Если не считать этого, завтрак прошел в более или менее оживленной беседе на актуальные политические темы или же касательно мелких светских сплетен (здесь, в основном, главенствовала госпожа Блютфельд). За окнами разогнавшегося Экспресса мигали березовые рощи, яркая зелень над черно-белыми черточками тонких древесных стволов; все размазано на скорости, словно на полотнах французских импрессионистов: цвета, света, тени, формы - березы в июльском солнце, представление о березовом лесе. Данилов и Буй остались далеко позади, поезд стоял там всего лишь по четверти часа; как только он выехал из Буя, проводники пошли по коридорам вагонов первого класса, стуча в двери купе и напоминая пассажирам о завтраке. Подумалось, а не сунуть ли обслуге пару рублей и попросить, чтобы еду приносили в атделение, пускай даже и холодную. Таким образом, не пришлось бы сталкиваться с другими пассажирами; разве что в коридоре, по пути в туалет и обратно. Уже предчувствовалась та спираль стыда: всякий день в заточении еще сильнее затруднял бы выход, нарастали бы страхи и болезненные отвращения - граф Гиеро-Саксонский, свернувшийся в дрожащий клубок за дверью, затравленный зверь, кусает пальцы и прижимает ухо к стенке, чтобы за стуком колес услышать шаги подходящих людей - после недели поездки и вправду можно было бы дойти до такого состояния, ничего необычного здесь не было. То есть, уже в первое утро необходимо было выйти на свет Божий с улыбкой на губах, в белом английском костюме и с задорно торчащей в бутоньерке гвоздикой, свободным шагом направиться в вагон-ресторан, который, собственно, прилегал к третьему пассажирскому вагону первого класса и, не мигнув, принять приглашение к столу инженера Уайт-Гесслинга, с элегантным поклоном, а как же - мои дамы, мои господа, enchante.
Беседа велась по-немецки, с более или менее короткими вставками по-французски, когда Жюль Верусс спотыкался на германской грамматике. К тому же, monsieur Верусс заикался и вообще говорил довольно непонятно: предложения начинал, бормоча себе под нос, иногда, точно так же и заканчивал их, так что за столом можно было слышно только средние части высказываний, иногда - несколько выражений, лишенных какой-либо связи. При этом узнало, что Верусс является знаменитым и богатым журналистом, выкупленным Морисом Буно-Вариллем из "Ле Пти Паризьен" за какую-то совершенно невообразимую сумму. Сейчас он направляется в Сибирь, чтобы написать для "Ле Матен" серию репортажей из Страны Лютов. По происхождению он был фламандцем и совершенно не уважал все правящие семейства и кабинеты, равно как и самого Буно-Варилля с его капиталами нувориша и знаменитой антикоммунистической страстью. Те состоящие из нескольких слов высказывания Верусса, как правило, были политическими издевками или же французскими афоризмами. Худой как щепка и чрезвычайно высокий, он прислуживал всем сидящим за столом длиной своих рук-палок, подавая ту или иную тарелку, салатницу, кувшин, солонку или перец. Стол был рассчитан на восемь особ, четыре плюс четыре места, а monsieur Верусс занимал второй от прохода стул - так что сидел он напротив я-оно: лошадиная челюсть, горбатый нос и проволочные очочки на этом носу.
Поскольку капитан Привеженский не отзывался вообще, а господин Блютфельд ни на секунду не переставал есть - он ел и ел, и ел, и ел, словно еда заменяла ему дыхание, лишь только он перестанет набивать рот, тут же упадет замертво с пурпурно набрякшим лицом от отсутствия еды - таким образом, поскольку они не разговаривали, а госпожа инженерша ограничивалась лишь согласиями со своим супругом, беседа шла между инженером Уайт-Гесслингом, Гертрудой Блютфельд, графом Гиеро-Саксонским и доктором Конешиным.
Доктор Конешин - мещанин с суровым лицом, обрамленным огненно-рыжими бакенбардами - ехал во Владивосток, чтобы изучать Белую Заразу, опустошающую колониальные поселения Восточной Сибири и тихоокеанских портов. - Боятся, чтобы остатки Тихоокеанского флота не вымерли, - поспешила с объяснениями шепотом госпожа Блютфельд, едва только я-оно обменялось взглядами с приземистым врачом. - Военное министерство, наверняка, не собиралось давать им пропусков для возвращения домой, но теперь, после виктории Марзова, медицина должна прийти на помощь Министерству. Это, чтобы матросики снова не взбунтовались. А то еще разорвут там бедного доктора на клочки. - Шепот Гертруды Блютфельд был гораздо пронзительней самой громкой из zwischenruf мсье Верусса, так что Конешин должен был его слышать. Но он всего лишь протер свое пенсне и вернулся к методичному разрезанию яйца на четыре, восемь и шестнадцать частей (после этого, кусочки белка и желтка выкладывались на тостах геометрическими узорами).
