– Поеду я, – кивнул опричник. – У вас порядок, и ладно. А на Неве, сказывали, мужик поселился чужой. Третью неделю добраться не могу, посмотреть. Птицы много не ешь: растолстеешь, в куяк не влезешь.
– Ништо, – рассмеялся в ответ Дворкин. – Он безразмерный.
В деревеньке Кельмимаа запустения не чувствовалось. Не зияли дыры в провалившихся кровлях, не покосилась простенькая изгородь в две слеги, не шумела высокая крапива над старыми фундаментами. Скорее наоборот: в воздухе витали запахи свежих пирогов, недавно протопленной печи; торопливо чавкали с довольным похрюкиванием поросята.
– Вот так, – покачал головой Зализа. – Хоть и зовут чухонцы это место Землей Мертвых, а здесь постоянно хоть кто-нибудь, да живет…
Взгляд его упал на дом и речь оборвалась на полуслове: в стенах крайнего дома сверкали огромные стеклянные окна, чуть не в локоть шириной и высотой. Не слюдяные пластины, как в светлице у купца Баженова, а действительно стеклянные, прозрачные – как привезенные из Германии драгоценные кубки, но только совершенно без цвета.
Нислава, как ни странно, зрелище это оставило совершенно безразличным. Он подъехал к самому дому, наклонился вперед и бесцеремонно постучал в драгоценное стекло:
– Эй, хозяева, есть кто живой?
– Здесь я, – со стороны наволока поднимался на холм детина такого размера, что и вовсе казалось невероятным. Ростом выше даже Нислава, он не снизу вверх, а ровно смотрел на сидящего верхом опричника, а в плечах его помещалась если не косая, то обычная сажень точно.
Впрочем, на Зализу великан внимания не обращал, с изумлением оглядывая новоявленного стрельца.
– Зовут-то тебя как? – поинтересовался гигант.
– Станислав, Погожин.
– А меня Никита Хомяк, – великан протянул вперед свою руку и оба чужеземца обменялись странным приветствием: сомкнули ладони и ненадолго сжали пальцы.
– Здесь, значит, осел?
– А к чему бродить? Родина моя здесь, дом здесь. Куда я отсюда подамся?
– А я в Еглизях поселился, здесь неподалеку. Если спросить Матрену трофимову, то ее дом каждый укажет.
– Ты, кхм, – прочистил рот кашлем Зализа. – Ты откуда здесь взялся?
– Всегда здесь жил.
– Что-то я тебя не помню.
– Так и я вас тоже, – пожал плечами Хомяк.
– Это пограничник местный, – предостерег собрата по несчастью Погожин. – За порядком следит, паспортным режимом, лазутчиков ловит. За все, в общем, отвечает.
– Так мне бояться нечего, – положил великан руку на торчащий из-за пояса топор. – Я человек честный.
– Тягло государево платишь?
– Это еще что? – перекосился от странного слова Хомяк.
– Всяк на земле государевой живущий, тягло платить обязан. Каждую седьмую пойманную рыбу, седьмой короб ржи, седьмого поросенка, седьмую кадушку грибов царю отдавать должен.
– Налог, что ли? – понял великан. – Так пожалуйста, берите. Я тут с голоду не пухну.
– Как лед станет, – не стал заострять спор Зализа. – По льду к Ореховому острову поднимись, и недоимки сдай. Да в писцовую книгу запишись. Ты один живешь?
– С женой. Настя-я!!!
Никто не откликнулся. Великан резко повернулся через плечо и вперился взглядом куда-то за другой берег Невы.
– И жену впиши! – добавил Зализа. – А коли заметишь людей странных, иноземцев, али еще чего подозрительного, или сам сообщи, или весточку мне передай. В деревню Анинлов. Понял?
– Понял, – опять повернулся к ним широкоплечий гигант. – Петух жареный клеваться начнет, так сразу и прибегу.
– Это присказка такая, – торопливо объяснил своему барину Нислав. – Не обидная.
– Ладно, поехали, – габариты нового обитателя Кельмимаа кого угодно могли настроить на миролюбивый лад. – Дорога еще долгая.
– Ну, бывай, Никита, – протянул на прощание руку Погожин, и повернул коня вслед опричника. – Заходи, если что.
– И ты заходи… – проводил взглядом Хомяк неожиданного гостя, а потом снова резко повернулся к реке. Над островом на том берегу тянулся в небо полупрозрачный серый дымок. Никита молча сбежал вниз по склону холма, запрыгнул в лодку и взялся за весло.
Остров выглядел точно так же, как и в прошлый раз: светлые березы, ярко освещенные прогалины, темные пятна отдельных хвойных зарослей. Хомяк прошел остров вдоль и поперек, старательно принюхиваясь, но ничего подозрительного опять не нашел. Но ведь должен, должен быть источник странного дыма!
