Кулустай встретил майора Егорова умеренным морозцем и легким снежком. После раскисшей от дождей промозглой Москвы, скрип свежего снега под ногами был подобен чудодейственному бальзаму. Вязкая медлительность местного населения после суетной беготни москвичей действовала на Сергея умиротворяюще.
- Эх, - мечтательно подумал Егоров, - бросить бы все на хрен, и переехать в деревню.
Серая громада тюрьмы располагалась на окраине поселка, а высокие смотровые вышки были видны из любой его точки. Быстро уладив с администрацией лагеря все формальности, Егоров стал ожидать появления Зубова в маленькой комнате для свиданий. Наконец, входная дверь открылась, и на пороге возник Посох в сопровождении охранника.
- Гражданин начальничок? - удивился Зубов. - Надолго к нам? Али так - проездом?
Егоров сделал знак надзирателю, что хочет поговорить с заключенным наедине. Охранник кивнул и закрыл за собой дверь.
- Ладно, Зубов, - повысил голос Сергей, - кончай паясничать! Присаживайся, поговорим.
Зубов прошел к столу и уселся напротив майора.
- Закуривай, - указал Егоров на лежащую на столе открытую пачку "Космоса".
Петр, не заставляя себя долго упрашивать, вытащил из пачки сигарету. Прежде чем прикурить, он долго разминал её между пальцев. В глаза Егорова бросилось изобилие татуировок, покрывающих сплошной синевой руки Посоха.
- Это ты когда успел? - поинтересовался Егоров, указывая на перстни. - Когда тебя оформляли, никаких портачек не было? А эти на свежие не похожи.
- Ты ж капитан не господь бог, - с наслаждением выпуская струю дыма, сказал Посох, - что бы все обо мне знать.
- Ну, во-первых - майор, - усмехнулся Егоров, - а во-вторых - кое-что я все-таки знаю.
Он вытащил из портфеля копию дела коллекционера Лопухина и бросил её на стол перед Зубовым.
- Ну, начальник, рад за тебя, растешь! - бросил Дубов, подвигая бумаги поближе. - Тю, вот те номер? - изумился Посох. - А я энти бумажки так искал, так искал!
- На вот тебе еще подарочек! - Егоров бросил на стол, скатанный в рулончик ответ из Сибири.
- Слушай, начальник, - Зубов оторвался от бумаг, - а зачем ты их мне показал? Хочешь пришить мне срок за побег в… - он заглянул в бумаги, - сорок осьмом годе?
- Слушай, Зубов, Рябов, Дубов, или как там тебя еще, - ответил Егоров, - не собираюсь я тебе ничего пришивать! Я еще из ума не выжил! Но мне не дают покоя эти твои… Я ночами не сплю! Так что буду тебя долбить, пока не расколешься!
- А я, думаешь, сплю? - неожиданно сорвался Посох. - Чего ты мне своими граблями мусорскими в душу лезешь? Мне Генрих вместо отца был, а я…, - его голос дрогнул, в глазах на мгновение блеснули слезы. - Все чертов кадуцей, будь он неладен!
- Ну, так расскажи, облегчи душу! - вкрадчиво посоветовал ему Егоров.
Несколько секунд они молча курили, затем Петр начал рассказывать.
Глава 2
24.12.1972
п. Кулустай
ИТК строгого режима.
- Я на самом деле Прохор Дубов, - докурив сигарету, начал Посох. - Дата рождения в деле Лопухина - верная. Место рождения - деревня Сычи Тамбовской губернии. Детство помню плохо. Родители мои были люди небогатые. Голодали часто, но, в общем, жить было можно. Когда по нашей деревне в шестьдесят восьмом тиф прошелся, все родичи мои померли. Остался я круглым сиротой, и рванул в Питер, там у меня по слухам тетка жила. Как я туда добрался - отдельная история! Повезло, наверное. Это сейчас на поезде несколько часов, а тогда… Тогда люди не торопясь жили, медленнее, размеренней. Почти год у меня на дорогу ушёл. Вообще чудо, что добрался! Сто раз мог по пути сдохнуть! Хуже было только кандальным на этапе! По большому Сибирскому тракту, - вдруг запел Дубов, - далеко-далеко за Байкал. Слышал, начальник, такую песню? Слышал. А я вот не понаслышке… Тетку я, конечно, не нашел, - продолжил он рассказ, - да и не мог найти в принципе - я ж тогда думал, что в Питере, как и в родной деревне, все друг друга знают. Ан - нет! Тут бы мне каюк: милостыню просить не умею, правда подавали сердобольные люди… Сразу не умер. Повезло мне тогда - Генрих подобрал.
- Шлиман? - уточнил опер.
- Он самый, - подтвердил Прохор. - Он меня накормил, отогрел, к делу приставил. Он дал мне все, за него я был готов и в огонь и в воду. А когда Шлиман предложил мне отправиться с ним на поиски Трои, я не раздумывал ни секунды. Экспедиции - самое счастливое время в моей жизни. Несколько лет мы рыли турецкие холмы. Наконец Шлиману улыбнулась удача. Клад Приама. Он был словно видение, словно зыбкий мираж…
- Кто он, клад? - уточнил Егоров, перебивая Прохора.
