– То не к спеху, – тоном знающего человека ответил Росин. – Пороховую мельницу зимой все равно запускать нельзя. Мякоть мерзнуть станет.
Опричник Семен Зализа и купец Илья Баженов выехали из Каушты с первыми солнечными лучами, не дожидаясь утренней трапезы и окончания молитвы. Провожал их руководитель клуба "Черный Шатун" Константин Росин, Игорь Картышев и инструментальщик "Опытного завода", ставший лучшим стекольщиком Ижорского погоста – за неимением других – Александр Качин.
– Готов об заклад побиться, – усмехнулся Качин, – они там обсуждают, как наше стекло, бумагу и порох лучше всего поделить. А мы потом простыми нищими работягами останемся.
– Тут ты не прав, – покачал головой Росин. – Главная ценность ведь не в твоей печи, не в моей бумаге, не в серегиной идее скрывается. Главная ценность вот здесь! – Костя постучал себя по лбу. – В наших головах. И никуда они от нас не денутся. Выплатят и сделают все, что мы пожелаем.
– Угу, – с некоторым сомнением откликнулся Саша. – Скажут, что мы рабы крепостные, и все.
– Не скажут, – покачал головой Картышев. – Пока во время Великой Смуты западная демократия на Русь не пришла, про рабство здесь вообще не знали. А до Смуты еще пятьдесят лет. Мы, скорее всего, и не доживем. Странная зависимость, кстати, получается. Все известные демократии всегда на рабский труд опираются. Древняя Греция, Новгород, просвещенная Европа. А диктатура почему-то основывается на свободном труде. Например, московская монархия, со свободы крестьян начинавшая, спустя двести лет после Смуты ее опять добровольно восстановила. Не уживается как-то деспотизм с рабством в одном сосуде, как не запихивай.
– А как же США? – повернулся к нему Качин. – Самая демократическая страна.
– Угу, – кивнул Игорь. – Которая начинала с торговли неграми, а сейчас считает изгоями сотни тысяч эмигрантов на своей земле, не платит им за труд почти ничего и угрожает выслать назад, если они не станут работать задарма…
– Нашли о чем спорить, – перебил обоих Росин. – Нет еще вашей Америки и в помине. А мне, например, картошечки жареной хочется, аж под ложечкой сосет. Больше, чем выпить.
Между тем всадники, ведущие в поводу оседланных коней, подъезжая к лесу тоже вели свой неспешный разговор:
– Ты мне десяток саней выделишь, Семен Прокофьевич? – поинтересовался купец Баженов, мысленно прикидывая предстоящие расходы. – Потребно мне в Новагород сходить, товары купить согласно списка иноземцев твоих, да плотников толковых нанять.
– Думаешь, Илья Анисимович, выйдет толк из прожектов сих странных?
– Должно, Семен Прокофьевич. Пусть не из всех, но денежки всяко не пропадут. Ты бумагу, что Константин Алексеевич дрянной назвал, видел? Она, конечно плоха, с виде желтая и рыхлая получается. Но поежели ее втрое дешевле самаркандской али англицкой продавать, казна купит всю. Приказным книгам цвет бумаги вовсе ни к чему. На одной бумаге мы с тобой, Семен Прокофьевич, капитал сделать можем. Каушта ведь на твоей земле стоит, тебе государем пожалованной. И пороховую мельницу пустить ты тоже можешь. Я не предлагаю государя обманывать! Пусть хороший порох делают. И Руси польза, и нам прибыток. Они могут хороший порох делать, я верю.
– А как же стекло, Илья Анисимович?
– Стекло у них хорошее, Семен Прокофьевич, спорить не стану. Но на бумагу и порох покупателей больше. И со знаком отличным для бумаги Константин Алексеевич хорошо придумал. Пусть все знают, что здешняя мануфактура самую дешевую и хорошую бумагу делает, пусть к нам плывут. На торговую монополию иноземец твой, считай, согласился. Пусть теперь мельницу ставит, Бог ему в помощь. А с золотом я подсоблю…
Тропинка вошла в лес, отряд из двух человек и четырех лошадей вытянулся в колонну, и разговор сам собою угас. Оба всадника даже в мыслях не могли себе представить, что уже через два десятка лет на Руси появятся библии, молитвенники и иные книги, в выходных данных которых будет стоять небрежный оттиск: "Отпечатано на монастырском дворе по указанию игумена". После середины шестнадцатого века Московское государство перестало испытывать голод и в бумаге, и в типографиях. Не думали они и о том, что спустя несколько столетий водяной знак "SZ", означающий "Семен Зализа", будет для историков неоспоримым аргументом в доказательство того, что основная масса бумаги завозилась на Русь из дикой далекой Англии.
Как раз о мнении историков обитатели русских земель шестнадцатого века заботились менее всего.
