Тишина. И только черная вода Стикса плещет о подножие Белого Утеса Забвения, невидимого во мраке, словно смывая с него горечь последних слов Владыки.
- А он улыбался, - повторяет Средний. - Улыбался. Здесь. И после этого ты не хочешь препятствовать рождению Мусорщика-Одиночки? Странно… очень странно. Стареешь, Владыка?
- Что ты предлагаешь, Средний?
- Для начала - поговорить с Младшим. Убедить его не делать этого. Мойры[4] еще не спряли нить - значит, все обратимо. Двоих Младший, может быть, и послушает…
- Тебя одного, выходит, уже не послушал. Не будь наивен, Средний, - ты не хуже меня знаешь Зевса! Если он что-то решил, его не отговоришь, хоть мир наизнанку выверни.
- Увы, Старший, - вздыхает море. - Не отговоришь. Более того, он совершает ЭТО как раз в данный момент. Ни с кем не посоветовавшись!
- Разве он когда-нибудь с кем-то советовался? Даже когда он поднял руку на отца - он сделал это сам, а Семья лишь присоединилась…
Средний гулко вздыхает еще раз.
- Младший стал опасен, - говорит он с затаенной ненавистью, и кажется, что сейчас эта ненависть разорвет сгустившийся мрак ослепительно белой вспышкой.
- Младший стал опасен. Он зарвался! Пора сместить его - и положить конец очередным безрассудствам! У меня есть достаточная поддержка Семьи…
- Но она недостаточна, чтобы ты мог открыто выступить против Младшего.
- А ты? Ты присоединишься ко мне?!
Тьма.
Сполохи.
Тьма.
- Ты редко спускаешься ко мне, Средний, - почти беззвучно отзывается тьма. - Очень редко. Иначе ты знал бы, что гекатонхейры[5] все с большим трудом сдерживают напор из Тартара. И рано или поздно Сторукие могут не выдержать. Вот тогда я буду рад любому союзнику: хоть одному из Семьи, хоть Получеловеку, хоть Мусорщику-Одиночке - лишь бы он умел убивать навсегда. Младший - тиран и самодур, но в этот день он будет первым из бойцов. А ты, Средний, не захочешь ли ты отсидеться в своих глубинах? Не обижайся, это я так… Короче, я бы не советовал тебе слишком беспокоиться о будущей судьбе Мусорщика-Одиночки. Он смертен - и этим все сказано; во всяком случае, для меня. Беспокоиться надо о тех, что копят силы там, внизу, в Тартаре. Ну а ваши претензии на власть меня не касаются. Я к власти не рвусь, мне хватает того, что я имею. И я не стану доносить Младшему о нашем разговоре.
- Спасибо хоть на этом, - недовольно бурчит Средний. - Ох, Старший, спохватишься - да только поздно будет. Смотри не раскайся после…
- Смотрю, смотрю. И ты смотри не ушибись - я-то здесь вижу, а вот ты… Эх, предупреждал же! Тут тебе Эреб, тут землю сотрясать опасно…
* * *
Когда тяжелые шаги Среднего затихли в отдалении, Старший в сердцах сплюнул и пробормотал:
- Дурак ты, братец! Прямой, как копье, - вот и летишь, не сворачивая, куда бросили! Гера крутит тобой, как хочет, а ты до сих пор считаешь, что дело обстоит наоборот… Ох, Черногривый! Ума бы тебе хоть малую толику…
Что-то прошелестело во влажной мгле, отливающей багрянцем, - впрочем, только сейчас стало ясно, что мрак после ухода Среднего заметно поредел, превратясь в сумрак.
- Ты, Лукавый?
- Я, дядя.
- Подслушивал?
- Я? Никогда.
- Ясно. И много услышал?
- Достаточно, дядя.
- Наверху был?
- Был.
- И… что там?
- Свершилось. Только что папа вернулся в Семью. И уставшая Нюкта-Ночь скоро уйдет от Фив.
Некоторое время Старший переваривал услышанное.
- Лукавый?!
- Да, дядя?
- Знаешь что, Гермий, - слетай-ка ты к Мойрам! Выясни, что они там напряли в приданое будущему новорожденному. Изменить судьбу мы не в силах, но знать… знать ее не мешало бы. Мало ли…
- Слушаюсь, Владыка! - фальшиво выкрикнул Лукавый писклявым голоском, отчего Старший скорее всего поморщился - потому что сумрак мгновенно почернел, становясь прежним мраком.
- Шутник… Сто раз говорил тебе - ерничать будешь при посторонних. Или при отце. А со мной - не надо. Не люблю. Ладно - лети, малыш.
* * *
Гермия не было довольно долго, и Старший уже начал недоумевать, куда этот плут запропастился, - когда наконец вновь раздался шелест и слегка запыхавшийся посланец шлепнулся на берег Стикса рядом со Старшим.
- Странные дела, Владыка, - Лукавый был необычайно серьезен, и Старшему на этот раз не пришло в голову перебивать племянника. - Прилетаю я, значит, к Мойрам, спрашиваю - а те только руками разводят. Ничего, мол, нет пока, нить не спрялась, жребий не вынут и уж тем более не записан. Я, понятное дело, давай допытываться - думаю, скрывают что-то старухи! - а тут глядь, у Клото нить пошла! И не просто нить, а двойная да крученая…
- Близнецы, - прошептал Старший.
- Близнецы, - тут же согласился Лукавый. - Но чтоб нить крученая - такого и сами Мойры не помнят! Короче, раскрутили мы ее кое-как…
- Вы? - буквально подскочил Владыка.
- Мы, - с достоинством подтвердил Гермий. - Я тоже помогал! Только все зря - под конец она опять скрутилась. Так что когда два жребия вытянули - не смогли выяснить, кому какой. Впрочем, чего там выяснять, черепки-то почти одинаковые были…
- А жребий, жребий-то какой?! - чуть ли не выкрикнул Старший.
И тогда Лукавый склонился к самому уху Владыки и что-то прошептал.
Сполохи озадаченно мигнули и погасли.
Эписодий первый
1
…Это случилось за два часа до рассвета, в то проклятое время, когда безраздельно властвует легкокрылый Сон-Гипнос, сын многозвездной Нюкты; и часовые семивратных Фив клюют носами, всякий раз вздрагивая и озираясь по сторонам, - а Гипнос неслышно смеется и брызжет маковым настоем из сложенных чашечкой ладоней в лицо нерадивым караульщикам.
Это случилось за два часа до рассвета.
Издалека, со стороны долины Кефиса, донесся еле слышный рокот - сбивчивый, напоминающий звук осыпи камней на склонах Киферона - и понесся, приближаясь и усиливаясь, постепенно заглушая стрекот цикад, эхом отдаваясь в вершинах кипарисов и заставляя вспугнутых птиц тревожно хлопать крыльями.
- Ишь, гонит, - проворчал Телем Гундосый, старший караульщик поста у юго-восточных ворот Фив, и плотнее закутался в шерстяную накидку.
- Кто, дяденька? - робко поинтересовался сидевший рядом с Телемом юноша, почти мальчик, моргая длинными девичьими ресницами.
- Да почем я знаю - кто? - хмуро отозвался Гундосый, и юноша поежился, вслушиваясь в надвигающийся рокот, а затем ближе придвинул к себе короткое копье с листовидным жалом.
Телем покосился на юношу, хмыкнул, почесал свою проваленную переносицу и скорчил гримасу, которую с большой натяжкой можно было бы назвать ободряющей.
- Не боись, дурашка, - в голосе Телема пробились отеческие нотки. - Всякий раз за копье хвататься станешь - прикажу гнать тебя из караульщиков. Лучше слушать учись…
- Так что ж тут слушать, дяденька? - недоуменно пожал плечами юноша. - Рокочет и рокочет… ровно чудище на сотне копыт скачет.
- Уши растопырь! - прикрикнул на глупого юнца Гундосый. - Какой я тебе дяденька?! Я тебе, обалдую, господин старший караульщик! Понял? Чудища ему мерещатся! Вот как взгрею сейчас!.. Чудо стокопытное…
- Отстань от парня, Гундосый, - лениво отозвался третий часовой - коренастый бородач в кожаном панцире с редкими бронзовыми бляхами. До того бородач сидел, привалясь к стене, и молчал, бездумно вертя в пальцах сорванный стебелек; теперь же, прискучив этим занятием, решил вступить в разговор.
- А ты, Филид, не лезь, когда не спрашивают! - отрезал Телем, в сердцах ударив кулаком по колену. - Парень второй месяц в караульщиках - пора бы и научиться чудище от колесницы отличать! Ох, разбалуешь ты его…
- Колесница? - юноша удивленно поднял брови домиком. - Так это… надо бы шум подымать, дяденька господин старший караульщик!
- Зачем?
- Как "зачем"? Раз колесница, значит, это… враги!
Бородач расхохотался и прикусил стебелек крепкими зубами, а Телем отвесил юноше несильный подзатыльник.
- Враги… Дубина ты сучковатая! Враги на одной колеснице не приезжают и не гонят так по незнакомой дороге, да еще ночью! Это кто-то свой, здешний, кто и путь знает, и поводья не впервые держит. Вот только кто? Ты как полагаешь, Филид?
- Я… - начал было бородатый Филид, но тут рокот стал совсем близким, и Филид резво вскочил на ноги, не дожидаясь приказа Гундосого, и стал по лестнице карабкаться на стену, которая в этом месте была не выше пятнадцати локтей.
Он оказался на стене как раз вовремя.
Тяжелая воинская колесница, запряженная парой взмыленных коней, вылетела из-за поворота дороги, зацепив и смяв растущий на обочине куст колючего маквиса, - и плохо различимый в предрассветных сумерках возница мощным рывком натянул поводья, сдерживая конский бег и заставляя животных остановиться у самых ворот.
- Открывай, засони! - низкий голос возницы громом раскатился по округе, и юноша испуганно покосился на Телема, а тот повел могучими плечами, словно разминаясь перед кулачным боем. - Эй, город проспите! Живо!
- До утра обождешь, - бросил со стены Филид. - Приказ басилея[6] Креонта - никого в город не пускать, пока не рассветет. Ясно?
- Ты что же, не узнал меня, Филид?
Голос новоприбывшего уже не напоминал гром - нет, скорее он был теперь похож на рычание матерого льва, пока что сытого, но в любую минуту готового проголодаться.
Филид еще только думал да вглядывался, приложив ладонь козырьком ко лбу, а Телем уже сорвался с места и принялся суетливо отпирать ворота.