– Зудина почему-то особенно рассердило, что я молчал, – продолжал Кокошкин отрешенно. – А я как представлю в воображении, что сейчас скажу: "Прошу прощения, господа, но я сам – жертва", так к горлу что-то подкатывает. Мещанская драма с деньгами, зашитыми в наволочку! Так они и ушли.
– А вы что?
– По русскому обыкновению… – презрительно выдавила Татьяна Николаевна. И толкнула ногой пустую бутылку, которая с беспомощным звяканьем стукнулась о стену.
– Я в отставку подал, – сказал Кокошкин. – После такой истории, даже если ты невиновен и действительно "жертва", служить уже невозможно. Вот и сестрица ваша такого же мнения.
Он криво и нервно дернул головой, указывая в сторону Татьяны Николаевны.
– Да, – с завидным хладнокровием произнесла Стефания, – русский офицер никак не может быть "жертвой".
– Пойдем отсюда, – молвила Татьяна Николаевна. – Здесь спертый воздух. Дышать невозможно.
Она встала и направилась к выходу. Стефания спрыгнула с подоконника. Она подбежала к Кокошкину, сжала его вялую руку и шепнула: "Помните – я ваш друг!" – после чего побежала вслед за сестрой.
Кокошкин наконец остался в одиночестве.
* * *
Лагерь браконьеров лежал в удобной ложбине в девяти приблизительно верстах от бывшего лагеря экспедиции. С того места, откуда наблюдали Штофреген с Колтубановой, лучше всего виден был их корабль – обтрепанный и побитый, похожий на игрушку, которой после старшего брата играло еще несколько младших.
– Вы сколько человек насчитали? – спросил Штофреген.
Колтубанова хладнокровно ответила:
– Одиннадцать.
– Не ошиблись? Они одеты похоже, и двигаются все одинаково.
Колтубанова посмотрела на Штофрегена удивленно:
– Я полевой биолог, вы не забыли? На Этаде я по целым дням наблюдала за лемурами. По-вашему, я не сумею отличить одну особь от другой, даже если они похожи друг на друга?
– Одиннадцать, – задумчиво повторил Штофреген, не отвечая на упрек своей спутницы. – Мы могли бы захватить их корабль. Вы умеете пилотировать?
– Нет.
– Я мог бы попробовать. Мы немного летали – в училище.
С неожиданной силой Колтубанова сжала его руку.
– Но ведь никуда мы не полетим, пока здесь эти нелюди.
– Да, – сказал Штофреген. – Мы не бросим в опасности лемуров. Я имел в виду – потом, когда все будет закончено… Нам нужно просто выйти из атмосферы и подать сигнал бедствия. И дождаться помощи.
– Это все потом. – Колтубанова снова повернулась к лагерю браконьеров.
Штофреген усмехнулся и впервые подумал о Фариде как о привлекательной молодой даме, с которой – при других обстоятельствах – он с друзьями любезничал бы напропалую. "Мазурка? Полька? Не вальс – точно. И не галоп, – соображал он, поглядывая, как Колтубанова удобнее устраивается на ветке высокого дерева и прикладывает к глазам бинокль. – В театры ходит редко. По движению видно. Уверенно, но совершенно без изящества… Возможно, менуэт, – неожиданно для себя решил он. – Что-нибудь с плавными хождениями, приседаниями и раскланиваниями. Без сложных па. Фигурка у нее тяжеловата, для реверансов – в самый раз".
– Вон двенадцатый, – неожиданно сказала Фарида. – Видите?
Она показала рукой на человека, вышедшего из-за деревьев.
– Итого двенадцать.
– Вы уверены, что застрелили двоих?
– Возможно, один ранен. Это сейчас не важно.
– Согласна. – Фарида тряхнула головой. – Меня беспокоит Аркадий.
– А меня – нет.
– Он до сих пор не нашелся!
– Аркадий найдется.
– Почему вы так уверены?
– А почему он вас так беспокоит?
Фарида задумалась. Ее круглое лицо оставалось безмятежным, только глаза приняли необычайно красивое, глубокое выражение.
– В самом деле почему? – произнесла она. – Просто привычка всех держать в поле зрения?
– Возможно, вы добры, – сказал Штофреген. – И вам небезразличен даже Аркадий.
– Вам он тоже, похоже, небезразличен, – проницательно заметила Колтубанова.
– Это так сильно бросается в глаза? – Штофреген хмыкнул и забрал у нее бинокль. – Как вы полагаете, эти браконьеры сюда прилетели в первый раз?
– Уверена, что нет, – ответила она. – В их поведении очевидны опыт, слаженность. Многое совершается привычно, без задействования лишних умственных процессов. Каждый точно знает свое место и выполняет свою задачу.
– Вакх, – сказал Штофреген, опуская бинокль и проглатывая ругательство.
– Что? – не поняла Фарида.
– Они его все-таки захватили.
– Чем это грозит?
– Возможно, ему – ничем. Он все-таки повар, такие люди ценят хорошую стряпню… Но он почти наверняка ответит на их вопросы. Расскажет, сколько нас, какое у нас оружие, и, вполне вероятно, поделится соображениями насчет того, кто из нас на что способен.
