанешь, дай мне… попрокалывать…
– Само собой… ларва – это такое дело…Терпение, труд, меткость и никакого риска. Потому как, – де Кюртис проколол четвертую пластинку, – продленная агония. Эта шкура уже ни черта не соображает. Одна только боль…
Ларва то собиралась в тугой ком, то распластывалась золотой тканью с темнеющими проплешинами.
И чем больше чешуек прокалывал де Кюртис, тем конвульсивнее, резче делались ее движения.
Куродо опустился на корточки. Огнемет упер меж расставленных ног в кушетку.
– Это что же, – поинтересовался он, – мне так и сидеть, покуда вы, ваше сиятельство, онанизмом занимаетесь? Тырк, пырк, пырк, тырк, – передразнил Куродо.
– Жить хочешь, – спокойно ответил де Кюртис, – посидишь потерпишь.
– Егор, – крикнул Куродо, – у тебя дома целый арсенал по стенам развешан… Кинь мне какой-нибудь зуб или клык…
– Сиди смирно, – озлился де Кюртис, – ты что, в ларву собрался драконьим клыком тыкать? Ты лучше просто в нее сам прыгни…Тот же эффект.
– Ну тоска же, – пожаловался Куродо. – Сидишь, как петух на жердочке. Впору закукарекать.
– Не выражайся, – попросил де Кюртис, – и поблагодари судьбу, что ларва очнулась, когда ты ее сшивал, а не тогда, когда надевал… Все равно что надеть огонь…
– Ух, тоска, – заныл Куродо, – ну, тоска! Слышь, де Кюртис, давай я ее из огнемета полосну – подобное подобным. И перепрыгну, родимую…
– Не вздумай, – предупредил де Кюртис.
– Святогору ларва попалась, он так поступил, – недовольно буркнул Куродо.
– Святогору, – объяснил де Кюртис, – закон был не писан. Ты еще вспомни, что он с драконами для дам вытворял. Святогор был вроде Джека…
Мне захотелось узнать, что такое вытворял Святогор с драконами для дам, но тут из-за плеча де Кюртиса выглянула Глафира и принялась стыдить Куродо:
– Куродо, ну веди себя пристойно. Совсем невтерпеж? Как маленький, честное слово. Мало того, что в квартиру эту дряню притащил, так еще и кобенится… ты мне про Святогора рассказываешь, а хочешь я тебе про Джеймса Паваротти расскажу… Он вот так же на кушетку прыгнул, за огнемет схватился, а ларва – хлоп! – и облепила его, ни головы, ни ног, приляпала к стене, распластала – только вопль… такой вопль, что из магазина прибежали… Знаешь, магазин на углу?..там ветчину хорошую дают… Оттуда прибежали, ты тоже так хочешь?
– Глаша, – озлился Куродо, – ты меня не пугай… ты эти истории в карантине рассказывай на лекциях по технике безопасности… А меня пугать не надо. Я – пуганый.
– Пуганый, – сказал де Кюртис, – а глупый. Глупость, она даже страхом – хооп, – он проколол очередную чешуйку, – не излечивается…
– Ты меня не учи, – взбеленился Куродо. – ты мне мозги не компостируй. осточертеет же вот так сидеть…