- Благодарю! - Она погладила зеленый камень, медленно принимавший прежнее положение.
- Дурдом какой-то, - Эмма нервно потерла виски. - Пьеса абсурда, самая натуральная.
- А ты действительно его любимица! - Волк смотрел на нее со странной улыбкой, прищурившись, и ей не понравились эти мимические ужимки.
Она подошла к нему близко-близко и тихо сказала:
- Никогда не надевай на себя чужое лицо. У тебя есть свое собственное.
- А может, я потерял его давным-давно? А маска настолько прилипла, что стала второй кожей, и отрывать ее больно.
- Вскрывать нарыв тоже больно - но необходимо, чтобы очистить кровь.
- Твоя логика безупречна, Синяя Бялка, кроме одного маленького нюанса: я здоров.
- Может быть, да, а может, и нет. Но это мы обязательно проверим.
- Это можно воспринимать как вызов?
Она не ответила, лишь пожала плечами и отошла.
- Милая, - бабушка Длора перехватила ее за руку, - скажи, в посмертии, или, как ты его называешь, в вечном сентябре ночь-то бывает?
- Честно говоря, я сама не знаю. Но думаю, если хорошенько позвать, она придет.
- Ну-ну. Давайте, как в детском саду, дружно водить хоровод вокруг елочки и звать Дедушку Мороза, - хмуро ухмыльнулся Антон.
Но им не пришлось водить хороводы вокруг малахитовой чаши или египетского саркофага. Питер услышал их, и когда они, нагулявшись по залам и анфиладам, вышли из дверей дворца - в лица им бросилась ночь. Вязкая, густая - таких в этом северном городе никогда не бывало, да и быть не могло. Фонари не горели, зато луна и звезды были такими близкими и светили так ярко, что была видна каждая трещина на мостовой, каждый лист на дереве. В воздухе царили запахи душистого табака и корицы.
Они брели вдоль Дворцовой набережной. Говорить никому не хотелось, и даже Лапуфка приутих, проникшись торжественностью окружающего. Мосты были разведены. Нева казалась подвижным черным зеркалом. Над ее медлительной водой парили три ангела - золотой, бронзовый и серебряный. Сорвавшиеся со своих обычных мест: Петропавловского шпиля, Александровской колонны и купола Церкви Екатерины Великомученицы. Ночь пела под их тяжелыми поблескивающими крыльями, а семеро людей (или уже не людей?) заворожено не сводили с них глаз.
И опустился золотой ангел на парапет рядом с ними. Вблизи он был огромен. Очи были пристальны, а детское лицо печально. Он протянул руку Синей Бялке, но она покачала головой и прошептала:
- Я сама, я должна научиться сама.
И тогда он подхватил бабушку Длору, сухонькую и легкую, как перо, и взмыл с нею в ночное небо. И бронзовый ангел с лицом царя Александра, сделавшегося святым старцем, коснулся ступнями асфальта и оторвался от него с Эммой на руках. А к плечу серебряного, почерневшего от времени и от невзгод, выпавших на долю города, прижался щекой Лапуфка.
И каждому из вознесенных снился свой сон - высоко-высоко, где звезды цеплялись за одежду, а отраженный свет луны согревал лицо.
- Пойдем!
Волк устремил на Бялку, тронувшую его за локоть, расширившиеся зрачки: в них был звон металлических перьев и бархат черного неба. Но постепенно взор его стал осмысленным, и в радужках отразилась ее синева.
- Извини. Конечно пойдем, красавица, только куда? И почему прямо сейчас - может, стоит подождать, пока закончится это волшебство?
- Это волшебство будет с нами еще очень долго, а вот мне нужна помощь прямо сейчас, пока я решилась.
- Хорошо, пойдем, - он с сожалением обернулся на небесную мистерию и дал девушке увлечь себя.
- 'Мир лишь луч от лика друга, все иное - тень его', - ни с того ни с сего пробормотал Волк, когда они торопливо шагали, шурша листьями, по скверику у Адмиралтейства.
- Чье это?
- Не помню. Прочитал когда-то, и застряло в памяти, а сейчас вдруг выплыло.
- К месту, но не совсем - как почти все, что ты обычно говоришь или делаешь.
- Ты вещаешь так наставительно, словно учительница младших классов, и так веско, будто знаешь меня много лет.
- Не лет, а тысячелетий, - поправила она, рассмеявшись тихо и таинственно. - Знать-то знаю, а вот помнить - не помню. Но абсолютно уверена, что ты нередко говоришь глупости.
- Странная ты. Маленькая и большая, сумасшедшая и мудрая.
- У тебя еще будет возможность разобраться в том, какая я. А сейчас мы почти пришли! - Они стояли рядом с громадой Исаакия. - Нам ведь на самый верх.
- Тебя не пугает слишком большое количество ступенек?
- Нет. Меня пугаешь ты и твой взгляд.
Они взбирались долго - не на туристский балкончик, вьющийся вокруг основания купола, а на маленький, венчающий купол. Наверху не было того ощущения, как на набережной, что небо совсем близко. Звезды и луна застыли далеко и высоко. И город был далеко - только в глубине, словно на дне пропасти, темный и призрачный, без единого фонаря или горящего окошка. Царь Петр казался игрушечным - оловянным солдатиком с задорно вскинутой ручкой. На крупе его вздыбленной лошадки поблескивала искра луны. Воздух был разрежен, он пах ледяными вершинами и козьим молоком. И еще был сильный ветер - Бялка ежилась под его холодными порывами, а густая грива на голове встала дыбом.
- Ну, почему ты такой?! - она топнула ногой в красном кеде. - Почему ты не хочешь мне хоть чуть-чуть помочь?
Вместо ответа Питер качнул свой гигантский храм, словно дерево, и Бялка едва устояла на ногах - точнее, Волк удержал ее, схватив за плечи.
- По-моему, это недобрый знак. Пора двигать отсюда - наш город явно против твоих экспериментов с полетами.
- Нет-нет. Просто мне нужно преодолеть себя. Ничего ведь не бывает просто так, и Он напоминает мне об этом. Тот дар, что я у него прошу, стоит дорого, а я и так уже выклянчила кучу подарков.
- Каких?
- Тебя, например.
- И сколько я тебе стоил? Сколько он запросил, или что ты должна была сделать?
- Я отдала то, чего у меня больше нет и никогда не будет. Это немалая потеря, но я не жалею. К тому же этот договор был подписан давным-давно, и Питер не имеет к нему отношения. Ну, или почти не имеет. И вообще, хватит болтать! Дай мне сосредоточиться.
Она перегнулась над перилами заграждения и посмотрела вниз. Бялка всегда боялась высоты - панически, до умопомрачения. Площадь с одиноким памятником казалась совсем крохотной. А может, это Он специально исказил пространство?..
- Погоди! Давай лучше будем ходить по земле, а?..
- Ты боишься за меня? Ну, подумай сам: что может со мной случиться в месте, где стоит вечный сентябрь и ангелы парят над водой?
- Я боюсь, что, когда ты ступишь вниз, я проснусь, и все это окажется лишь видением, посетившим меня от усталости и перенапряжения последних дней.
- Тогда ты просто встанешь и благополучно забудешь этот кошмар.
- А я думаю, что встану, пойду и повешусь.
- Не страшись: это не окажется сном. Так просто тебе от меня не отделаться!
- Хорошо, - Волк вздохнул. - Только прежде чем ты прыгнешь, мне нужно кое-что сделать. Не могу же я не поцеловать свою девочку, если есть шанс, что я никогда ее больше не увижу.
- Ты прав, наверное. Хотя нет: ты полностью прав. Это я дурочка!
Поцелуй получился странный: смазанный, совсем не страстный и даже не романтичный. Но все равно оба почувствовали легкий щелчок внутри, как будто встала на место важная деталь в сложном и расстроенном внутреннем механизме.
- Если ты сейчас скажешь какую-нибудь пошлость или банальщину, то клянусь, что скину тебя отсюда.
- Лети. Просто лети, Синяя птица.
Она оперлась на его руку и встала, балансируя, на тонкие чугунные перила.
- Можно, я закрою глаза, а ты будешь смотреть за меня?
- Конечно.
Она зажмурилась, разжала ладонь и шагнула назад. Спиной к страху, лицом к тому, кому теперь принадлежала.
Вставало солнце. Вернее, оно зависло где-то на горизонте и явно не собиралось в ближайшее время покидать облюбованный им край неба.
В воздухе кувыркалась, весело визжа и дрыгая ногами в красных кедах, бывшая городская юродивая. А на маковке Исаакиевского собора щурился на розовый солнечный диск Последний Волк, и под ресницами его играли маленькие чертенята, отчего глаза казались безудержно искрящимися.
Очень не скоро они вернулись к оставшимся. Но не потому, что долго искали - ноги сами вели их в нужном направлении. Еще метров за двести от Марсова поля оба почувствовали, что назревает нечто нехорошее. Столб вечного огня стал высоким, словно нефтяной факел. И еще явственно стонала земля под их ступнями. Не сговариваясь, они побежали.
Завидев их, навстречу метнулась Эмма с полными ужаса глазами:
- Быстрее, а то Чечен с Антоном сейчас поубивают друг друга! Сделайте же что-нибудь!..
4. Чечен, или в огненном шатре
Ему было сорок восемь. Всегда каменно-спокойный, негромкий, он говорил на трех языках. В той террористической группе, где он состоял, он слыл замкнутым, нелюдимым и не знающим устали. О его прошлом почти никому не было известно. Он просто пришел однажды с надежной рекомендацией, а через полгода стал правой рукой лидера.
Из-за нежелания рассказывать о себе и выдержке в любых ситуациях многие считали, что у него нет души. На самом деле душа у него конечно была. Хотя он сам порой сомневался в этом - так пусто и выжжено было внутри. Из всех семерых, оказавшихся в вечном сентябре, его потрясение было самым сильным и самым острым. И если он старался ничем этого не показывать, то лишь потому, что и в прежние времена редко позволял эмоциям выплескиваться наружу.