*** - Мне было страшно. Твоя мать смотрела на меня с ледяной улыбкой, словно на редкостное насекомое. Я не мог угомонить собственное тело. Я привык, что оно давно меня не слушается, но было пофиг, а вот теперь оно существенно меня предавало.
- Ты был великолепен. По невозмутимости и каменности физиономии мог посоперничать с мамой. Или с английским лордом.
- Это была самозащита. ***
Прожевав последний кусок, ты поднялся:
- Пойду-ка я, пожалуй, займусь рефлексией и самоиндентификацией.
- Нет, пожалуйста, не уходи!
Но ты не внял моей мольбе, лишь покачал головой. "Это твой разговор, и я здесь лишний".
- Алина, я очень надеюсь, что это просто неудачная шутка? Глупый розыгрыш?
Мама закурила, заметив на подоконнике мои сигареты - что позволяла себе в последние годы крайне редко, заботясь о легких и цвете лица.
- Мама, я взрослый человек. Не пытайся меня строить. Я давно выросла из возраста, в котором воспитывают.
- Я беспокоюсь о твоей жизни - это естественно для матери. При чем тут возрастные рамки? Это у животных - котенок вырос и стал для матери-кошки чужим. А у людей сердце болит о своих детенышах до их старости.
- Беспокойся на здоровье. Но тактично, не вмешиваясь.
- Господи, - мама передернулась всем телом. Так, что тоненько зазвенели сережки. - Неужели ты и впрямь собралась выйти замуж за это чудовище?
- Замуж? - Я задумалась. Назвала тебя женихом, поскольку "бой-френд" или "молодой человек" звучало бы глупо. Но обрадует ли тебя штамп в паспорте? И есть ли у тебя вообще этот документ? - Не уверена. Но свою жизнь, до конца, свяжу только с ним.
- Аленька, - голос мамы стал приторным, - а может, ты простудилась и у тебя жар и бред? - Она потянулась ко мне, чтобы пощупать губами лоб, как в детстве, но я отстранилась. - Или это у меня жар, и это я брежу?
Плюнув на палец она поднесла его к собственному лбу, как к утюгу.
- Мама, не ерничай, пожалуйста. Я серьезно.
Мне было очень обидно, что такой близкий и родной человек - любимая мамочка! - не может понять, что со мной случилось главное в жизни. Понять и порадоваться вместе со мной и за меня.
- В тринадцать лет ты приносила домой бродячих щенков. Теперь тебе тридцать два, и ты перешла на бродячих мужчин?
- Он не бродячий.
- Ты меня за дуру держишь? - Мама яростно раздавила окурок в блюдце, даже не поискав глазами пепельницу. - У него вид типичного уголовника. Явно наркоман и вор. А то и насильник.
- А еще киллер и террорист. Мама, хватит, а?..
- Это я хочу тебе сказать, нет, крикнуть: хватит! Хватит сходить с ума, дочь!.. Он похож на пса - из тех, что роются по помойкам и готовы вцепиться зубами в руку того, кто их пожалеет и протянет кусок. Да, ты взрослая женщина, окончила два вуза, живешь самостоятельно, и я не вправе указывать, в кого тебе влюбляться и с кем жить. Но, знаешь ли, я была лучшего мнения о твоем вкусе и о чувстве собственного достоинства! Мы с папой тебя вырастили, воспитали, дали самое лучшее, что только могли. Вспомни! Вспомни!
- Я помню.
Конечно я помнила: почти дворянское воспитание, три сестры, каждую учили двум языкам (мне достался инглиш и итальянский) и музыке. Второе высшее (заочное), лучшие книги, просмотры в доме кино… Мамочку можно понять, ей обидно. А меня?..
- Видимо, плохо помнишь. Привела в дом такого… такое. Этим ты мне просто в душу плюнула. И папе. И сестрам своим родным.
- Может, не надо говорить за папу и за сестер?
- Ты думаешь, они обрадуются и кинутся тебе поздравлять? - мама заколыхалась в саркастическом хохоте, похожем на судороги. Поняв, что выгладит "не комильфо", стихла.
- Да как ты вообще можешь судить? Что ты знаешь? У нас одна душа на двоих, сны снятся одни и те же. Это даже не любовь, а что-то большее, чему и слова нет в человеческом языке. А ты говоришь глупости и пошлости, ведешь себя так, будто знаешь все на свете и являешь собой миру истину в последней инстанции!
Мама воззрилась на меня в ужасе: никогда и никто из семьи не говорил с ней таким тоном. Я бросилась к ней, обняла, уткнув лицом себе в грудь.
- Мама, мамочка! Я тебя не узнаю. Мы всегда так хорошо ладили, с детства, мне всегда казалось, что вы с папой - самые мудрые и самые добрые люди не земле. А как завидовали мне все друзья и подружки! У них ведь с родителями ссоры и споры, а то и пропасть непонимания. А теперь ты говоришь со мной так, словно я старшеклассница, собирающаяся бросить школу из-за незапланированной беременности от соседа по парте. Не ты ли всегда хвалила меня за светлую голову и хвасталась перед подругами моим умением разбираться в людях? Думаешь, я смогла бы так ошибиться?.. Мамочка, мамуля - ну, услышь же меня! Услышь!..
