- Так куда же эта тварь подевалась? Может, мы дом перепутали? - Дениска был настроен решительно и двинулся было к порогу, но Евсей Карпович заступил ему путь.
- Все верно, - сказал домовой. - Тот самый дом, гнездо, стало быть…
- Ну и откуда же, в таком случае, вихри берутся? Что их… - сердитый Дениска задумался на миг и выпалил неожиданное для себя слово: -… порождает?!
Он сам себе не желал признаваться, насколько напугал его большой вихорь.
- А вот то и порождает… - Евсей Карпович обвел мохнатой лапой все замусоренное и пропитанное полнейшей безнадежностью пространство. - От пустоты они заводятся, хозяин.
- То есть как - от пустоты? - забеспокоившись, в своем ли рассудке старый домовой, Дениска даже опустился перед ним на корточки. - Так нам что - все это примерещилось? И никто никого не убивал?
Акимка с Якушкой выглянули из подпола.
- Точно - пустота, - подтвердил Акимка. - Сколько живу, а такой злобной пустотищи еще не видывал!
Якушка же, более толстокожий, пожал плечиками - он ничего такого в доме не учуял.
- Это чья-то пустая душа, не иначе, - тихо сказал Евсей Карпович. - От пустоты своей умом тронулась… Царствие ей небесное…
- Так мы душу, что ли, убили? - прошептал озадаченный Дениска. - А кровь откуда?
- Сама себя она пустотой своей убила, - загадочно отвечал Евсей Карпович. - Тело-то может, и двигается. А душа - нет.
Он подумал, выстраивая речь, и продолжал:
- Пустой душе ни любви, ни дружбы, ни ласки - ничего не надо, потому что она всего этого не понимает. Ей чем-то себя занять охота. Вот эта душа и слоняется по пустым, как она сама, местам. Иные ей не подходят. И развлекает себя, как умеет. А что она умеет? Вредить разве что. Поймает беззащитного, погубит - и то ей в радость. Ей кажется, что это она свою силу являет. И чудится, будто в ней той силы - через край.
- Вон ты как загнул, дедушка. А с кровью как быть? - не унимался Дениска.
- Не знаю, еще не придумал. Наверно, тот, кто свою пустоту сюда напустил, с ней крепкой ниточкой связан. И пока по сердцу до крови не царапнет - будет этой дурью маяться. А может, и нет…
Евсей Карпович побрел по комнате, шевеля бумажки и перышки, заглядывая под ободранные обои, словно чаял найти там эту царапнутую душу.
- Стало быть, поселилась тут пустота и защищается, как умеет, - уточнил Дениска. - Это, допустим, понятно. А чего она тогда на домовых мораторий объявила, эта твоя пустота?
Евсей Карпович только рукой махнул. За него ответил Акимка.
- Мешаем мы ей, наверно. Мы же всегда при деле, хозяйничаем, прибираемся. А ей, наверно, вот такое запустение нужно, чтобы поселиться.
- Все равно насчет крови непонятно, - начал было Дениска, и тут Евсей Карпович завизжал.
Визжал и топал он долго - и потому, что возмущение требовало выхода, и чтобы младшим показать - вот как злиться полагается.
- А остальное ты понял? Все остальное понял, да, хозяин?! Как можно свой дом бросать - понял? Как свою землю пустоте отдавать - понял? Мы, домовые, народишко простой - и то за дом держимся! Дом - это все! А как уходить, двери нараспашку оставя, - понял? А как скитаться непонятно где, чтобы вместо дома - одно название, понял?! Кровь! Да пусть бы из того, кто эту пустотищу развел, как из резаной свиньи, хлестало!..
Он зашипел и кинулся в какую-то черную щель. Оттуда полетела пыль, бумажки, какие-то зернышки.
- Ты чего, дед?!
- Прибираюсь! Не могу этот раздрай видеть!
- Ты что, поселиться тут решил?
Из щели появилась взъерошенная рожица домового.
- Ты, хозяин, гляжу, и впрямь ничего не понял! Эй, молодцы, а вы что встали? Яков Поликарпович, тащи старую газету! Аким Варлаамович, метлу сооруди! Нечего прохлаждаться! А ты, Денис Алексеевич, ведро бы поискал, воды принес.
- Думаешь, так мы тут порядок наведем? - имея в виду нечисть, гуляющую в виде вихря, спросил Дениска.
- Вот именно - порядок! Его-то пустота и боится. Вдругорядь не заведется!
- А ты, Евсей Карпович, откуда знаешь? - полюбопытствовал Акимка.
Домовой некоторое время молчал.
- Сказать, что знаю, - так нельзя. Это бабка Бахтеяровна, поди, все на свете знает. Я так понимаю - ясно?!
И для внушительности топнул.
Дениска знал, что домовой присматривает у него в квартире за порядком. Но он, понятное дело, никогда не видел, как трудится разъяренный домовой. Тут же их было трое, и работой они увлеклись не на шутку. Правда, сами навесить полусорванные двери они не могли. Да и большую доску пришлось искать по задворкам Дениске.
Вычищенный дом они закрыли, а дверь заколотили, чтобы всякий видел - хозяева могут вернуться, и пустоте сюда ходу больше нет.
Дениска распахнул сумку - мол, полезайте, труженики.