Никита остановился и внимательно осмотрелся по сторонам. Где может быть спрятано кострище? На светлых, хорошо просматриваемых полянах его нет. Под елями огня разводить никто не станет, они могут загореться… Или станут?
С этой мыслью Хомяк подошел к небольшой кучке густо растущих рядом с друг другом елей, стал протискиваться между раскинувшими колючие ветви деревьями. Шажок, еще шажок… Ели разошлись, и он увидел на небольшой прогалине низкий, по колено, деревянный колышек с грубо намеченными на нем чертами лица. А вокруг, по углам правильного квадрата, лежали, вперив в кол пустые глазницы, четыре человеческих черепа.
– А-а, щ-щ-щерт! – торопливо выбрался он обратно на прогалину. – Черт, черт, черт! Что это такое? Блин, вот нашел на свою голову… Тут что, жертвоприношения устраивают? Человеческие… Интересно, а Настя про все это знает, или нет?
– Что ты тут делаешь?
Он неожиданности Никита подпрыгнул вверх чуть не на полметра, и схватился за сердце:
– Боже мой, Настенька, как ты меня напугала… А ты тут откуда?
– Увидела, что ты поплыл на остров и поплыла следом.
– Ты знаешь, что тут…
– Да, здесь остатки древнего капища, – с вежливой улыбкой кивнула она. – Поэтому не стоит сюда заплывать. Поехали отсюда, Никита.
– Ладно, поехали, – покосился Хомяк на темные ели. – Поехали.
За несколько минут он перегнал лодку обратно на левый берег, поставил ее в затончик рядом со второй, более узкой лодкой, с минуту смотрел на нее в немом изумлении, а потом поднял глаза на девушку:
– А как ты попала на остров, Настенька?
– Никитушка, милый мой, драгоценный, хороший; любимый мой, единственный, желанный… Не спрашивай меня об этом. Очень тебя прошу, не спрашивай. Не надо…
В Анинлове Зализу ждал неожиданный сюрприз: возле дома начищал зерцала незнакомый московский отрок лет семнадцати. В одной рубахе – белой с вышитым воротником – он казался очередным пришельцем из иных стран. Слишком уж привык опричник, что в Северной пустоши без доспеха ни один боярин из дома не выходит. А здесь: сидит беззаботно рядом со сваленной в кучку, рядом с плащом, кольчугой, да тряпочкой, насвистывая, работает.
Увидев Зализу, юный воин вскочил, приложил руку к груди:
– Здоровья тебе, Семен Прокофьевич, искренне желаю. Те же пожелания государев человек Андрей Толбузин тебе шлет.
– Здравствуй и ты, отрок, – спустился с коня опричник. – Пусть у государева человека Андрей годы будут долгими, а здоровье крепким.
– Благодарствую, Семен Прокофьевич, обязательно слова твои сотнику передам. А он посылает тебе со мной весточку малую, из Александровой слободы.
"Видать высоко вознесся боярский сын Толбузин, – улыбнувшись, мысленно порадовался за друга Зализа, – коли с весточками своими отроков княжеских посылает".
Новенькие зерцала, шишак с алым сафьяновым еловцем, дорогое шитье на вороте, расшитый же поддоспешник из тонкого войлока, золотая с алыми каменьями фибула у плаща, несколько перстней на пальцах явственно показывали, что положение гонца при государе намного значимее, нежели положение засечника из самого дальнего и забытого уголка Руси, а сам отрок при желании способен выкупить весь Ижорский погост вместе с деревнями и усадьбами, и особого убытка в кошеле не ощутить. А вот поди ж ты, погнали его в Северную пустошь ради обычного письмеца, и вынужден он кланяться нищему порубежнику со всем уважением.
– Покормила тебя Лукерья, приняла достойно? – поинтересовался опричник.
– Благодарствую, Семен Прокофьевич, сыт, отдохнул с дороги, в бане вчера попарился, – отрок отошел к седельной сумке, лежащей на крыльце и извлек из нее плотно скрученный свиток. – Вот оно, Семен Прокофьевич.
Зализа принял письмо, отошел в сторону, сел в траву на краю поля, сломал печать, пробежал грамоту глазами. Потом перечитал еще раз, медленнее и откинулся на высокие белоголовые ромашки. Кажется, он начал понимать, что заставило друга послать ему весточку спустя два года молчания. Опричник еще раз поднес грамоту к глазам:
"…Харитон Волошин в крамоле кается, вину всю на себя одного берет, в чистоте знакомых и родичей своих на дыбе и на кресте клянется. Сын его Ростислав из Казанского ханства приехал, за отца молит.
Государь милостив".