Волк отпрыгнул, а неподалеку мелькнула еще одна серая тень, потом еще и еще. Стая смыкалась все ближе и ближе вокруг выдохшейся после долгого перехода жертвы.
– Обойдетесь! – милиционер вскинул пистолет и сделал несколько выстрелов в голодных хищников. На тех это не произвело ни малейшего впечатления. – Ну, блин, санитары леса. Только вас мне не хватает.
Погожин сделал еще выстрел, и опять промахнулся.
– Черт! Патронов на вас не напастись, – он повернулся и стал продираться через топкую поляну: единственный проход, оставленный ему волками. Хищники с удивительной легкостью затрусили вслед, потихоньку сокращая дистанцию.
Несколько раз Станислав брал в руки тяжелый трофейный меч и отмахивался от слишком наглых врагов, но сил его хватало ненадолго.
Волки подобрались на расстояние вытянутой руки, скалили зубы и тихонько рычали. Погожин через силу ускорял шаг, время от времени хватаясь за кобуру. Но стоило ему вытащить пистолет – зверье моментально скрывалось за ближайшими кустами и кочками, выжидательно поблескивая оттуда глазами.
Небо потихоньку начало светлеть. Хищники, обиженно поскуливая, отстали, оставив Станислава наедине с очередной болотной прогалиной и чередой высоких сосен за ней. Погожин собрал остатки сил для последнего рывка, выбрался на сухое место, сгреб с земли разбросанные тут и там омертвевшие ветки, щелкнул зажигалкой, свернулся, мелко дрожа, калачиком и стал ждать тепла.
Костер вскоре разгорелся, языка пламени высоко заплясали, освещая все вокруг, но Станиславу было уже все равно – он уже не чувствовал тепла, не чувствовал холода, тело его перестала пробивать дрожь, а сознание неспешно уплывало в мягкое, спокойное небытие.
– Эй, ты кто?
От толчка переохлажденное тело пронизала резкая боль, заставившая Погожина вздрогнуть и разлепить глаза. Над ним стояла невысокая, крепко сбитая женщина в сером выцветшем сарафане с топором в руке.
– Я ищу Еглизи, – с трудом разлепив губы, прошептал милиционер.
– Никак русский? – удивилась женщина. – А платье чудное.
– У меня в Еглизях тетка живет… – Станислав опять закрыл глаза.
– Эй, не спи! – затормошила его женщина. – А ну-ка, вставай!
Погожин недовольно застонал, но его заставили подняться и куда-то повели, поддерживая под плечо. Каждый шаг, каждое движение отдавались болью и бывший патрульный непрерывно скулил, как подбивший лапу щенок. Поднимать веки тоже оказалось больно, и он так и шел – с закрытыми глазами.
Вскоре под ноги попались ступени. Станислав позволил отвести себя наверх, уложить на лавку, раздеть, завернуть в сухое колючее одеяло.
– На выпей, – в руки сунули миску с чем-то горячим и ароматным. Погожин, не чувствуя ожога, проглотил все до последней капли. – Теперь сюда иди… Полезай на печь.
Милиционер забрался на широкую ровную поверхность, прикрытую каким-то тряпьем. Снизу шло приятное тепло, сверху его согревало шерстяное одеяло. Однако, стоило телу хоть немного отогреться, как его опять стала бить беспощадная крупная дрожь.
Артура Конанова тоже била дрожь – но уже от боли. После допроса его сняли с дыбы, обмазали раны каким-то снадобьем и оставили в покое, обильно откармливая и давая вдосталь вкусного сладковатого напитка. Однако студент все равно никак не мог придти в себя от пережитого ужаса и еще больше – от понимания того, что ужас этот может повториться.
– Бежать! Отсюда нужно бежать!
Спустя четыре дня после пытки он смог более-менее передвигаться по камере, громко стеная от боли в плечевых суставах, и все пытался найти выход. Однако стены из серого кирпича проковырять не имелось никакой возможности: ложку дед ему принес деревянную, в камере кроме жухлой соломы ничего не имелось, а в карманах, обыскать которые тюремщики забыли, имелось только два стольника, десятка и наполовину израсходованная зажигалка. До окна на высоту трех с половиной метров Артур не допрыгнул бы и в здоровом состоянии, а сколоченную из толстых досок не смог бы выбить и Шварцнегер.
– Думай, Артур, думай, – подзуживал сам себя Конанов. – Ты же умнее их на целых пятьсот лет! Должен, должен быть выход, о котором местные предки и не догадываются.
И выход нашелся! Как-то холодным утром студенту захотелось развести костерок – и он сразу сообразил, что против огня деревянная дверь бессильна! В качестве растопки можно пустить солому, а зажигалка у него есть – предки до подобного инструмента еще не допетрили. С трудом дождавшись вечера, Артур свалил всю имеющееся в камере солому к тяжелой створки, щелкнул зажигалкой и отступил к противоположной стене, глядя как по желтым стеблям заплясали веселые огоньки.
