Глава вторая. Нахтигаль
Маленькая головка с будто разодранным, кровяным, ничего не видящим глазом, распахнутая, раздернутая, кровоточащая пасть, откуда вместе с шипением вылетают ошметья розовой слюны; видно, что небо ободрано м кроваво, Нахтигаль давится предстоящим ему убийством, словно бы изнутри некто или нечто, столь же ненавистное ему, как и то, что стоит перед ним, что обречено уничтожению, растаптыванию, поеданию, гонит его и нудит: убей, убей, рас-топчи. Узкая длинная шея вывернута, заверчена штопором, и хрип, шипение идут по этой заверченной шее, мучительно раздувают горло слонозмея. Хррмы – ошметок слюны? пены? крови? хлопается у ног жреца, кланяющегося, с мольбой тянущего руки к Нахтигалю.
Хррллы, трр, дрр – слоновьи лапы? ноги? живые столбы, обтянутые ящериной кожей? раскорячены и время от времени лупят в планету, ых, ых… Нахтигаля корежит, гонит к новой боли и к новому наслаждению – страсть, без которой он жил бы и жил себе спокойно, жевал бы груши, чмакал бы траву с земли и листья с кустов.
– Ааа! – тонко, почти по-человечьи вопит Нахтигаль и приближает свое сморщенное, ящериное, искаженное мукой лицо к лицу жреца.
Я пересчитываю девушек.
– Семь, – говорю я, – их семь. И все такие красивые. Он что же, их всех?..
– Нет, – морщится Тихон, – слопает одну, и ту с трудом – видишь, как не по себе мальчику?
– Вот наркот, – просто говорит Мишель, – дать бы по тебе из огнемета. Прервать неземные муки и неземное блаженство.
Я с удивлением посмотрел на Мишеля.
– Одну, – объяснил Тихон, – слопает Нахтигаль, других берет жрец – кого в жены себе, кого в жены сыновьям… Большой человек.
Нахтигаль давился, плевал, хрипел совсем близко от жреца.
– Батюшки, – по-простому изумился Валентин Аскерханович, – да он уже жреца с ног до головы обхаркал. Можно есть.
– Можно, – спокойно согласился Тихон, – тем более, что у жреца – взрослый сын. Обучен всем фокусам…
С удивившей меня грацией танцора, плясуна, с торжественной медлительностью жрец, обрызганный слюной и кровью из пасти Нахтигаля, двумя руками взял его голову и, держа ее, точно изысканное блюдо, повел, понес прочь от себя к стоящим за его спиной девушкам.
Само движение жреца завораживало, успокаивало – и, казалось, давящийся, хрипящий слонозмей должен был успокоиться, утихнуть, пасть на землю, смочить растерзанное горло свежей влагой травы…
Голова Нахтигаля останавливалась то у одной девушки, то у другой.
– Ничего, – как бы утешая непонятно кого, – сказал Тихон, – может, и к лучшему… За Феденьку надо было их наказать? Надо… Вот теперь пускай Длинношеий наказывает. По всему видать – он денька на два зарядился, если не на всю недельку…
– Полнолуние? – поинтересовался Мишель.
– Не обязательно, – вздохнул Тихон, – в лаборатории разберутся. Он, когда луна на ущербе, тоже…
Слитный крик: вопль заживо съедаемого тела и крик ужаса…
Я отвернулся.
– Вот это напрасно, – спокойно заметил Тихон, – отворачиваться нельзя. Ни в коем случае нельзя отворачиваться ни "отпетому", ни "Посланцу Неба". "Отпетому", в особенности, нельзя отворачиваться. Смотрите, смотрите во весь свой единственный глаз – и помните: что бы ни делали с вами люди, они все же люди…
Неистовство Нахтигаля длилось недолго. Мы видели, как набухало его горло, в которое вталкивалась, впихивалась кровавая пища.
Нахтигаль остановился, тяжело дыша, повернулся и побрел прочь, мотая хвостом, качаясь из стороны в сторону.
– А он немного сожрал, – деловито заметил Мишель, – больше нагадил и потоптал.
Три девушки, оставшиеся в живых, широко распахнутыми глазами глядели на истоптанную, окровавленную землю.
Тихон гортанно выкрикнул что-то жрецу.
Тот, как был с распростертыми крестообразно, раскинутыми, как для полета, руками, так и опустился на колени и склонил голову.
Следом за ним опустились на колени и девушки.
– Что ты им сказал? – спросил Мишель.
– Что мы, – лениво ответил Тихон, – знаем убийц Посланца Неба, но нам не важно их наказать. Грех убийства ложится на все племя. Пусть теперь постонут и поохают, поплачут и постенают, покуда их Нахтигаль поучит…
– Филоз(ф, – с непонятной интонацией сказал Валентин Аскерханович.
