"Сразу видно, что тяготы были немалые. Вон как рожа-то у тебя округлилась. Не иначе как с голоду опухла!" - очень хотелось выкрикнуть Бату, одиноко сидевшему с чашей кумыса в самом дальнем углу - спасибо братцу за такой великий почет! - но он сдержал себя.
Идти сегодня в открытую против Гуюка означало бы не просто неминуемое поражение - на сей раз окончательное. Скорее всего, Бату просто не дожил бы до завтрашнего утра. Достаточно посмотреть, какие взгляды Гуюк кидал в его сторону, чтобы понять - тот использует любой повод, чтобы вцепиться в загривок Бату. Намертво.
Тем более что на его стороне оказались не только все родные братья, но и большая часть двоюродных. Дети Чагатая за него, дети Тули - тоже, и даже Менгу, которого Бату считал своим другом, теперь смущенно отводит взгляд в сторону.
Конечно, как тут не отворачиваться, когда Гуюк играет на руку Менгу. Ведь большой поход на западные страны и впрямь раздвинет пределы его улуса, который пока что не столь велик, а если принять во внимание непомерное честолюбие двух его младших братьев - Хубилая и Хулагу - то и вовсе мал.
- Мы не выжили бы в этом плену, если бы христианский бог, которого у нас в степи некоторые по недомыслию иногда называют Тенгри, хотя на самом деле у него другое имя, не ниспослал нам неизбывную милость, вселив нужные мысли в мудрую голову каана урусов, - между тем продолжал разглагольствовать Гуюк. - Оказывается, нам нечего с ним делить.
"Как это нечего?! - очень хотелось завопить Вату. - А как же Кулькан, который якобы продолжает болеть и потому остался в плену до полного излечения, ибо долгая дорога в родные степи может его погубить? Если нам всем плевать на завещание каана Угедея, которое теперь и впрямь неосуществимо из-за смерти Ширамуна, то давайте изберем Кулькана, который сын - слышите! - сын нашего великого деда!"
Но хан знал, что это бесполезно.
"Как можно поднять на белой кошме человека, которого нет на великом курултае?" - с недоумением спросят его родичи и будут правы.
Потому-то Гуюк и нахваливает правителя урусов, что тот платит ему, удерживая у себя монгольского царевича. А если посоветовать отложить избрание до лучших времен и добиваться освобождения Кулькана, то чингизиды посмотрят на Бату уже не с недоумением, а с усмешкой, в которой он ясно прочтет: "Ты уже сходил в его земли, так что остуди свой пыл. У нас не так уж много туменов, чтобы кидаться ими".
Бату, правда, все равно попытался это сделать.
- Ты же сам сказал, что незажившие раны Кулькана - лишь повод, а на самом деле урус будет удерживать царевича как заложника. Разве это не унижение для всех нас, за которое надлежит немедленно отомстить? - спросил он.
Гуюк насмешливо посмотрел на Бату.
"Знаю, куда ты гнешь, - яснее ясного говорил его взгляд. - Но у меня есть слова, против которых тебе нечего будет возразить".
- Разве непонятно, что едва мы пойдем на Русь, как Константин сразу умертвит сына нашего великого деда? Ты этого хочешь?! - И, не дождавшись ответа, отчеканил: - Для меня священна жизнь моего дяди, как последнего сына великого воителя. К тому же если мы будем жить с Русью дружно, то получим великие богатства, ибо половина великого торгового пути, который идет отсюда к гнусным франкам, принадлежит нам, а другая половина - Константину. Достаточно сохранять мир, и серебро само потечет к нам. Не надо будет даже слезать со своей кошмы. Верно ли я говорю, славный Елюй-Чуцай? - обратился он к худенькому старенькому китайцу.
- Ты говоришь в высшей степени правдиво и справедливо, - немедленно откликнулся тот, всегда радевший о мире, и искренне добавил: - Я счастлив, что у мудрого отца оказался еще более мудрый сын.
"А наш дед предпочитал брать сам, и полностью, а не половину", - мысленно прокомментировал Бату, но больше не встревал.
Гуюк же, расцветший от искренней похвалы, продолжал:
- Конечно, кое-кому это завидно, и они очень хотели бы нас рассорить, но у них ничего не выйдет. - И, будто услышав мысли Бату, заметил: - А когда мы одолеем багдадского халифа и поставим пяту на его спину, то сможем весь этот путь взять в свои руки. И кто нам в этом воспрепятствует, хотел бы я знать? - Он гордо подбоченился и победоносно огляделся по сторонам.
Все молчали, включая и Бату. Не дождавшись возражений, Гуюк продолжил:
- Что до урусов, то надо простить их каана. Не подобает держать зло на человека, с которым собираешься заключить мир на вечные времена, ибо урусы - храбрые и сильные воины, умеющие держать свое слово и не испытывающие зависти к величию нашего могучего улуса. Пусть они сидят в своих лесах. Охрана торговых путей будет их данью, ибо больше от них получить нечего, разве что деревья, которые не годятся в пищу.