Госпожа Блютфельд выдавала шепотом сведения из своего Who Is Who сплетницы, и неважно, хотел кто-нибудь ее слушать или нет; венгерский граф был точно такой же жертвой - ладно, согласимся с тем, что гораздо более привлекательной. Блютфельды ехали от самого Санкт-Петербурга, с некоторыми пассажирами уже успели познакомиться, об историях других попутчиков госпожа Гертруда узнала своими тайными путями (френология, генеалогия, рюмочка винца - как следовало предполагать). Вот и слушало рассказы, вначале о соседях по столу, затем и о других пассажирах класса люкс, которые завтракали сейчас, затем об отсутствующих.
Банкир с племянником - мать с ребенком, жена мехового воротилы - прокурор Амурского края, возвращающийся после совещания в министерстве - чахоточная девушка с теткой, направляющиеся в санаторий Льда (это и были те две соседки, которых видело ночью), но опасаться не следует, процесс уже залечивается - офицер царского флота с направлением на судно в Николаевске - разбрасывающие деньгами братья-пивовары из Моравии в кругосветном путешествии - находящийся на пенсии ротмистр кайзеровских гусар - пожилой американский инженер, то ли химик, то ли электрик, вместе с женой, подписавший контракт с Сибирхожето - самостоятельно путешествующая молодая вдова со слишком вызывающей красотой, чтобы в глазах госпожи Блютфельд быть приличной женщиной - старец, едущий на Сахалин, на могилы своих ссыльных сыновей - пастор из Лотарингии с семьей, выходящий еще до Урала…
А через два стола - только не смотрите туда! - утренний кофий пьет князь Блуцкий-Осей, якобы едущий во Владивосток по личному поручению Николая II.
- И чтоб меня апоплексия разбила, если не по его причине и были все эти ночные тревоги!
- Тайная полиция, Жандармский корпус, Третье Отделение, а то и охранка - обязательно ему кого-то выделили, - буркнул доктор. - Они же знали, куда и когда он едет, им не следовало гнаться за поездом ночью. Опять же, у него и свои люди, наверняка, имеются.
- Но, возможно, информацию о замыслах террористов они получили в самый последний момент, - предложил инженер.
- …утечки в самый последний момент всегда весьма удобны…
- Вчера вечером весь вопрос был объяснен нам со всеми подробностями. Официально князь направляется в Америку, чтобы проведать свою младшую дочь, Агафью, которая вышла замуж за вице-президента Российско-американской Компании, но на самом деле князь едет выторговывать мирный трактат с японцами. Представляете, сколько людей обрадовалось бы в России и Европе, если бы переговоры завершились ничем.
- И сколько же? - спросило в наивном изумлении. - Кому же на самом деле нужна эта война? Кому среди тех, кто бросают бомбы и стреляют в высших чиновников?
- А всем, - сухо ответил доктор. - Ведь эти анархисты с социалистами всех мастей только на несчастье да на хаосе и жируют. Какие были бы у них шансы, если бы не война? Вспомните пятый и двенадцатый.
- Но ведь тогда они понесли кровавое поражение, разве нет?
- Ба, в то время к победе революции они были ближе всего. Крупная война, недовольство народа, кровавые побоища - этого им и надо. Опять же, различным бунтовщикам-народникам, чертовым полячкам, excusez-moi, топ comte, черкесам и грузинам, все только и ждут момента слабости Императора, чтобы тут же схватить Россию за горло.
- Господин доктор был на Крещатике, в Киеве, в Красную Субботу, - сообщила всем присутствующим своим театральным шепотом Гертруда Блютфельд.
- Да, был, выбежал из дома сразу же, как только грохнуло. До самого вечера перевозили раненых, собирали убитых. Тела отдельно, конечности отдельно, кишки, кровь литрами…
- …это все случайно с их химикалиями - вечно, когда недоучки за бомбы берутся…
- Если бы не Лед, посреди лета обязательно эпидемия вспыхнула, достаточно одной такой массовой могилы, не достаточно быстро залитой негашеной известью, видал я такие вещи на фронте.
Англичанин обменялся с женой взглядом, выражающим неодобрение и презрение.
- Господин доктор, как можно…
- Прошу прощения, - буркнул Конешин и возвратился к методичному намазыванию гренки повидлом.
Frau Блютфельд захихикала, прикрывая рот платком.
- Из-за господина доктора уже чудом не начался скандал. Тип, что сидел вон там, у окна - сейчас его уже нет, ушел - заросший такой, черный, очень немодно одетый, господин граф его видел, так вот, вчера сошлись с доктором, и что, тут же выясняется, кто таков, Филимон Романович Зейцов, господин граф не слышал? - нууу, я тоже не слышала, но, видно, какая-то значительная фигура среди красных, ах, я в политике не разбираюсь - я правильно говорю, господин доктор?
- Зейцов, поджигатель газетный, после двенадцатого его посадили, но, по-видимому, ненадолго.