– В таком случае нам остается только одно: удивить наших врагов, – сказала Фарида, нехорошо улыбаясь. – Как по-вашему, насколько мы на такое способны?
Их новый лагерь был разбит в четырех верстах от прежнего места и в пяти – от лагеря браконьеров. С самого начала Штофреген настоял на полной определенности: браконьеры должны быть истреблены до последнего человека.
Супруги Волобаевы, воссоединившиеся после размолвки при столь экстремальных обстоятельствах, попытались возразить. Очень слабо. Катишь сказала:
– Но ведь это безнравственно: брать на себя роль судьи и палача.
Фарида, отвернувшись, гневно засмеялась.
– А что вы предлагаете, госпожа Волобаева? – поинтересовался Штофреген у Катишь и тронул себя пальцами за пояс. – Построить тюрьму и, переловив мерзавцев живыми, арестовать их?
Катишь опустила глаза.
– Но соображения гуманизма…
– Господин Волобаев, – Штофреген перевел взгляд на супруга Катишь, – позвольте поинтересоваться: какие книги вы дозволяли читать вашей жене?
Катишь вспыхнула:
– Я читаю книги, не спрашивая разрешения!
– Я обратил свой вопрос не к вам, а к вашему мужу! – перебил Штофреген.
Волобаев пожал плечами:
– Я не следил нарочно, но…
Катишь широко раскрыла глаза и уставилась на "Ласкаря" с испуганным изумлением.
– Ты ему отвечаешь? На подобный хамский… на такой вопрос!..
– В моем вопросе ничего не было хамского, – сказал Штофреген. – И я попрошу вас впредь выбирать выражения. А теперь помолчите, пока мы разговариваем.
– Ну, Екатерина много читает… – промямлил Волобаев.
– В таком случае потрудитесь сделать так, чтобы свои идеи ваша супруга впредь держала при себе, – сказал Штофреген. – Теперь о вашем арбалете. Сколько стрел вы сможете изготовить за ближайшие два-три дня?
– Сотню сделаю, – обещал Волобаев, расцветая. Метафизический "мамонт", несомненно, возник перед его внутренним взором. Укрощенная Катишь, поразмыслив, прильнула к мужу и тихо вздохнула.
– Эх, – сказал Долгушин, – а ведь я когда-то довольно лихой был парень. Много всякого накуролесил, пока за ум не взялся; а теперь, похоже, судьба мне снова обернуться к тому, с чего начал. – Он помолчал и добавил, обращаясь больше к себе самому: – Может, эдак и молодость вернется.
И, сказав так, стремительно начал стареть.
А Семыкин какой был, такой и остался. На таких ни войны, ни космос, ни одиночество, ни тюрьма, ни женитьба, ни голод, ни пьянство – ничто не действует. По сорок лет пребывают в неизменности, а потом незаметно переселяются в гроб, и что с ними дальше происходит – неизвестно. Однако замечено также, что именно такие, как Семыкин, могут неожиданно вернуться с того света и подать дельный совет непутевому потомку или предостеречь от чего-либо.
А откуда конкретно они возвращаются – никогда не говорят. И выглядят точно так же, как всегда: неказистые, росточка невидного, с мятым личиком и понимающим взглядом.
Дело с питанием на первое время решилось просто: Колтубанова разыскала и разорила лемурьи запасы за зиму – эти зверьки умели заготавливать плоды и коренья, чтобы пережить дождливое и холодное время года, когда лазить по деревьям и вообще выходить из укрытий никому не хотелось. В кладовке нашлось целое море орехов, крупных вяленых фруктов, похожих на дыню, и белых, похожих на жирных червей, корешков, которые по вкусу напоминали сладкую булку с корицей.
– Вы уверены, что у них нет поблизости хлебопекарни? – спросил Штофреген у Колтубановой, разламывая "булку" и протягивая ей половину.
Фарида качнула головой:
– Вам тоже кажется, что они обладают разумом? Когда долго наблюдаешь за животным, начинаешь так хорошо его понимать, что оно в конце концов представляется совершенно разумным существом. Здесь важно не совершить ошибку, – она подняла палец, – и не слишком одушевлять зверя. С другой стороны, мы имеем дело с приматами, обитающими на другой планете. Мы многого о них не знаем. Возможно, они все же обладают разумом. К тому же вопрос о душах животных…
– Звери, конечно, прекрасны, но они по своей ценности несопоставимы с людьми, – вмешалась Катишь.
Фарида даже не посмотрела в ее сторону. Штофреген тоже не сразу ответил, но наконец сказал:
– Из-за человека вся тварь мучается; а если человек еще и истребляет животных так варварски…
– Лично я, если вопрос стоит таким образом, сперва предпочту спасти животное, а уж потом человека, – перебила, не выдержав, Фарида.
Катишь хотела было что-то добавить, но сникла и ушла в шалаш. Штофреген сразу выбросил из головы ее грустный образ.