После обеда нам полагался час отдыха. Правда, сказать честно, многие всё равно чем-то занимались, но лично я - стыжусь и каюсь - просто валялся на траве пузом кверху (или спиной, зависимо от настроения) и ни фига не делал. До войны это было одним из любимых (хотя и не самым любимым) мною занятий. Но на этот раз поваляться не удалось. Колька как-то тихо-незаметно стянул все наши силы на речку - пришли даже ребята из мастерской и с консервного, а и там и там перерыв был меньше.
И я понял, что предстоит какое-то серьёзное обсуждение.
Сначала мы, правда, всё равно окунулись - переплыли на заросший ивой и тростником островок посередине. Там был небольшой песчаный пляжик. Выглядело это идиллически - пацаны загорают.
На юго-востоке опять шёл воздушный бой. На Кубань прибыли самолёты из Казахстана - под большим секретом все передавали друг другу военную тайну: 12 МиГ-23, 6 МиГ-29, 3 МиГ-31, 5 Су-24, 4 Су-25 и 22 Су-27, все - с русскими экипажами. В Казахстане официально войны не было, но шли бои с мусульманскими радикалами и уйгурскими сепаратистами, и хитрюга Назарбаев, сообразив, что ему в любом случае грозит петля (кто направляет и тех и других, было отлично ясно), стал буквально облизывать и обмазывать маслом тамошних русских (особенно семиреченских казаков) и чуть ли не лично благословил желающих помогать "северному соседу", лобызал на проводах крест в руке опупевшего от такого сценария батюшки и громогласно клялся в вечной любви к великому русскому народу. Ему не поверил никто, но, конечно, полста с лишним самолётов с обученными экипажами - пусть многие и устаревшие - оказались для "миротворцев" неприятным сюрпризом. Тем более, что и у них летали не только современные самолёты, но и турецкие "фантомы", которые, как ни модернизируй, всё равно проигрывают самому хреновенькому МиГ-у…
Колька выложил на песок фотографии. Это были довольно поганенькие снимки - какая-то железнодорожная станция и корабли в море, всё - с разных ракурсов.
- Переснятые? - определил намётанным глазом Ромка Барсуков. Колька кивнул:
- Старой мобилкой нащёлкал и в правлении потихоньку распечатал ночью… Вот это, - он показал на станцию, - узловая под Краснодаром. Тылы 2-го турецкого корпуса. А это - авианосная ударная группа амеросов. Отстаивается в виду Геленджика. По прямой и туда и туда - примерно по двести пятьдесят километров. Две заправки для наших птичек.
- Ты чего придумал, сотник? - тихо спросил Димка Опришко и почесал плечо.
- Пацаны, - Колька сел по-турецки, - под Краснодаром у них - склады на тридцать квадратных километров. Горючего - Манычское море. Это раз. А два… - он провёл пальцем по фотке, на которой угадывался авианосец. - Два - вот эта самая группа… вот эта самая, пацаны… Они наш Черноморский флот потопили. И самолёты с этой консервной банки даже не воюют - пиратствуют. На побережье ни одного целого села не осталось. Наши, греческие, немецкие, болгарские, абхазские, грузинские - всё посносили. За просто так.
Все примолкли.
- Авантюра… - пробормотал Олег Гурзо. - Ты сам подумай, как они охраняют всё это.
- Здорово, не пробьёшься, - кивнул Колька.
- Ну вот…
- Но мы-то пробиваться и не будем.
- А корабли? - спросил Игорь Коломищев. - Что мы с ними сделаем? Насрём на палубы в знак протеста? Им всё наше оружие - плевок слону.
- Ну… хоть так… - смутился Колька.
- Нет, "так" - это глупо, - сказал Сашка Гуляев, наш старший оружейник. - Так - глупо. Но можно ещё кое-как. Лететь вам… - он покривился. - И рисковать вам. А наше дело - сказать, что в принципе можно довольно быстро сработать такую штуку, как торпеда.
В старых книгах это называлось "немая сцена". Тридцать пар глаз - в том числе и сами оружейники - недоумённо смотрели на Сашку, словно он объявил, что знает, как взорвать Белый Дом. А Сашка, устроившись на песочке поудобней, продолжал развивать идею:
- Весить она будет килограмм сто пятьдесят, из них сорок - взрывчатка. Двигатель - электрический, запустится от сильного удара о воду. Хода в десять километров в час хватит на пять минут, не больше, поэтому сбрасывать надо почти под борт цели; взрыватель - контактный… Ну и, конечно, не стопроцентная гарантия сработки. Процентов 70, скажем так.
- Погоди, ты что - шутишь? - быстро спросил Колька. - Если шутишь…
- Да какие там шутки? Старые батькины журналы "Радио", "Конструктор-Моделист" и кое-какие мои распечатки с сайтов, сделанные в те времена, пока Интернет ещё работал, - невозмутимо ответил Сашка.
- И когда ты сможешь… её сделать? - недоверчиво спросил Пашка Дорош, рассыпая вокруг себя песок из обоих кулаков сразу.
- Через три дня. Если не взлечу. Гексоген придётся делать.
