Вскоре властитель западных берегов Чудского озера смог воочию убедиться в истинности слов командующего. Отложив мушкетоны и взявшись за кирки и лопаты, немецкие ландскнехты вгрызлись в землю, на глубине ладони еще достаточно мягкую, и стали продвигать траншею под острым углом к крепостной стене. Начав вне досягаемости огня русских пищалей, вскоре они приблизились к Гдову на достаточное расстояние, чтобы обороняющие дали слитный залп. Ядра смачно вонзились в землю по сторонам от узкой сапы, не причинив работающим в ней воинам ни малейшего вреда. Сменяя друг друга, землекопы уже после полудня смогли приблизиться настолько, что епископским бомбардирам удалось подтащить выделенные священником для похода трофейные пищали на дистанцию выстрела и, развернув их за земляной насыпью, дать первый залп. Стремительные чугунные шарики промелькнули в воздухе, почти незаметные глазу, и врезались в основание стены, разбросав острые каменные осколки. От удара крепость содрогнулась, испустив прозрачное облако пыли, словно ковер, выбиваемый послушниками во дворе замка.
Русские ответили беспорядочной пальбой как из крупнокалиберных пищалей, так и из ручных. Однако и пули, и ядра лишь трамбовали землю, не причиняя ливонским воинам никакого вреда.
Наблюдающий за происходящим сын Кетлера довольно рассмеялся:
– Я полагаю, господа, мы можем пока вернуться в Закурие и спокойно отобедать. Язычникам все равно никогда не удастся устоять против цивилизованной армии. Через шесть дней мы поднимем древний штандарт нашего Ордена над этими башнями.
– Там началась война! – Никита с ненавистью посмотрел на ложку с грибным варевом, а потом начал медленно нести ее ко рту.
После вчерашнего перехода у него болело все: ноги, руки, спина, шея, живот. Пожалуй, единственными мышцами, которые боль обошла вниманием, оставались жевательные мышцы. Жевать он мог без особых проблем: но кормить его с ложечки никому в голову не пришло, а потому он оставался за столом еще долго после того, как все обитатели поселка разошлись по работам. Рядом, наблюдая за мучениями гостя, оставались только Костя Росин, Игорь Картышев и Сергей Малохин.
– А почему она так решила? – опять вернулся к началу разговора Картышев.
Хомяк, прожевав грибы, вернул ложку в миску:
– Она работает кем-то вроде жрицы в построенном на острове капище. Там, в ходе неких тайных обрядов на нее спустилось откровение, и она постигла, что на западных границах началась война… – врать у Никиты получалось плохо, а потому он опять сосредоточился на ложке.
– Ну и что, – фыркнул Малохин, – мы должны посылать оричнику сообщение о том, что на Неве у какой-то тетки было видение, и из-за этого он должен бояр в ружье поднимать?
– Нет, мне куда более интересно другое, – остановил Сергея Росин. – Ты хочешь сказать, Никита, что ты отмахал пешком хрен знает сколько километров только потому, что твоей жене померещилось что-то странное? Почему из-за дурного сна одной девицы вся Ленинградская область должна подниматься по тревоге?
– Я там был, на острове, – наконец признался Хомяк. – Там есть странные символы, сложенные из костей и черепов, столбики в ельниках спрятаны. Солнце там всегда светит, какая бы погода вокруг не была.
– Много там жрецов в капище? – скромно поинтересовался Игорь.
– Она… Она одна…
– Видно, богатый храм, – без тени улыбки кивнул Картышев.
– Она сказала… – Никита зачерпнул еще ложку грибов. – Она сказала, что на острове спит отец варягов. Перун.
– Перуна князь Владимир вниз по Днепру спустил… – по инерции парировал Малохин, но на полуслове запнулся. – На Неве?
Он отступил и посмотрел на своих товарищей:
– Мужики, вы помните: арабы всегда говорили, что русские, это племя живущее на острове у озера Нево, то бишь у Ладоги. Все историки еще постоянно гадали, то ли они имеют в виду земли между Волховом, Невой и Чудским озером, или земли между Невой и Вуоксой. А что, если арабские торговцы имели в виду именно маленький островок на Неве, где стоит капище главного русского Бога? Вы представляете, какое открытие мы сделали?!
– Ну, тогда понятно, почему сюда регулярно варяги наведываются. Непонятно только, откуда? – добавил Картышев.
– Ну, теперь вы мне верите? – с облегчением вздохнул Никита.
– А еще, мужики, – хмуро добавил Росин. – Как раз на лугу перед этим островом мы заночевали, прежде чем проснуться в нынешнем времени. Про этот случай твоя жрица ничего не говорила, Никитушка?
– Блин, точно! – вскочил со своего места Малохин. – Это она! Вот, черт… Нужно на Неву, идти, с теткой разбираться. Пусть назад возвращает!
– Подожди, – покачал головой Костя. – А как же война? Там, на западе, кто-то сейчас помощи ждет. Там люди гибнут, а ты бежать сломя голову предлагаешь.
– Почему ты решил, что там сражения идут? – фыркнул Малохин. – От того, что какой-то тетке что-то приснилось?
