Нежно-голубой. Обои. На них многочисленные рисунки. В этой столовой – изображения самых известных дирижаблей последнего десятилетия, совершавших рейсы на континент алавитов и в Конфедерацию Отцов Основателей. Беспосадочные перелеты над океаном даже после войны еще были в новинку. Это теперь ими уже никого не удивить и газетчиков не заставишь писать о них даже под дулами всех орудий танка.
В прогулочной галерее, откуда открывались лучшие виды на проплывающую под нами землю, на обоях были совсем иные картинки – корабли самых известных мореплавателей, открывших человечеству новые земли. Например, Империю искиров, Мандаринское царство, Галькурду, Маса-Арду или Папаякту.
Белое. Как первый снег, выпавший на полях. Куртки и перчатки бесшумных стюардов, снующих мимо столов. Один из них, уже немолодой, с седеющими пушистыми баками, которыми он, по-видимому, очень гордился, предложил мне шампанского.
Зеленое. Бокал из дорогого стекла какой-то новомодной компании из Пьентона – столицы Республики. Он был с граненой ножкой, в которой, точно в бриллианте, преломлялся и отражался свет. Я не притронулся к напитку, но с удовольствием держал фужер в руках, поглядывая в окно.
Желтое. Подо мной проплывало бесконечное море деревьев. Я очень хорошо их знал.
Компьерский лес.
Мой персональный ледяной ад на земле.
Осенью того памятного года, такой же солнечной, как эта, Союзу не удалось прорвать окружение Пьентона, где уже начинался голод. Искиры вцепились в землю зубами, их поддерживала дальнобойная артиллерия флота, и мы, промучившись больше месяца и потеряв много солдат, вынуждены были отступить. В итоге из-за начавшегося контрнаступления Северная армия была уничтожена. Тех, кто уцелел, искиры гнали до Тузе, добивая при первой возможности. Мой новый полк тоже оказался там, и мы здорово хлебнули лиха. А также крови, свинца, грязи, дождя и газа. Этот чертов газ! Ядовито-зеленые облака, проникая в окопы, убивали каждого, у кого не было противогаза.
Уцелевшие, не выдержав яростного натиска врага, ушли в Компьерский лес. В том числе и я. Мы застряли в этом царстве сказочных эльфов и друидов на долгие месяцы.
Узкоглазые пытались нас выкурить, но нам уже некуда было отступать, и мы дрались, удерживая позиции. Целых полтора месяца.
А затем пришел декабрь, и повалил снег.
Зимовка в лесу была одним из моих самых страшных воспоминаний о войне. Нас не спешили спасать и вытаскивать отсюда. Союзу было не до разбитой армии – они пытались закрепиться на важном плацдарме, измотать искиров, надеясь, что мы просуществуем и без их поддержки. Все силы были брошены на то, чтобы деблокировать Пьентон и укрепить побережье.
Искиры пытались выжать нас из бесконечных рощ, пущ и оврагов. Они продвигались медленно, а мы отступали все дальше в чащу. Сами не зная этого, голодные, обмороженные, уставшие и злые на весь свет, сковывали их левый фланг, мешая переброске сил для наступления на Арвэтт, где находились наши военно-морские базы.
Такая ерунда продолжалась до середины весны, пока Союз не измотал противника, обрезал им коммуникации внезапным ударом с помощью переброшенных из колоний войск и перешел в наступление.
– Сэр?
Я посмотрел на стюарда с пушистыми баками. По его глазам понял, что он не в первый раз ко мне обращается.
– С вами все в порядке, сэр?
– Дурные воспоминания.
Он покосился на желтый ковер за панорамными окнами столовой.
– Простите за нескромный вопрос, сэр. Вы были там?
– Да.
– Мой брат тоже. Джейсон Макдонник, сэр. Пятый полк Королевской артиллерии. Погиб в конце зимы. Быть может, вы его знали?
– Сожалею. Пятый тянул лямку на юге массива, недалеко от дельты Ру. Мы были западнее.
Он печально кивнул.
– Желаете что-нибудь еще, сэр?
– Нет. Благодарю.
Кости Джейсона Макдонника, как и кости тысяч других солдат, остались где-то под этой листвой. Здесь лежали ребята из Королевства, Республики, Риерты, а также наших южных колоний и даже из Конфедерации Отцов Основателей. Безымянные герои Великой войны. И мне было жаль, действительно жаль всех тех, кого убил голод, мороз и искирская пуля.
Иногда я думаю, что мои кости тоже лежат там. Где-то затерявшись меж корней, возможно, в старой оплывшей траншее или на дне неглубокой узкой речушки. Я там, среди сотен братьев по крови и стали, сплю вечным сном под ворохом старых листьев, слоем земли или воды. А то, что со мной сейчас происходит, всего лишь бесконечный сон. Если угодно – посмертие. Не рай и не ад. Я словно застрял между мирами.
Порой вырваться из цепких пальцев этого наваждения, мыслей о том, что мертв, очень непросто.
У меня получается. У многих из моих сослуживцев – нет.