- Да пошёл ты, гонишь ведь! - не выдержал, сорвался на крик Колька. Сашка пожал плечами:
- Если вам не надо - продам через посредников абхазам. Они заплатят овцами. Сразу стану знатным чабаном. И с девчонками не возиться; овца - она же и удобнее, и полезнее с других сторон…
- Твою мать… - выдохнул Колька, жестом показывая Сашке, чтобы она заткнулся. Вдохнул поглубже. Опять выдохнул. Перекрестился: - Ну ладно. Не победим - так хоть намашемся…
* * *
Мы назвали операцию "Молния Суворова". Как жест отчаянья; успешно провести её нам могло помочь лишь чисто суворовское: глазомер, быстрота, натиск.
Вы сами прикиньте. Прикиньте, оцените.
Железнодорожная станция, прикрытая двумя десятками истребителей постоянной готовности (и пятью десятками - второй волны), полусотней стволов зениток и таким же количеством зенитных комплексов, плюс полдюжины различных РЛС. На неё были брошены могучие силы - аж три параплана: "Атаманец", "Жало" и "Свирепый Карлсон". Старшему из шести полоумных, летевших на них, было пятнадцать, младшему - двенадцать лет.
Авианосной группе общей численностью девятнадцать вымпелов, имевшей десятки орудий и ракетных комплексов, порядка семидесяти самолётов и полусотни "вертушек", угрожали ещё три параплана: "Саш'хо", "Аэроказак" и наш с Витькой Барбашом "Ставрик". "Аэроказак" и "Ставрик" должны были нести торпеду в специальной подвеске, что добавочно снижало скорость, увеличивало расход горючего и усложняло управление.
Обе группы летели в притык по темноте: чуть раньше вылететь - ещё светло, чуть позже прилететь - уже светло. И с минимальным резервом горючего. Я не говорю о таких мелочах, как торпеда на подвеске - сам её вид меня слегка нервировал.
На этот раз не было жребия или очерёдности. Честно. Ясно было, что добровольцы - все. Поэтому отбирали по результатам тренировок и прошлых боевых вылетов.
Я не знаю, что движет людьми в таких случаях. Вся затея отзывалась именно что авантюрой. Иначе ну никак не скажешь. Даже не авантюрой, а какой-то клиникой. Но люди ломились в эту клинику, вместо того, чтобы бежать из неё. И я сам был в первых рядах!!!
На этот раз нас провожали все. Колька и не пытался возражать или протестовать. Он только оглядел всех и сказал громко, обращаясь сразу ко всем:
- Если мы не вернёмся - расскажите всё. Что мы делали, что хотели сделать и что не смогли.
Около машин ребята начали вставать на колени. Я увидел, что то же сделал и Витька Фальк - и тоже встал. Перекрестился - наверное, первый раз в жизни. Никто ничего не говорил, хотя у ребят шевелились губы. Тогда я тоже начал - ну, не то чтобы говорить - думать, шевеля губами…
"Господи, я даже не знаю, есть ты или нет… вернее, прости, я не знаю, верю я или нет… я ничего не знаю вообще, я мало что видел в жизни, а настоящего - и вовсе ничего… У меня даже нет крестика… Я не знаю, как говорить с тобой, о чём просить тебя… Ой, прости, я тебя ни о чём и не прошу… для себя - ни о чём, честное слово. Мне ничего не нужно… правда. Пусть у нас получится, что мы хотим сделать… Я знаю, что ты не велел убивать. Но те, кого мы хотим уничтожить, очень плохие люди. Мы не звали их к себе и не пытались у них ничего отнять. А они убивают наших близких и жгут наши дома… Помоги нам, Господи, победить их. Сделать так, чтобы они никого больше не убили… - и, холодея, я добавил: - А если очень уж надо, чтобы кто-то погиб… пусть это буду я. Я один. Вот и всё, господи…"
Мне почему-то стало немного неудобно, словно я приставал с какими-то мелочами к большому, усталому и сильному человеку. Я опустил глаза. И увидел…
Честное слово, это было правдой.
Прямо возле моего правого колена лежал камешек. Не щебёнка из асфальта и не осколок бетона - а, кажется, гранит. С мои полпальца, не больше.
Он имел форму креста.
Я медленно, как во сне, опустил руку и, накрыв камешек ладонью, опустил его в нагрудный карман - к сердцу.
- Пошли, казаки, - сказал Колька, поднимаясь на ноги. - Пора, нечего ждать больше.
* * *
Майор Келли ничего не понимал. Оглушённый взрывом, он постарался отползти в сторону - и успел раньше, чем начали рваться резервуары с горючим. Их пламя мгновенно и незаметно слизывало людей, технику - не было ни звука, ни крика, только гул и рёв огня, но какой-то отдалённый. Келли мазнул себя по щеке - из ушей текла кровь.
Трудно становилось дышать. Майор поднялся на колени; тут, за бараком, его во всяком случае не достанет огонь и осколки. В пламени что-то мелькнуло - какая-то чудовищная птица пронеслась над станцией. С птицы тоже летел огонь.
- Господь всемогущий, всеблагой… - вырвалось у Келли. Снова взорвалось - подальше, и резкий, оглушающий грохот рвущихся боеприпасов пробился через глухоту. Огонь добрался до складов турецкой горной пехоты… - Господь всемогущий… - повторил Келли, не помня, что там дальше, и, ощутив чьё-то присутствие, обернулся, выхватывая пистолет.