- Погоди, хозяин! - попросил Евсей Карпович. - Нехорошо отсюда второпях уходить. Надо еще то семейство домовых поискать, о котором Таисья Федотовна толковала, и бобыля Никишку. Как знать - может, и живы?
- Опять же, ножи собрать, песочком оттереть, будут как новенькие, - напромнил Акимка. - Ты же их, Денис Алексеевич, на время брал, нехорошо грязные отдавать.
И они поспешили, ушли друг за дружкой в густую траву, и Дениска слышал, как они перекликались на соседском огороде, как звали деревенскую родню, да только не дозвались.
А потом они зашуршали в сухом бурьяне совсем близко.
- Отвернись, хозяин, мы в сумку полезем, - сказал Евсей Карпович. - Война кончилась, теперь правила соблюдать будем. По правилам человеку показываться - нехорошо, грех.
Дениска отвернулся и услышал возню. Зазвякало - это домовые укладывали ножи. Наконец, Якушка сообщил, что можно двигаться.
- А вот как у вас, у людей, делается, если мужик девку с приплодом оставляет? - спросил он из сумки, когда Дениска шагал к оставленному мотоциклу. - А то вот Тимофей Игнатьич от Маремьянки сбежал, а это - непорядок.
- Вернемся - разбираться будем, - пообещал Акимка.
А Евсей Карпович ничего не сказал. Он очень устал и задремал в углу сумки. Как сквозь сон, он слышал объяснения Дениски и думал о том, что давно пора почистить парню компьютерную мышь. Опять же, мышиный коврик поистрепался, нужен новый. И у разгильдяя Лукулла Аристарховича тараканы на развод остались - чего доброго, опять по всему дому побегут, так что нужно загодя все щели прикрыть заговорами… есть старый, да что-то выдохся, а вот недавно Матрена Даниловна новый сказывала… и платки вернуть…
Тут слова заговоров у него в голове смешались и он уснул.
Рига 2004
Кладоискатели рассказ
Пламя было желтоватое, бледненькое, и человек бывалый, в лесу не раз кормившийся и ночевавший, подивился бы - это что ж нужно в костер кинуть, чтобы такого диковинного цвета огонь получить?
Тот же бывалый человек, увидев блеклый полупрозрачный костер, кинулся бы опрометью прочь, теряя шапку с рукавицами, крестясь и отплевываясь, и долго бы потом рассказывал, как набрел на нечистую силу. А для чего нечистой силе такое затевать? А дураков в болото заманивать! Оно же, болото, как раз тут и есть, сойдешь с тропы - и уже топко.
А вот если у кого хватит смелости подойти - то и увидит тот отчаянный, что никакого огня нет - а стоит блеклое золотистое сияние над кучкой тусклых монет. А что с играющими языками - так это мерещится. Вблизи монеты словно в желтом пушистом сугробчике лежат.
Но это еще не все. Сев перед золотой кучкой и глядя сквозь мнимый костер, увидишь по ту сторону человека, мужика или бабу, совсем обыкновенного, тоже на земле сидящего, только одетого н совсем старый лад. И улыбнутся тебе оттуда попросту, без окровавленных клыков и прочей дури, которую горазды кричать заполошные бабы, набредя в вечереющем лесу на особо выразительную корягу или выворотень.
Так вот - то, что издали казалось пламенем, было желтоватое и бледненькое, однако прекрасно освещало мрачноватую под густым потолком из еловых лап поляну и девку на ней, ворошившую палкой монеты, словно уголья, чтобы поскорее прогорели.
Девка и сама была бледновата, нос - в веснушках, волосы же, собранные в недлинную и толстую косу, - рыжие, поярче огня, не пронзительного, а вполне приятного цвета. И она тихонько пела "подблюдную", хотя была тут в полном одиночестве, без подружек, и до святок оставалось почитай что полгода.
- Уж я золото хороню, хороню, чисто серебро хороню, хороню, - печально выводила она. - Гадай, гадай, девица, гадай, гадай, красная, через поле идучи, русу косу плетучи, шелком первиваючи, златом приплетаючи…
Хрустнуло - девка подняла голову и нисколько не удивилась тому, что из темноты вышел к ней белый рябоватый конь. О таких говорят - в гречке. И эта гречка, бывает, проступает только к старости.
- А, это ты, Елисеюшка? - только и спросила. - Опять не получилось?
- Устал я, Кубышечка, - отвечал конь Елисей. - Которую ночь так-то по дорогам шатаюсь. Повзбесились людишки! Раньше-то как? Увидят коня - и тут же ему хлебца на ладони - подойди, мол, голубчик! И по холке похлопают! А сейчас - словно сам сатана из куста на них выскочил! Шарахаются, орут, бежать кидаются! Точно дед Разя говорит - последние дни настали…
- А все через гордость свою страдаешь, - заметила Кубышечка (причем это прозвище оказалось ей вовсе не к лицу, была она не толще, чем полагается здоровой девице на выданье). - Тогда и надо было в руки даваться, когда тебя хлебцем приманивали. А ты все перебирал, перебирал! Того не хочу да этого не желаю! Тот тебе плох да этот нехорош! Вот и броди теперь, как неприкаянный!
- А ты - не через гордость ли? - возмутился конь.