Мне стало жарко и мокро в районе груди, а мамины плечи затряслись.
Второй или третий раз на моей памяти видела ее плачущей… Правда, справилась с собой быстро: отстранилась, высморкалась, протерла лицо салфеткой.
- Как его зовут?
Мой белый утренний халатик украшало разноцветное пятно - смесь туши, тональника и помады. Мелькнула профессиональная мысль, что получилась концептуальная картинка, вполне себе ничего. Под названием "Семейная идиллия"…
- Найт, я ведь говорила.
- Я про настоящее имя. И фамилию. Понятно, что кличка у такого существа будет соответственная.
- Не знаю. Разве это имеет значение?
- Конечно же нет, что ты! Имя того, кто живет в твоей квартире и имеет доступ ко всем вещам и деньгам, это такая мелочь. Нет, когда ты проснешься однажды наедине с голыми стенами, а твоего Найта и след простыл, я посочувствую, разумеется - мать есть мать - и вытру слезы раскаянья и обиды, но все-таки не удержусь от напоминания, что тебя предупреждали…
Она бормотала, но как-то механически, без огня. Лишенное косметики лицо стало некрасивым, на нем застыло недоумевающее и вялое выражение. А ведь она не в курсе ни про СПИД, ни про десять лет на игле. Остро кольнула жалость - до чего довела мамочку строптивая дочь, до потери лица во всех смыслах…
До нее и самой это дошло, и она встряхнулась.
- Я все поняла: ты не заболела, ты просто спятила. Впору звонить в психушку, чтобы прислали санитаров и самую крепкую смирительную рубашку. Но так как я очень люблю всех своих дочерей и не желаю, чтобы хотя бы одну из них превращали уколами и электрошоком в послушный овощ, то воздержусь.
Я невольно рассмеялась: поворот темы показался уморительным.
- Хохочешь? Рассказ Бунина "Солнечный удар", надеюсь, читала? Эротическая буря - такая вещь, от которой, бывает, по-настоящему крышу сносит. К счастью, не навсегда. Поэтому очень надеюсь на твое скорое исцеление. А до этого - ты уж извини - никаких разговоров о предмете твоего безумия поддерживать не буду. Папе ничего пока рассказывать не стану, и сестрам тоже. Если решишь похвастаться, то только не Лизке - в ее положении нельзя расстраиваться и пугаться.
Она вытащила из сумочки косметичку и прошла в ванную. Оттуда продолжала свой монолог, возвысив голос - думаю, чтобы расслышала не только я:
- Моя бедная девочка! Жалость? Я угадала? Он весь избитый и исколотый, такой несчастный и погибающий, и ты, добрая самаритянка, решила пожертвовать собой!..
Я не могла этого слушать. Сгорала от нетерпения: когда же она приведет себя в порядок и уйдет? Захлопну дверь и тут же ринусь к тебе, и уткнусь в теплое предплечье. Вплавиться, раствориться, смешать нашу кровь, чтобы струилась вместе - от сердца к сердцу. И не отпускать тебя больше никогда и никуда, ни на секундочку, ни на полвздоха…
*** - Смешиваться кровями - не лучшая идея: в моей слишком много грязи.
- Значит, я всегда была бы под кайфом.
- А как же индивидуальность, эго?..
- Могу задать этот вопрос и тебе.
- А я ничего не терял. Лишь обрел. ***
Наконец мамуля ушла.
Выйдя из ванной, решительно понеслась в прихожую, кивнув мне на прощанье:
- Всё, всё! Не подходи ко мне. А то снова придется восстанавливать лицо.
Выстрелила захлопнувшейся дверью.
Ты сидел на корточках, прислонившись спиной к батарее отопления. Лицо - в местах свободных от синяков, отливало зеленью. Было тепло, даже душно, но ты кутался в покрывало, стянутое в кровати. Тебя колотило. Не верхней губе блестели капельки пота, еще одна проступила на переносице.
- Я ей не понравился, - выдавил ты с усмешкой.
- Удивительно меткое наблюдение.
Я пристроилась рядом, взяла твою ладонь - холодную и влажную, словно неживую. Грела ее дыханием, прижав вплотную к губам.
- Она мне тоже.
Ты обхватил мои пальцы своими, предупреждая попытку вырваться в обиде.
- Зато честно. Но мне кажется, ее можно понять.
- Да, вполне.
Мы замолчали. Потом ты осторожно пошевелился.
- Мне надо идти.
- Уже?..
- Вы слишком долго говорили. Полдня.
Отпустить тебя, когда я почти не виделась с тобой сегодня, не успела зарядиться тобой, как батарейка, впрок?..
- И куда ты собираешься?
- Посмотри на меня, - ты приподнял мой подбородок, чтобы глаза в глаза. С такого расстояния еще заметнее признаки болезни и боли: зрачки, огромные, на всю радужку, и белки с кровавыми нитями полопавшихся сосудов. - Меня ломает. Знаешь, что это такое? Словно каждый сустав скручивают спиралью. Повтори свой вопрос и сама дай ответ. Если у тебя есть валидол или что-то подобное, было бы кстати, на время.
- У меня нет ничего такого, прости.
Хотела прибавить, что, к несчастью, тупо и беспросветно здорова, но сдержала эти слова. Говорить не хотелось, вообще, ничего.