Крамольник
Небо наконец-то затянуло серой пеленой облаков, принялся мелкий, нудный дождик, больше похожий на крупнозернистый туман. Засечников перемена погоды только порадовала – путешествовать в доспехах стало не так жарко. А вот новоприобретенный смерд с семьей тут же скукожились и начали стучать зубами. Из всего имущества у Ждана имелось только тонкое, потертое шерстяное одеяло – да и то он отдал бабе, которая завернула в него ребенка.
Миновав Замежье, Зализа оставил свой небольшой отряд на поляне отдыхать, а сам на одном коне отправился к Волошинской усадьбе. Не доезжая до нее пару гаков, опричник спешился и, ведя коня в поводу, лесом подошел почти к самому тыну, окружающему боярский дом.
Волошинские подворники и так постоянно ухитрялись проглядеть визиты засечников, регулярно совершающих объезды земель Северной пустоши, на предмет охоты на станишников, догляда за подозрительными чужаками и сбора жалоб местных смердов о случающемся в округе баловстве. Само собой, не заметили опричника и сейчас, когда он подкрался к усадьбе тайно и остановился в зарослях орешника так, чтобы видеть через распахнутые ворота все, происходящее во дворе.
Жизнь в усадьбе текла своим чередом: вот трое подворников поволокли визжащего хряка к дальней стене – видать отжил свое, нагулял сала. Малая девчонка вышла со двора, сыпанула пшена гуляющим за стеной под присмотром гордого сизого петуха курицам, ярыга принялся таскать к конюшне воду темным от времени ведром. Все шло как всегда, как у всех, как в тысячах и тысячах подобных усадеб, раскиданных по Великой Святой Руси…
Зализа и сам не знал, что он ожидал увидеть. Даже если боярин Волошин и вправду крамолу против государя готовит, либо с колдунами знается – не станет же он в своем дворе идолов ставить или капище безбожное устраивать, не станет рать изменническую в своей усадьбе копить. А поежели знался от с чародеями, что на Неве случились, поежели сам их туда тайно привел – про то боярин открыто не скажет, на этой измене его за руку схватить потребно.
Дворню бы его расспросить, смердов али баб бестолковых, которые в крамоле никак замешаться не могут, а проговориться о делах странных, выдать барина своего не по умыслу, по глупости способны – вот это не помешало бы.
Словно услышав мысленную просьбу опричника, Господь откликнулся – и на ведущей к усадьбе дорожке послышались веселые женские голоса. Вот оно, что сейчас нужно – зажать какую-нибудь дворовую девку под кустом, самому согреться, ее потешить, да потом и спросить про разные пустяки: бывали ли чужеземцы у боярина в гостях, да не творит ли он сам чего безбожного, в церковь ходит ли исправно, али отлынивает.
Зализа, успокаивающе погладив коня по морде, отпустил повода и бесшумно переместился к темной от дождя дорожке. Девки шли с большими корзинками, полными грибов. Видать, из леса возвращались. Шесть баб, две уже в возрасте, одна малая, а три оставшихся – в самом соку.
– А ну кто тут с лешим за грибы не расплатился… – с шутливым рыком выдвинулся из кустарника Зализа, прихватил, полуобняв, ближнюю девку чуть ниже пояса и подволок к себе, крепко обняв. Остальные с визгом кинулись в рассыпную. Опричник развернул девку к себе, скользнул рукой по пышной груди: – Так просто из леса уходить нельзя…
– А ну, отпусти, смерд вонючий, – потребовала девка, не сделав ни единой попытки к сопротивлению.
– Что же ты так грубо, красавица? – настроение Семена испортилось, а девка показалась неожиданно знакомой. Однако, в ответ на грубость, отпускать он ее не стал, а крепко сжал горячий зад и стиснул рукой грудь.
– Отпусти, – спокойно, негромко приказала девка. – Сам себя угробишь.
– Почему угроблю? – желание затащить бабу в кусты угасло окончательно, но Зализа по-прежнему ее не отпускал. – Что ты, навка что ли?
– Лучше бы ты навку схватил, – покачала головой девка. – Может, жив бы остался.
– Держи его!
Зализа повернул голову и увидел двух волошинских подворников, бегущих к нему один с оглоблей, а другой с топором в рука. Позади них из ворот показался и сам боярин с обнаженным мечом. Опричник только головой покачал: ополоумели совсем, что ли? Из-за какой-то девки, которую разве только потискают, да отпустят, целую сечу затеять собираются!
Зализа отпустил бабенку, неторопливо вытянул саблю из ножен. Подбежавший парень взмахнул оглоблей, но опричник шагнул вперед, оказавшись рядом с ним и с силой ударил его рукоятью в лоб. Смерд откинулся на спину, уронив оглоблю себе на грудь, а опричник сделал еще шаг, и вытянул руку вперед, едва не коснувшись кончиком клинка горла второго подворника. Схватка остановилась не начавшись – в руках у мужика был обычный, плотницкий топор, с короткой рукоятью – а не боевой топорик на длинной ручке. Своим оружием смерд просто не мог дотянуться до врага.