Та война, мерзкая сука, до сих пор пожирает людей. Дотягивается до них из прошлого через память и кошмары. И некоторые оказываются на грани, не выдерживают и добавляют свои имена в негласные списки статистики неучтенных жертв.
Мы – поколение войны. И мы мертвы, даже если живы. Большинство из нас точно. Мы умерли в тех окопах, лесах, на городских улицах, лугах и в оврагах. Потеряли свою радость, веру в жизнь, в людей и справедливость. Они были смыты с нас чужой и собственной кровью, голодом, копотью пожаров от полей сожженного хлеба, запахом пироксилина и гниющих тел.
Те, кто ушел на фронт в молодом возрасте, через четыре с половиной года вернулись лишь с одним умением – убивать. И этот "дар" нам приходится нести через всю свою жизнь. В ком-то он спит, в ком-то бодрствует.
Я встал, вышел из столовой на обзорную галерею. Кроме меня сейчас здесь находился лишь господин в светло-голубом шерстяном костюме. Он рассеянно вертел в руках серебряный портсигар, затем, как видно надумав, прошел мимо бара и направился в курительную комнату.
Предупредительный бармен распахнул перед ним дверь. Мельком я увидел воздушный шлюз, за которым было еще одно помещение с дорогими кожаными диванами. В нем создавалось небольшое избыточное давление, препятствующее проникновению водорода, и находилась единственная электрическая зажигалка на всем судне.
В первом классе было пусто. Хенстридж оказался прав, "Облачная компания" после взрыва "Бриза" испытывает временные неудобства – люди боятся повторения терактов, обещанных нашими радикалами. И воздушные суда из Королевства ходят можно сказать, что порожняком. До тех пор пока отдел Грейвплейса не поймает террористов или же пока газетчики не найдут более подходящую тему.
Я прошел мимо библиотеки, коричневые панели которой отлично имитировали настоящее дерево. Сейчас она была невыносимо ярка – кобальтовые обои, оранжевый диван, ядовито-зеленые монстеры в лимонных горшках.
Проигнорировал свою каюту первого класса (охра, алюминий, пастель и белый) и, толкнув дверь, оказался на маленькой фронтальной веранде, сразу за чайной комнатой, под кабиной пилотов.
Из скошенных окон открывался изумительный вид на окрестности, который, впрочем, меня не интересовал. В этой части судна был чудесный угол, рядом с переборкой, где уместили маленькую лавочку, всего лишь в шаге от эвакуационной шлюпки – агрегата, так похожего на огромное ведро, которое сбрасывали с пассажирами первого класса в случае аварии дирижабля.
Во время войны, когда пушки с земли жгли небесные сигары, людям, оказавшимся в небе, не оставалось ничего иного, как отправиться на тот свет. Но за прошедшие годы технологии шагнули вперед, и теперь появились средства спасения.
Во всяком случае, у тех, кто купил себе место на палубе первого класса. Мир становится безопасным. Но пока, к сожалению, лишь для одиночек, способных за это платить. Социальная разобщенность все еще огромна, даже несмотря на то, что мы живем в просвещенный век и умеем летать.
Я прислонился спиной к переборке и пониже надвинул кепку, отсекая большую часть света.
Стало немного легче.
Но перед глазами у меня все еще плескался алый, пурпур, оранжевый, бордовый и желтый.
Все цвета пламени…
Вода – точно внезапное пробуждение. Леденящая. Я ушел в нее с головой, ощущая невероятнейшую легкость во всем теле и больше не страшась никаких предвестников.
Они исчезли, сгинули, растворились в огне и оставили меня в покое. Над головой вспыхнуло зарево, ножом чиркнувшее по глазам, заставившее мозг захлебываться в феерии красок. Словно кто-то разбил витраж в соборе Святого Павла, и все эти разноцветные миллионы осколков летят тебе в лицо, сверкая на солнце.
Прекрасное зрелище.
До тех пор, пока они не встречаются с тобой и не превращают в лист изрезанной бумаги.
Я вынырнул далеко от горящего корабля. Меня втащили на катер речной полиции, и воздух после вынужденного купания показался еще более холодным, чем прежде.
Билли, встретивший меня на палубе, сказал с невольным уважением:
– Ты везучий сукин сын!
Он был так любезен, что добыл для меня шерстяное одеяло – самая подходящая вещь после осеннего купания в Туиде. Один из копперов сунул мне в руки керамическую кружку с горячим чаем, в который какая-то добрая душа щедро плеснула бренди.
Чай обжигал губы, и я, прищурившись, смотрел, как полицейские вылавливают из воды немногочисленных уцелевших контрабандистов.
"Мандрагора" горела от носа до кормы. Тонуть она пока не собиралась и огненным остовом дрейфовала вниз по течению. Приближаться к колесному пароходу никто не спешил. Спасать на нем уже было некого.
Чуть позже, когда мы плыли к пристани, расположенной за Доклэндсом, инспектор Юарт наконец-то разглядел меня повнимательнее и сказал, не скрывая своего ошеломления:
– Итан! Что у тебя с глазами?!