– Сережа, родной, – вздохнул Росин. – А в то, что мы в шестнадцатый век провалились, ты веришь? Ты уж выбери что-нибудь одно. Или с островом связано нечто, способное протаскивать сотни людей сквозь века, но уж тогда и про нападение соседей на западные границы оно наверняка способно узнать. Или оно про обстановку ближе прямой видимости ничего знать не может – но уж тогда и на счет путешествия во времени разговаривать не стоит.
На этот раз Малохин предпочел промолчать.
– Я возьму твои лыжи, Никита? – решительно положил ладони на стол Картышев. – Мы пока ни одной пары вырезать не догадались.
– А как же я?
– Судя по тому, как ты реагируешь на каждое движение, ты еще дня три никуда пойти не сможешь.
– Смогу! Свиньи у меня… – попытался встать Хомяк, и лицо его тут же скривило от боли.
– Вот видишь! – поднялся Игорь. – Пока оклемаешься, я успею сходить и туда, и обратно.
– Объяснять опричнику, что у какой-то женщины на Неве было видение о нападении на западные границы? – Росин снова тяжело вздохнул. – Полный бред. И не сообщать ничего нехорошо получится… Лучше, я сам схожу.
К удивлению руководителя клуба, Зализа отнесся к сообщению вполне серьезно. Единственное, о чем он спросил, выслушав сбивчивый рассказ Кости и поняв, что речь идет о пользующимся дурной славой селении Кельмимаа:
– Откуда там люди? Их же вырезали всех еще в прошлом году!
– Один из моих знакомых поселился, – пояснил Костя. – Вместе с нами сюда приехал.
– Помню, самого его видел, – кивнул Семен. – А вот женщина…
– Местная она, – повторил Росин. – Там и живет.
– Ты, боярин в горницу проходи, откушай чем Бог послал, – задумчиво кивнул Зализа. – Ярыга баял, баня у него протоплена. Как потрапезничаешь, согреешься.
Наворачивая гречу с мясом и запивая ее горячим сбитенем, Костя все время пытался понять: встречают его как дворянина, вольного боярина-воина, или как простого смерда? Насколько он помнил "Домострой", царь требовал, чтобы челядь кормили "хлебом решетным, щами, да кашей с ветчиной жидкой, а иногда, сменяя ее, и крутой с салом". Хлеб ему предложили свежий, рыхлый, ноздрястый, явно домашней выпечки; вместо щей налили густой наваристой ухой, подернутой сверху толстой янтарной пленкой, что можно считать разумным эквивалентом; но вот является ли греча с мясом "жидкой кашей с ветчиной"? Правда на широких оловянных блюдах лежали пахнущие грибами пироги и расстегаи, демонстрирующие крупнокалиберную малину. Однако, по воскресениям и праздникам слугам тоже полагались пироги – а какой сейчас день, Росин не имел ни малейшего представления.
Так, в тяжких раздумьях, Костя и накушался до такой степени, что после долгого лыжного перехода по морозному воздуху его потянуло в сон. Знал бы он, чего лишается! Помочь боярину хорошенько попариться пришли две молодые, пышные, веселые девицы, и не помышлявшие прикрывать своих прелестей березовыми и еловыми вениками. Однако попавший в тепло гость окончательно сомлел, и хотя сделал пару поползновений воспользоваться случаем, оказался ни на что не годен.
Утром его разбудил девичий смех – очень может быть, что полати в светлице на первом этаже с ним делила какая-то из вчерашних знакомых, но и этот шанс хозяйский гость упустил. Когда он поднялся, рядом никого не оказалось, а смешок удалялся вдаль где-то за дверьми.
Встав и одевшись, он вышел наружу и в дверях столкнулся с опричником.
– Поднялся, боярин? Ну, пойдем.
Одетый в отливающий железом и побрякивающий кольчужным подолом юшман, небрежно расстегнутый на груди, Зализа уже не походил на раздобревшего купчишку, каковым казался вчера в цветастых нарядах. Даже черная бородка опричника ныне не топорщилась задорно вперед, а достойно лежала на груди, прикрывая меховой ворот овчинного поддоспешника.
– Снедь в сумках, – сурово сообщил Семен, выводя Росина во двор, где на одного из двух приготовленных коней уже успели навьючить никитины лыжи. – Сейчас об утробе заботиться недосуг. Садись.
Костя, которого мгновенно пробил пот, несколько секунд поколебался, потом взялся за луку седла, вставил ногу в стремя, оттолкнулся от земли и… мгновением спустя, судорожно вцепившись в обитый кожей выступ перед собой, взирал на окружающих с высокой покачивающейся опоры.
– Я… – он хотел сказать, что не умеет править лошадью, но опричник уже взметнулся на своего жеребца, затем небрежно подобрал повод росинского коня и закрепил себе около ноги.
– Береги себя, Семен!
Зализа оглянулся, улыбнулся, встопорщив бороду, махнул на прощанье рукой и подтолкнул жеребца пятками. Тот тронулся вперед, потянув за уздцы вторую лошадь, и Костя понял, что если он обернется на крыльцо, то неминуемо потеряет равновесие и грохнется вниз.