***
– Идиот! – орал не своим голосом Мишель. – Это ты столько сделал? Я тебя спрашиваю: это ты столько сделал? За целый день?.. Чем ты здесь занимался?.. У, – Мишель зафырчал, словно наевшийся Нахтигаль, и поднес к носу Диего внушительный кулак, – ты здесь балду гонял, лоботрясничал, не знаю чем занимался… За день – заклепать одну ячейку! За день…
– Мишель, – миролюбиво скаазл Тихон, он развалился в кресле и с удовольствием потягивал апельсиновый сок, – ты "младенца" совсем задолбал. Дай ты ему отдохнуть, набраться сил. Еще завтра целый день…
– Это я его задолбал, – возмутился Мишель, – это он меня задолбал! Еще там – в подземельях… А здесь? Я ему что сказал? Если нервы слабые, сиди работай, а он…
– Мишель, – Валентин Аскерханович резал на раскладном столике хлеб и бекон, – вот ты тоже неправ. Тут дело такое. У "младенца" тоже отходняк должен быть. На хрена тебе, чтобы у него руки тряслись? Подъемник подъемником, но сеточку мы должны бросать; был бы Федька, – без вопросов, кантуй, сколько душе влезет, – Валентин Аскерханович положил пласт бекона на хлебный ломоть и продолжил жуя, – а так нас пятеро осталось. Сам понимаешь…
Мишель несколько поостыл.
– Вот так, – он убрал кулак, – скажи спасибо погибшему Федьке. Иди жри, подкрепляйся. Хрен с тобой – ночью дрыхни, но утром чтоб, чтоб… – Мишель помотал головой, – ячеечка была заделана.
– Ешь, – предложил Валентин Аскерханович, – Мишель, ты так развоевался, охолони маленько. Пожуй. Одноглазый, ты тоже…
– Смотрю я на вас, "северян", – заметил Тихон, – ни хрена у вас порядка нет. Сетку со склада принимаете без контроля и проверки, одного "младенца" кантуете, с другим – нянчитесь…
Тихон с силой подсек мою ногу, пока я проходил мимо него, но я успел перескочить через его "подсечку".
– Ловкий, – иронически сказал Тихон.
Я взял один бутерброд себе, другой протянул Тихону:
– Не хотите?
– Ловкий, – повторил Тихон, – и наглый. Борзый. Ты на своей борзоте глаз потерял, точно? Гляди, еще и не то потеряешь…
– Простите, – вежливо сказал я, – мы, кажется, были на "вы"…
– Вы, – Тихон сделал издевательское ударение на этом слове, – прилетели к Нахтигалю и решили, что все – дозволено? что вы вырвались из казармы? Ничего подобного, любезный! Покуда десяти вылетов не наберется, вы в казарме, понятно? и в крутой казарме… А то воздуха свободы он глотнул… Видали. Учит, распоряжается…
Мишель доел бутерброд и миролюбиво сказал:
– Тиша, ты вроде соловья… Заслушаешься. Все правильно говоришь. Молодец. Одноглазый! Сегодня ночью будешь прибирать в ракете. Главное дело – чтобы места общего пользования. Как обычно… А мы в пещерке подрыхнем.
Я оценил поступок Мишеля. Ничего особенного прибирать в ракете было не нужно. Положительно – Мишель мне протежировал.
…Я погасил свет в центральном холле, так что стало еще заметнее мерцание разложенной на полу сети.
Я отскоблил раковины и унитаз, протер пыль и подмел все помещения. Потом уселся в кресло и стал смотреть на мерцающую, то взблескивающую, то притухающую сеть.
Было хорошо сидеть так просто: так просто смотреть. Казалось, что вокруг тебя теплая темная ночь и тлеющий костер – рядом. У самых твоих ног.
Я смотрел, смотрел на сеть, да и заснул.
Мне приснился Коля и его массаж.
Во сне я не стеснялся кричать, но крик не шел из моей, точно набитой ватой глотки. Крик умирал в легких, вырывался наружу отчаянным хрипом.
Меня разбудил Валентин Аскерханович.
Я был так замаян и так перепуган своим сном, что сперва не обратил внимания на Валю.
Вытер вспотевший, взмокший от ужаса затылок, сходил умылся и, утираясь полотенцем, спросил:
– Валентин Аскерханович, что-нибудь стряслось?
– Стряслось, – кивнул он, – Диего прикололи.
– Как прикололи, когда? – я чуть полотенце не выронил.
– Да вот, понимаешь ли, – принялся рассказывать Валентин Аскерханович, – ночью, блин, покуда мы дрыхли, – ну, не посты же нам выставлять, честное слово? – теперь-то, конечно, придется выставлять, раз так… Да, пока спали, какой-то хрен подволокся и приколол Диего… Пригвоздил к песочку кремневым ножиком. И аккуратно так все сделал, мерзавец, не нарушая сна, мягко, нежно… Я, ты понимаешь, Одноглазый, как увидел Диего приколотого, ну, да? – так я первым делом что подумал, вот ведь подлец человек, а? Я ведь подумал, елки-палки, он ведь нас всех мог так же нежно, мягко поприкалывать, а?.. Мишель тоже перепугался. Не орет. Тихо, тихо так сказал: а я его так кантовал…Тихон орет: такого никогда не было, чтобы Посланцев Неба прикалывали…
Я повесил полотенце и спросил:
– Мешок брать?
– Бери, бери, – Валя махнул рукой, – главное дело, нам сейчас вчетвером с сеткой нипочем не справиться… Она же, блин, как живая… Ну, подволочем на подъемничке, а дальше? Мы вчетвером сетку не удержим. Вырвется – и тогда такой сейшен…
Валентин Аскерханович махнул рукой.
Я выкатил рулон, поинтересовался:
– А что Мишель говорит?
Валя поднял мешок для Диего, вздохнул: