Смерть – вещь постоянная. Поэтому торопить ее по меньшей мере глупо.
– Спокойно, – сказал я ему. – Не надо нервничать.
Стул показался мне жестким и очень неудобным.
– Мистер Шелби, зачем вам "Якорь"? – вкрадчиво спросил сержант, нажимая на скрытую кнопку под столом. Он побледнел, как и его товарищ, было видно, что они оба на взводе, но за оружием не лез.
– Это не мое.
– Угу. – Жандарм не поверил. – Использование веществ, связанных с ингениумом, запрещено. Как и сами способности, если те не находятся на службе государства.
– Это ошибка. – Кажется, я единственный, кто сохранял спокойствие. – У меня нет никаких способностей.
Влип я знатно. Тут не поспоришь. Хотелось бы встретить того, кто подбросил мне ампулы. Вот уж с этим уродом я бы с удовольствием побеседовал.
Еще два жандарма с оружием в руках вошли в комнату. Ситуация принимала скверный оборот. Выход был лишь один, но я чертовски не желал его использовать. Когда переступаешь порог невидимого, ожидай последствий. Но если ты о них думаешь, то редко шагаешь за черту. Последствия – вот тот груз, что останавливает наши действия во многих вопросах.
Так что я не собирался ничего делать, хотя, подчиняясь мыслям, где-то в крови появились первые признаки моего второго "я". И их почувствовал еще кое-кто.
За моей спиной материализовалась тень, кривой клинок прижался к горлу, опасно вдавившись в кожу. Пистолет в руке капрала дернулся, было видно – еще мгновение, и он бы выстрелил, словно не ожидал появления владельца ножа.
Сержант откинулся на стуле и машинально оттянул высокий ворот мундира, словно именно ему, а не мне приставили к шее острый предмет.
– Обыщите его. – Голос над ухом оказался холодным и бесцветным.
Жандармы засуетились, капрал, поколебавшись, опустил револьвер.
– Потянешься за ингениумом, вскрою глотку, – пообещал незнакомец.
Я скосил глаза, но не увидел его. Он стоял прямо за мной.
"Стук" из наплечной кобуры, складной нож с деревянной рукояткой, кошелек, деньги, запасная обойма. Бумаги, которые находились во внутреннем кармане жилета – использованный билет первого класса на "Барнса Уоллеса" и погашенный чек Хенстриджа, – они не заметили.
– Вроде все, – сказал капрал.
– Так не спи, сержант.
Я увидел, как жандарм взял из пенала шприц с ампулой, которую я вложил туда еще в Хервингемме.
– Эй! – было запротестовал я, но острая сталь тут же разрезала мне кожу, и я заткнулся.
– А если он не из этих? Такая штука многих нормальных может убить, – колебался сержант.
– А если он из тех, то может убить тебя. Что важнее? Твоя жизнь или его? – спросил голос.
Человеколюбие. Нежелание расхлебывать последствия гибели людей, которые всего лишь выполняли свою работу. Кажется, из меня весь этот бред правильных поступков невозможно выбить даже кузнечным молотом.
Действовать следовало сразу.
Оставалось мысленно чертыхаться, когда сержант, не собираясь искать вену, всадил мне иглу прямо в плечо и надавил на поршень.
Ненавижу "Якорь". Ненавижу это мерзкое ощущение беспомощности, пустоты и апатии. Словно перед тобой открылась безрадостная дорога в ад.
Представляете, что такое, когда мир теряет краски? На них будто направили струю воды, размыли и оставили лишь серый цвет. Как у старого осиного гнезда. Тусклый, мертвый, заброшенный. Звуки стали глуше, запахи исчезли.
Голова налилась свинцом.
Многих "Якорь" дезориентирует. Некоторые теряют всяческое представление о времени, о том, где они находятся и даже как их зовут. Кое-кто вообще становится столь же интеллектуален, как перезрелый баклажан. Я же с периодичной регулярностью пользуюсь этой "чудесной" штукой, блокирующей ингениум и уничтожающей разыгрывающихся предвестников.
Много лет, если быть точным.
Так что прекрасно понимал, кто я, что я, где я и отчего ситуация хуже не придумаешь.
Нож наконец-то оставил мое горло в покое, и незнакомец вышел вперед.
На нем был маскировочный плащ и полумаска с коротким птичьим клювом. Если бы я был способен сейчас различать вкусы, то мог бы сказать, что глаза у него вкуса огненного конфедератского перца.
Плакальщик собственной персоной.
Риерта не поскупилась на встречу.
Глава пятая
Из гнезда
У меня появилось четыре новых друга.
В самой дальней камере жил Плакса. Я не знаю, как он выглядит, что совершил и за что пребывает тут. Он все время громко вздыхал, точно печальное привидение, а к ночи начинал плакать. Это страшно злило Вилки, который сразу же принялся орать, чтобы Плакса заткнулся, отчего последний рыдал еще громче.
Вилки – худой, нервный парень из самых злачных районов Трущоб обладал бесконечным самомнением о своей исключительности, вспыльчивым характером, завидной ершистостью и маленьким мозгом.
Кто-то наивный как-то сказал: "Мы любим друзей за их недостатки". У Вилки недостатков было великое множество, но любить его решительно не получалось. Он орал на нас и, вцепившись руками в прутья решетки, клялся, что всем выпустит кишки, если только встретит где-нибудь в своем районе.
На мой взгляд – преждевременное обещание. Вилки прирезал одного из жандармов, когда те проводили рейд по Трущобам, после того как банда Соли, пугавшая окрестности, совершила налет на инкассаторов, перевозивших зарплату для рабочих металлургического завода Стальной Хватки. И теперь моего "лучшего" друга ждала либо виселица в Ветродуе, либо вода в Совином канале.
Он не верил в подобное. И не поверит, пока веревочная петля не сломает ему шею или река не заполнит его легкие. Я всегда знал, что здорово существовать иллюзиями, они приносят человечеству море удовольствия, беда лишь в том, что жизнь основывается на реальности. А последняя порой бывает довольно грубой тетушкой.
Слева от меня сидел Фред. Этот был простым работягой, поругавшимся с руководством цеха и назло испортившим несколько станков. Теперь обвинялся в диверсии и ждал, когда суд рассмотрит его дело.
Камера четвертого друга располагалась напротив моей. В ней сидел тот самый человек с плаката, так похожий на учителя. Но уже без пенсне. В рубашке, когда-то белой, а теперь изгвазданной, с лицом разбитым и оттого казавшимся печальным.
Внешне он не выглядел ни террористом, ни тем более опасным революционером, желающим свергнуть нынешнее правительство Риерты. Тихий, неразговорчивый и не желающий общаться, несмотря на все старания Вилки.
– Что ты здесь забыл, Кражовски?! – орал этот утонченный молодой человек. – Гнездо – мое! Проваливай в Инги-Вин! Та тюряга как раз для таких окуней, как ты! Вали! Вали! Слышишь?! Вали! Эй! Ты чего не отвечаешь?!
Его бесило молчание Кражовски, и он мог ругаться, чуть ли не кусая прутья, часами, выводя из себя даже флегматичного Фреда. Тогда они начинали орать друг на друга, а к вечеру к этой паре присоединялся Плакса, желавший лишь, чтобы мама забрала его домой.
Кроме четверки были еще другие люди – надзиратели внешнего крыла старой тюрьмы Риерты, носившей название Гнездо, но друзьями я бы их называть не стал. Ну право, какие это друзья, раз они вкололи мне еще одну порцию "Якоря" без всякой нужды, несмотря на мои протесты, когда прежняя сыворотка и так действовала прекрасно.
Получить двойную дозу в течение трех суток – такой коктейль мог убить и лошадь.
От боли я скалил зубы и потел, точно застигнутый врасплох воришка. Держался с усилием, чтобы не сорваться в пропасть апатии, выплыть из которой довольно сложно. Я ненавидел эту дрянь. Она убивала желание жить, надевала шоры на глаза, лишала ощущений и причиняла реальные страдания.
Но сыворотка была эффективна. Здесь не поспоришь. И какую бы я ни брал отсрочку, рано или поздно наступал момент, когда приходилось отправить мутную жидкость в путешествие по собственным венам. Несмотря на сопутствующую боль и другие неприятные последствия, было в ней и нечто восхитительное. То, что я предвкушал и отчего у меня сохли губы и блестели глаза. Тень исчезала. А это прекрасно.
От предвестников можно было избавиться лишь двумя способами, и оба мне не слишком нравились.
"Якорь" или ингениум. Частое использование способностей чревато укорачивающимися интервалами между предвестниками, что, как вы понимаете, ведет к шансу увидеть тень. А это не то, чего я желаю. Так что я всегда выбираю вариант "наслаждаться" многообразной гаммой ощущений от приема "Якоря" и сходить с ума гораздо медленнее, чем при другом варианте.
С препаратом я всегда тянул до последнего, ходя по самой грани. Пил кофе, виски, не спал, принимал ледяные ванны и наизусть учил какой-нибудь роман-трехтомник "История леди Н.". Но рано или поздно приходилось вкалывать сыворотку и терпеть.
Иногда раз в три месяца, порой чаще.
Так что можете представить мое состояние от двух "Якорей", вогнанных с промежутком в несколько дней. Хоть залезай на потолок и волком вой. Так хреново мне не было даже в самую голодную и холодную ночь в Компьерском лесу.
Но приходилось делать вид, что все в порядке, требовать у тюремщиков объяснений и упирать на то, что я не являюсь гражданином Риерты. Тем было плевать. В переговоры они не вступали. Лишь однажды мужик, разносивший нам еду, сказал:
– Суд разберется.
– Какой суд? Вы держите меня здесь незаконно.
– Сиди помалкивай, урод.
Вот и поговорили.