* * *
Глайдер плюхнулся, чихнул и затих. Прожектор вел его несколько минут и замер на остановившемся транспорте. Еще минуту ничего не происходило. Комаров-Лович, в ниспадающем шелковом халате и длинной белой рубахе, стоял в десяти шагах от глайдера, величавый, как император Византии, – не хватало только тиары.
Затем из глайдера выкатился Бураган. Поджав колени к подбородку, он перекувырнулся и вскочил. К нему уже бежал солдат. Бураган переступал с ноги на ногу, покачивал головой и быстро шевелил пальцами. Он не отводил глаз от глайдера.
Один из солдат схватил Бурагана, другой заглянул в глайдер и тотчас закричал:
– Здесь подпоручик Мухин!
– Вытаскивайте! – заревел Комаров-Лович.
Мухина вытащили, почти потерявшего сознание, и положили на землю. Бураган засмеялся, когда его увидел. Он смеялся все то время, пока его уводили на гауптвахту, и, по отзыву солдат, продолжал смеяться и там, а потом намертво замолчал.
* * *
Мухина поместили не в полковом лазарете, а у него на квартире, и доктор Щеткин исправно навещал его там. Щеткину запрещено было рассказывать про Мухина кому-либо, кроме г-на полковника, и такое положение дел сохранялось "до окончательного выяснения"; этим и объясняется то обстоятельство, что до отправки моей на Землю мне так и не довелось повстречаться с Андреем Сергеевичем лично и даже узнать о нем что-либо достоверное хотя бы из вторых рук.
– Состояние господина подпоручика стабильное, – отвечал на все мои расспросы Щеткин. – И полагаю, жить он будет долго и счастливо. Все остальное не должно интересовать ни меня, ни тем более вас.
Вот и все, что я сумел тогда из него вытянуть.
Спустя два месяца, находясь уже в Петербурге, я получил в синем конверте письмо.
Любезный Ливанов!
Зная, как Вы все это время беспокоились обо мне, и испытывая к Вам искреннюю благодарность, решился наконец написать к Вам, чтобы между нами не осталось никаких недоговоренностей.
Это касается обстоятельств моего побега из варучанского плена – возможно, Вы сохраняете дурные мысли обо мне, чего бы мне решительно не хотелось, и потому я желал бы развеять их совершенно.
Спасение свое я ничем иным не могу объяснить, как только чудом, а это такая материя, которая у большинства людей ничего, кроме недоумения, не вызывает.
В полку лишь немногие поверили в мой рассказ – но в числе поверивших был г-н Алтынаев; возможно, только по этой причине меня не признали сумасшедшим. К примеру, доктор Щеткин прямо объявил мне на сей счет, что "сомневается".
Главным преткновением всей истории стал человек, которому я обязан моей свободой и самой жизнью, именно Бураган, на которого поначалу все чрезвычайно ополчились, и г-н полковник даже заключил его под арест.
Как Вы знаете, Бураган считался у своего народа чем-то вроде шамана или черного колдуна. Будучи обижен мною при обстоятельствах, Вам известных, Бураган бежал в пустыню и встретил там некоего сморщенного старичка-варучанина, низкорослого и на одной ноге. Они побеседовали, не слишком долго, после чего заключили союз, и Бураган получил возможность провидеть будущее, вещать громовым голосом и вообще различными голосами, а также являться своим соплеменникам в величавом обличье.
Все это сделало Бурагана весьма значительной фигурой среди варучан, и он быстро возвысился в оазисе Наой, том самом, где решились выступить против нас. Бураган возглавлял мятеж – или, вернее было бы сказать, мятеж подхватил Бурагана на самый свой гребень и вынес, почти против его воли, прямо на наш полк.
Немирные варучане отыскали в пустыне несколько наших разбитых глайдеров и сумели их починить; кроме того, они отбили у Соя табун хороших лошадей и сочли себя на верху блаженства: теперь они были вооружены и готовы к сражению.
Бураган каждодневно обходил войско. За несколько месяцев он десятки раз заглядывал в каждое лицо и каждому предрекал его ближайшую судьбу.
Все дурные предсказания Бурагана всегда сбывались в точности, зато хорошие иногда оказывались ошибочными. Но странно устроен человек, любезный Ливанов! Отчего-то суеверные люди испытывают благоговение перед теми, кто предрекает им несчастья, и когда дурное настигает их, они неизменно приходят благодарить вестника беды. Дикарь может разрубить топором истукана, если тот не выполнил его просьбы, властелин может повесить гонца с печальной вестью, но никогда суевер не поднимет руки на мага со страшным пророчеством на устах!
В те дни Бураган наслаждался мнимым всемогуществом. Дерзкие воины замирали в страхе, когда Бураган останавливался перед ними и засматривал им в лицо. Иных он для своего удовольствия мучил неизвестностью и порой уходил, так и не сказав ни слова.
Не берусь предполагать, какой была бы последующая участь Бурагана. Полагаю, на какое-то время он был чрезвычайно доволен своей жизнью и не желал что-либо в ней изменять.
