"Государь милостив" – и этим сказано все. В отрочестве Ивану Васильевичу бояре не раз указы на смертную казнь подпихивали. Он по молодости подписывал, и лишь возмужав, понял, какую непоправимую жестокосердие чинил. По сей день царь за те грехи, за души усопших Бога молит, и новых казней чурается. Государь милостив… Не раз изменников явных и тайных от заслуженной кары избавлял, на совесть их черную уповая. За измену страшную, за помыслы о душегубстве не избежать казни боярину Волошину – но сына его гнев царский явно обойдет, жены его и дочери опала минует. Государь милостив… А что Ростислав Волошин в отместку за отца измыслит? Как на милость царскую государеву человеку ответит?
Зализа зажмурился, пытаясь вызвать в себе ненависть к изменнику, представляя себе картины его кошмарных деяний – как злил себя обычно перед схваткой с врагами – и с удивлением обнаружил, что не может этого сделать! Не осталось после волошинской крамолы на берегах Невы ни разоренных деревень, ни плачущих сирот, ни поруганных женщин. Погоня была, волнение, стычки мелкие – разора не случалось. Измена осторожно прошла по самой грани, не коснувшись бедой никого из обычных мирян, возделывающих свой хлеб на полях и долах Северной пустоши. Господь оградил? Али и вправду не было черной злобы в душе боярина Харитона?
– Нислав, ты коней уже расседлал?
– Команды не было, – со своей обычной грубоватостью ответил стрелец.
– Это хорошо, – поднялся на ноги опричник. – А ты, отрок, своего жеребца седлай, дальше мы поедем. Ноне я в своем доме бываю редко.
Миновав Поги, Зализа отпустил Нислава в Еглизи, к Матрене, наказав через пару дней быть наготове, а сам, вместе с московским гонцом, спустя шесть часов въехал в гостеприимно распахнутые ворота бывшей волошинской усадьбы. Ярыга неплохо потрудился, взяв хозяйство в свои руки, и следов давешнего разора ноне вовсе не осталось. Тын стоял прочно – разве светлые новые колья выделялись на фоне старых, потемневших от времени; двери висели починенные, поломанную рухлядь, вынесенную из дома во двор, давно спалили в кухонной печи.
Ярыга Твердислав встретил государева человека, как и положено, у ворот, низко поклонился.
– Устали мы с дороги, – коротко бросил ему Зализа. – Вели стол накрыть и баню истопить. Комнату гостю моему светлую отведи.
Он спрыгнул на утоптанный двор и добавил:
– Вижу, с усадьбой управляешься, молодец.
Твердислав ничего не ответил, поглаживая жеребцу морду. Отрок, предупреждающе вскинув на подбежавших подворников руку, самолично отстегнул седельную сумку и взял с собой. Зализа заметил, что недоверил гость не тот тюк, в котором лежал дорогой доспех, а сумку с грамотами. Видать, не только к порубежнику гонец путь держал, имелось у него и еще некое тайное дело.
– Идем со мной, боярин, – отпустив коня, обратился к отроку ярыга. – Светлицу тебе покажу.
Зализа в провожатых не нуждался. Он дошел до бывших волошинских покоев, минуту постоял у распахнутой двери. Новой перины в усадьбе не нашлось, набивать тюфяки сеном они брезговали, а потому кровать его так и стояла голая – одни доски. Иконы вернулись на место в красный угол, но лампада перед ними не горела. Видать, обиделся кто-то на святых покровителей боярина, чести им оказывать не желал. Опричник вздохнул, сделал еще несколько шагов и вошел к Алевтине.
Девка нервно вздрогнула, суетливо принялась переплетать косу.
– Вот что, Алевтина… – с запинками выдавил из себя Зализа. – Ты давай… В Замежье поехали, в церковь… Венчаться…
Быстрые пальчики боярской дочки замерли. Глаза ее оторвались от пола и едва ли не впервые за месяц поднялись на него. Девка мелко затрясла головой:
– Нет… Не пойду… Не хочу… Не буду! – она вскочила, метнулась к двери, едва не сбив его с ног, помчалась куда-то вглубь дома.
– Да куда ты? – Семен ожидал чего угодно, но только не такого. – Куды побегла? Ладно, вернешься. Никуда не денешься.
В распахнутое окно, выходившее во двор, были хорошо видны выходящие на лесную дорогу ворота. Когда в них промелькнул зеленый с желтой вышивкой сарафан, опричник сразу понял, что у девки просто помутился разум и она не ведает, что творит:
– Куда?! Ночь скоро!
Он метнулся через покои, громко звеня доспехами, на крыльце сбросил плащ и кинулся за ворота. Хитрая девка по дороге не побежала – сразу свернула в лес, но Зализа не зря два года метался по лесным тропам, скрыться от него было не так-то просто. Вот череда свежепримятых травинок, вот оборвавшийся с ветки орешника лист, разрыхленная быстрыми шагами хвоя. Опричник прислушался, а потом помчался на звук похрустывающих под ногами сухих еловых веточек и хлестко разгибающихся ветвей.
Алевтину он поймал на узкой и длинной земляничной лужайке, охватил сзади:
– Куда?!
– Не пойду! – истошно завопила она. – Не хочу! Силой брал, а сама не пойду! Не дам! Добровольно твоей не стану!
– Да что ты кочевряжишься, дура? Куда ты такая, порченная, денешься? В монастырь на весь век захотела?
– Побираться… Милостыней жить стану… За тебя не пойду! – девка ударилась в слезы. Зализа, оторвав ее от земли, потащил назад в усадьбу, терпеливо снося попытки пнуть себя пяткой по ногам.
– Ярыга! – заорал Семен, входя в ворота. – Сюда! На, держи, – всучил он ревущую, как белуга, и брыкающуюся Алевтину выскочившему на крики Твердиславу. – Смотри, не отпускай. Боярыня где?
Спустя две недели после ареста мужа боярыню удалось-таки увести из Замежьенской церкви домой – и теперь она наоборот, почти не выходила из своей светелки.
– На втором жилье, в конце… – растерянно ответил мгновенно оглохший и ошалевший от всеобщих воплей ярыга.
Опричник заторопился в дом, взбежал наверх, промчался через светлицу и примыкающую к ней посудную комнату, вломился в темную конуру, в которой скрывалась от света волошинская жена. Только теперь он вспомнил, что не знает, как ее зовут.
– Матушка, – единственное, как смог обратиться Семен. – Матушка, вразумите дочь свою. Замуж ее зову, не хочет. Ну куда ж она теперь? Юная ведь совсем она… Вся жизнь…
Он запинался, пытаясь высказать словами свои мысли и ее беду, но получалось плохо, а боярыня все молчала и молчала. Тогда Зализа опустился на колени и сказал одно:
– Грех свой исправить хочу…
Боярыня промолчала и на этот раз, но Семен больше ни о чем сказать не мог. Он побежал за Алевтиной, выскочил на крыльцо: во дворе ее не оказалось.
– Ты почему ее отпустил, змей?
Ярыга ответил только ненавидящим взглядом. У Зализы появилось сильное желание его убить, зарубить на месте, раскромсать в куски – но пожалел времени. Опричник вылетел за ворота, остановился, лихорадочно раздумывая: далеко убежать не могла, он бы ее сейчас слышал. Значит, затаилась, ждет, пока он уйдет – в усадьбу или на поиски.
Зализа сделал несколько шагов, остановился. Прислушиваясь, медленно поворотился – и увидел внизу, за створкой распахнутых ворот, светлые черевики. Он пошел, и взял девку за руку.
– Не люб ты мне! Не пойду!
Во дворе начали собираться смерды, причем некоторые уже успели подобрать вилы и оглобли. Правда, кинуться на опричника они все еще не решались, и Зализа свободно проволок визжащую и царапающуюся девку к дому.
Она смолкла только тогда, когда Семен затащил ее к боярыне и смиренно опустился на колени.
– Алевтина, доченька, подойди, – протянула боярыня руку.
Девка с готовностью кинулась к ней.
Боярыня перекрестила ей лоб, притянула к себе, поцеловала и усталым шепотом произнесла:
– Бог велел прощать…
Никогда Зализа не думал, что свадьба его окажется такой: пустая деревенская церковь, молчаливая невеста, одетая во все черное ее мать. Из гостей только волошинский ярыга и скучающий гонец из Москвы.
Упитанный попик неразборчиво прочитал молитву, трижды обвел вокруг алтаря, дал поцеловать холодный медный крест, благословил на супружество. Свершилось. Все вернулись в усадьбу, но праздника не ощущалось. Не смотря на яркое солнце, в доме висела сумрачная, угрюмая тишина. Алевтина ушла в комнату к матери, ярыга спрятался на конюшне, подворники, словно сговорившись, нашли себе работу где-то за стенами.