- Кадуцей, - выдохнул Дубов. - Он лежал сверху, присыпанный старыми монетами и драгоценными безделушками. Мне показалось, что безглазые змеи Кадуцея шевелятся. Жезл слабо светился и слегка пульсировал, словно сам просился в руки, но стоило мне дотронуться - сияние исчезло. Я оказался в полной темноте. Когда клад достали - никакого жезла там не было. Зато он явился ко мне ночью. Змеи плакали кровавыми слезами, призывая идти на поиски утерянных глаз. Я не мог противиться этому зову. Рано утром я совершил самое чудовищное преступление в жизни - я ограбил Генриха, человека, которому был обязан всем. Я предал его. Набив до отказа карманы драгоценностями, я отправился на поиски глаз Гермеса. Я искал их больше десяти лет. И в Новом свете, и в Старом, и в Индии, и в Африке. Как ни странно, я нашел их в России, в Москве.
- Дело коллекционера Лопухина, - догадался Егоров.
27.03.1884 г.
Большой сибирский тракт.
Этап Нерчинской каторги.
Небо хмурилось с самого утра. В конце концов, оно зачастило мелким дождем, плавно перешедшим в мокрый снег. И без того раздолбанная дорога вмиг раскисла, превратившись в жидкую кашу, в которой увязли и люди, и лошади.
- Вот черт! - выругался старший этапа моложавый офицер Родимчик. - До централа еще верст сорок, а эти душегубы ползут, словно дохлые мухи!
- Хлипкий нонче тать пошел, ваш броть! - отозвался пеший конвоир Белоборотько, оказавшийся в этот момент рядом с лошадью офицера. - От я уж почитай третий десяток годов этапы сопровождаю, а такое послабление, вот ей Богу, первый раз вижу. Кандалы у них Гаазские, легкие, штырей нет - их цепями заменили! На дворе весна! Морозы позади! Топай и радуйся! Так нет жо, все одно - мрут! Хилый душегуб нонче, хилый!
- Эт ты точно заметил, - согласился офицер, - почитай только вышли, а в первой спайке уже два покойника!
- И эту падаль с собой тащить придется, - тяжко вздохнул Белобородько, - ключи от спайки есть только у коменданта централа.
- Черт! - вновь выругался Родимчик. - Ну почему в России все делается через жопу? Были б у меня ключи, отстегнул бы мерзавцев, да зарыл бы поглубже к чертям собачьим!
- Это ишшо нормально, - возразил Белобородько, - всего двое! Лет пять назад гнали мы этап на Акатунь, - продолжил он, поправляя оружие, - а с провиянтом оказия случилась. Не рассчитали. Даже нашему брату-солдату ремень затягивать пришлось. Ну а каторжан дохло от голоду без счету! Партию большую вели - почитай две тыщи одних только кандальных. Лето, жара, покойников раздуло, черви в трупах завелись, вонища за версту перед этапом бежит. А деваться некуда - ключи от спаек в централе! Делать, значит, нечего, их тоже с собой тащим, чтобы сдать по описи.
Белобородько передернул плечами, вспоминая пережитый ужас.
- Ничего, дошли! Чин-чинарем! Ни одного ханурика не потеряли! А здесь тьфу - две сотни душ! Ужели не дойдем? Через пяток верст хуторок небольшой будет. Недюжиное. В нем на ночлег остановиться можно, передохнуть. Если поторопимся - до сумерек будем!
- Давай, поторапливайся! - оживившись, крикнул Родимчик, представив себе горячий ужин и теплую постель. - Шире шаг, каторга!
- Шире шаг! - пронеслось по рядам конвоиров. - Давай, поторапливайся!
Родимчик пришпорил лошадь, направляя её к голове колонны. Бредущие в первых рядах каторжане были измотаны больше всех в партии: ведь именно они задавали скорость всей колонне, но всегда, по мнению конвоя, двигались слишком медленно. Именно в их спайке было уже два покойника, чьи окоченевшие тела по очереди несли заключенные, оказавшиеся с несчастными на одной цепи. Поравнявшись с головой этапа, офицер резко осадил лошадь. Животное поскользнулось и, проехав по грязи несколько метров, крупом сбило с ног двоих каторжан. Упавшие заключенные в свою очередь свалили еще нескольких товарищей по несчастью. Через несколько мгновений вся спайка барахталась в грязи, путаясь в оковах и тщетно пытаясь подняться. Этап встал.
- Твари! - рассвирепел Родимчик, выхватывая из-за голенища нагайку, которой в исупленнии принялся охаживать упавших. - Встать, суки! Уроды! Встать!
Но копошащиеся в грязи каторжане, слыша свист кнута, лишь глубже вжимали головы в плечи, закрывались руками, стараясь уклониться от обжигающих ударов. На выручку офицеру сбежались рядовые. Слаженно действуя прикладами и сапогами, солдаты быстро навели порядок и поставили упавшую спайку на ноги. Колонна вновь продолжила движение.
- Ваш бродь, - позвал офицера Белобородько, - разрешите обратиться?
- Валяй, - раздраженно откликнулся Родимчик.