Но тут я, по крайней своей неудачливости, попадаюсь к ним в плен! Не стоит и пересказывать Вам всего, что со мной приключилось – наверное, кое о чем Вы и без того наслышаны; ну так умножьте все услышанное на два и не ошибетесь. Прибавлю только, что проклинал я свою невезучесть каждое мгновение, проведенное в руках у "ватрушек"! Злые люди.
Завидев меня, Бураган впал в состояние, близкое к истерическому. Считается, будто дикари вследствие своей близости к природе не ведают истерик, но ведь это же чистая неправда, любезный Ливанов! И у самой природы случаются истерики в виде бурь или смерчей; если дикарь дышит так же вольно, как степь или океан, то и смерчи, и штормы возможны в груди дикаря!
Вожди Наоя сказали Бурагану, что ночью он обязан будет выпустить кровь русского на землю, чтобы напитать ее соками гнева. Бураган сознавал справедливость этого требования, но когда мы с ним встретились вновь, то Бурагану вдруг сделалось жаль меня. Полагаю, внешний мой вид давал к тому все основания!
Смутно помню произошедшее, но одну вещь я видел так же ясно, как вижу сейчас собственную руку: некая пространная черная тень стояла за спиной Бурагана, и иногда она перемещалась вправо или влево, совершенно самостоятельно от колдуна, а порой можно было рассмотреть ее "лицо", похожее на трагическую маску в греческом театре, с широко и криво раздвинутым ртом!
Отчего-то именно эта улыбка и представлялась мне наиболее опасной, и я все время останавливал на ней взгляд. Но потом я моргал, и все пропадало, и я начинал думать, что сплю или нахожусь во власти бреда.
Бураган повелевал своей тенью, и она подчинялась – как подчиняется человеку пес-волкодав, полудикое создание, помогающее охранять стада. Наверное, Вам доводилось видеть, с какой снисходительностью мощное животное соглашается выполнять распоряжения куда более слабого человека. "Командуй, командуй, – говорят в таком случае желтые звериные глаза, – погоди, если ты не угодишь мне и не дашь как следует покушать, я вцеплюсь тебе в горло, и поглядим, куда денется вся твоя самоуверенность!"
Бураган хотел, чтобы я установил координаты полка. В первые минуты мне думалось, что он желает с моей помощью совершить ночное нападение; но нет! Скоро я понял, чего он добивается – моего спасения! – и сделал, как он хотел. Мы поднялись и двинулись вперед.
Всякое мгновение я опасался погони со стороны моих недругов. Еще одно салонное заблуждение касательно "дикарей" весьма опасно – будто бы они дурно разбираются в технических новшествах. Напротив, они чрезвычайно быстро и ловко управляются с новейшими приборами, и Вы, как и я, наверняка тому были свидетелем.
Однако погони все не было, и скоро я понял, что послужило к тому причиной. Нас попросту никто не видел.
Черная тень послушно окутала наш глайдер, так что ни варучане, ни русские в полку не могли его разглядеть, покуда он не приземлился. До сих пор не существует иного объяснения тому обстоятельству, что на сканере нас не было видно. Пару раз дежурный, как он утверждает, замечал приближение глайдера, но затем точка исчезала с экрана. При составлении рапорта г-н полковник написал, что сканер был неисправен. Ему даже пришлось наложить взыскание на инженера Прянишникова, хотя тот был совершенно невиновен. Я пытался было вступиться, но получил свое: Вы же знаете, как г-н Комаров-Лович умеет порой вспылить!
– Вы же сами видели, господин полковник, то черное существо, которое… – начинал я в десятый раз.
Господин Комаров-Лович, положим, видел черное существо, но очень быстро выбросил увиденное из головы. Поэтому, опасно багровея, он кричал на меня "убийственным" голосом:
– По-вашему выходит, господин подпоручик, что полковник Комаров-Лович напивается по вечерам до чертиков в глазах? Так, по-вашему, выходит? И что я должен написать в рапорте в Петербург? Что огромное черное существо окутало своими дьявольскими крыльями глайдер, на котором раненого господина подпоручика доставил из варучанского плена черный шаман?
Я совершенно скисал от подобных формулировок, ибо Петербург – город болотный, стоит на костях, посреди призраков, и оттого ни в призраков, ни в кикимор, ни даже в опасность от болот совершенно не верит. Они, так сказать, естественная для него среда обитания.
– Напишите, что шаман… – вяло бормотал я.
– Шаман? – ярился Комаров-Лович. – Скажите еще, что лично разговаривали с чертом!
Тягостные эти собеседования прерывал обыкновенно доктор Щеткин. Привлеченный ревом господина полковника, Щеткин являлся с набором позвякивающих инструментов в чемоданчике и с порога объявлял:
– Пора ставить клистир! А вас, господин полковник, прошу удалиться!
И вынимал какой-нибудь железный предмет, навроде щипцов. Это оказывало на г-на полковника магическое воздействие, и он спешно ретировался. Как все герои, Комаров-Лович боится врачей.