Часть вторая
Железо
Подкурье
Лоймы, с оглушительным хрустом ломая носами тонкий прибрежный лед и с еще более громким треском ломая промороженные тонкие камыши, приткнулись к берегу в самое удачное время: незадолго после полуночи. На небе ярко светили звезды, изливала свой желтый свет полная Луна. Ясная погода предвещала усиление мороза – но зато позволяла, не смотря на ночь, хорошо различать силуэты людей, деревья и кустарник на берегу, низкие борта соседних лодок.
Латники, поблескивая кирасами и высокими широкополыми шлемами, стали выбираться на сушу. Время от времени то с одной стороны, то с другой стороны доносилась негромкая ругань: на припорошенном снегом пространстве было трудно различить границу земли и спрятанной под тонкий лед воды. Воины то и дело проваливались в стылую озерную тину, пытались отряхнуться – но тонкие суконные чулки намокали практически мгновенно, и с этого момента уже не согревали ноги, а начинали высасывать из них тепло.
Дерптский епископ презрительно скривил губы: цивилизованные немецкие наемники прибыли на войну с русскими в деревянных туфлях, чулках, набитых ватой кальцонах и вамсах, из-под которых выпирали пышные складки рубашек. Разумеется, готовясь к высадке большинство из них напялили кованные кирасы – но железо плохо спасает и от холода, и от воды.
Епископские же воины предпочитали не очень красивые, но прочные и непромокаемые сапоги из свиной кожи, легкие, но теплые плюдерхозы, спускающиеся от пояса до сапог причудливыми складками, меховые жилетки под кирасы и длинные шерстяные плащи с капюшонами, в которые можно завернуться и улечься спать прямо в снег. Они могли проваливаться в воду до колен, и не обращать на подобный пустяк внимания, могли сутками стоять под проливным дождем – но стекающая по складкам вода все равно не смогла бы добраться до сухих ног.
Правда, сам епископ предпочел кирасе и жилетке войлочный поддоспешник, поверх которого одел бархатную испанскую бриганту, а на бриганту – легкую кольчугу псковской работы.
Правда, одно преимущество у ландскнехтов имелось: почти половина из них несла на плечах крупнокалиберные мушкетоны.
– Быстрее, быстрее, – торопил воинов сын верховного магистра, идя вдоль берега и вглядываясь в лица людей.
Епископ понял, что рыцарь ищет именно его, и распахнул плащ, подставляя массивный золотой крест лунным лучам. Металл блеснул желтизной, привлекая к себе внимание, и кавалер Иван тут же повернул к нему, словно завороженный внезапно открывшимся сокровищем.
– Господин епископ, вы говорили, что вдоль берега идет дорога, – напомнил молодой командующий. – Но я ничего не вижу. Мы не могли заблудиться?
– Вы никогда не бывали на Руси, мой друг, – вздохнул священник. – Вы что, рассчитывали увидеть здесь мощеный тракт шириной в две кареты? Забудьте. То, что русские называют дорогами, чаще всего оказывается узкой непролазной тропой. Здесь, под снегом, вы ее и вовсе не разглядите. Мы высадились именно там, где нужно. Разве только на пару миль ошиблись, не более.
– Язычники, – презрительно фыркнул рыцарь, поворачиваясь лицом к лесу. – Дикарская страна.
– Я бы хотел предупредить вас, мой юный друг, – обратился к Ивану епископ, который, опершись на руку монастырского воина, спускался с носа лоймы на хрустящий промороженный песок. – Чтобы понять Русь, вы должны сразу умножать на десять все, что знаете о Европе. Это избавит вас от некоторых иллюзий. Так, например, расстояния между русскими городами всегда в десять раз длиннее, нежели между такими же в родной нашему сердцу Германии. Потому местные язычники ленятся рубить сухопутные дороги, предпочитая им пути естественные: реки, озера. От Гдова к Пскову и Иван-городу торговцы и рыбаки плавают на лодках, либо ездят по льду на санях. Сухопутный путь используется редко и натоптан очень плохо. Сейчас все лодки во Гдове и окрестных деревнях вытащены на берег, а санный путь еще не проложен. Сие дает нам прекрасную возможность взять селение до того, как оно сможет получить помощь. Вы по-прежнему готовы осуществить сей замысел, или терзаетесь в сомнениях?
– Готов, господин епископ! – решительно отверг любые намеки рыцарь. – В каком направлении нам следует двигаться?
– На юг, – махнул рукой священник. – Там имеется рыбацкая деревня, в которой мы сможем добыть лошадей и несколько повозок. От нее до Гдова останется не более двух миль.
– В городе могут услышать шум… – обеспокоился командующий.
– Так сделайте так, чтобы шума не было!
– Господин фон Катсенворд! – отступил, вздрогнув, рыцарь и наконец попытался вести себя, как настоящий командующий: – Проследите за выгрузкой бомбард! Господа фон Гольц и фон Регенбох, следуйте со своими отрядами за мной. Предупредите кнехтов: если они допустят в деревне пожар, я повешу каждого четвертого!