Все присутствующие угодливо засмеялись. Будущий каан шутит, значит, у него хорошее настроение. Это славно.
Дальше Бату не слушал. И без того понятно, что все пропало. Сказавшись нездоровым, он уехал с курултая, ибо надежды на то, что изберут кого-то иного, не оставалось.
Реальных кандидатов, помимо Гуюка, было только три. Но Ширамун мертв, Кулькан в плену у каана урусов, а третий - младший брат Чингисхана Темуге-отчигин, уже упустил возможность захватить власть. Если бы он оказался порасторопнее и поумнее, то как знать, но, когда Бату прибыл в Каракорум, все уже было кончено. Чего не отнять у Туракины-хатун, так это умения идти напролом и решительности добиваться своего, не останавливаясь ни перед какими жертвами.
Ее не смутило, что в заговоре оказались замешаны весьма высокопоставленные лица из числа тех, кто начинал служить и выдвинулся еще при сотря-сателе вселенной. Взяв в свои руки всю власть, она без колебаний раздавала нужным людям привилегии, пайцзы, наложила руку на суд и добилась у Шиги-Хутуху вынесения смертного приговора для всех своих противников, которых казнили в тот же день, включая и самого Темуге-отчигина.
А неудачи продолжали обрушиваться на голову Бату одна за другой. Вернувшись в свой родной улус, он попытался было предпринять какие-то самостоятельные шаги, веря, что, несмотря ни на что, спор между ним и урусами еще не окончен. Ему даже удалось собрать целых три тумена, усадив в седла всех от мала до велика. Дело оставалось за братьями, а они…
- Ведь каан Гуюк заключил с урусами мир, - развел руками добряк Орду. - Пойти против них - это пойти против Каракорума. Разве так можно, брат? Если каан прогневается, то нам всем придется плохо.
И ведь как в воду глядел его старший брат, потому что через несколько недель после их разговора в Сыгнак к Бату прискакал гонец с посланием от Гуюка. В нем великий каан любопытствовал, для чего и против кого тот собрал эдакую силу? А уж дальше в тексте и вовсе была издевка.
"Мы не верим, что Бату решился пойти против нашей воли и напасть на того, с кем мы решили жить в дружбе и согласии, - говорилось в нем. - Мы думаем, что хан по-прежнему покорен нашей воле и даже старается ее предугадать. Узнав о том, что мы собираемся в великий поход на багдадского халифа, он решил не упустить возможности дать своим нищим воинам немного разбогатеть. Что ж, мы одобряем его расторопность и разрешаем ему участвовать в нашем большом походе. А зная, что наш брат и сам выказал себя достойно в битвах с ханьцами, дважды заслужив одобрение нашего отца Угедея, мы дозволяем ему самому возглавить эти тумены, присоединив к ним воинов Орду-ичена и Шейбани-хана, которых поведут старшие сыновья.
Тем более что Бату всегда питал к брату Менгу особую любовь и будет рад помочь ему расширить его улус".
На этот раз приступа бешенства не последовало. Напротив, Бату впал в какую-то сонливую вялость и оцепенение, даже перестал принимать участие в излюбленном занятии кочевников - степной охоте. Все угольки надежды, которые и без того едва тлели в его душе, оказались плотно засыпанными холодным пеплом.
Последние искорки окончательно погасли после того, как он, уже через три года, на обратном пути домой, услышал от своих воинов одобрительные слова о великом каане. И если бы это было просто одобрение, а то оно еще замешивалось на сравнении с тем походом, которым командовал Бату.
Гуюк, затеявший эту военную кампанию, и в особенности Менгу, бывший великим джихангиром, и впрямь не обманули чаяний своих людей. Конечно, их возвращалось гораздо меньше, чем уходило, но такова судьба воина. Зато выжившие везли с собой немалую добычу. Поход, начавшийся, как записали китайские летописцы, летом в пятой луне года цзячень, когда скончался великий чжуншулин Елюй Чуцай, и закончившийся в девятой луне года динвэй, был действительно успешным.
Менгу начал его еще раньше, разбив войска Румийского султаната и захватив в плен Гийас ад-дина Кай-Хусрау II, тем самым обеспечив себе простор для последующего наступления на халифат, поскольку за его спиной оставались лишь союзники - царь Киликийской или Малой Армении Хетум I и византийский император Иоанн III.
После этого он вместе с князем Антиохии Боэмун-дом V незамедлительно обрушился на Халеб, именуемый европейцами Алеппо. Укрепления города действительно впечатляли. Чего стоил один только ров вокруг цитадели. Ширина его составляла метров тридцать, глубина - двадцать. Преодолеть такое без предварительной подготовки казалось невозможным. Но Менгу удалось выманить войско ан-Насира II из крепости. Имя, взятое султаном в честь знаменитого предшественника - Салах ад-дина, не помогло. В отличие от своего предка ан-Насир II был отважным воином, но никудышным полководцем.