С этими словами властитель западного берега Чудского озера вернулся за стол и, неторопливо прихлебывая из кубка, погрузился в чтение. Когда спустя час ученого дворянина опять освободили от кляпа, он взмолился:
– Не надо! Не нужно больше, я расскажу все! Не нужно пыток…
– Что ж, я рад, если к вам вернулось благоразумие, – епископ прижал пальцем место, на котором остановил чтение и поднял глаза на сдавшегося пленника. – Я слушаю вас, барон.
– Я не умею добывать золото, господин епископ. Это всего лишь обман. Способ выманивания денег из простаков. Я заранее обмакнул золотой слиток в свинец. Когда слиток начали нагревать, свинец стек, а золото осталось.
– Вы лжете, мой дорогой барон. В свинцовой дроби, которую один из торговцев принес с собой золота быть никак не могло.
– Оно было в палочке, которой я размешивал расплав. Оно расплавилось и вытекло.
– Я бы поверил вам, барон, но сами продали это золото на треть дешевле его стоимости. Будь оно настоящим, вы давно разорились бы на этом обмане.
– Но я продавал тертую соль! Я выдавал ее за философский камень! Это окупало все.
– Не всякий решится самостоятельно заниматься алхимией, – недоверчиво покачал головой епископ. – Зато каждый купит золото на треть дешевле его стоимости. Я думаю, господин барон, вы пытаетесь выдать себя за обманщика, чтобы сохранить тайну алхимической трансмутации. Но вам придется расстаться с ней, как бы вы не упрямились. Эрни, продолжай.
– Нет, не на…
В пыточной камере снова воцарилась относительная тишина. Палач, негромко напевая себе под нос, закручивал барашки тисков, барон Анри дю Тозон хрипел в своем кресле, а увлекшийся текстом епископ, забыв про кубок, то дочитывал страницу до конца, то возвращался назад и, шевеля губами, перечитывал отдельные фрагменты. Наконец он поднялся со своего места и направился к креслу:
– Как твои дела, Эрни?
– Заканчиваю со средним пальцем, господин епископ.
– На сегодня хватит. Господину барону следует отдохнуть.
Палач тут же послушно ослабил тиски, освободил руку пленника, повисшую, словно плеть, вытянул кляп.
– Я ничего не знаю, – жалобно прошептал алхимик. – Клянусь вам, ничего.
– Мы обсудим этот вопрос в другой раз, дорогой барон. Постарайтесь встать, я отведу вас на отдых.
Вдвоем мужчины подняли французского дворянина с кресла, помогли ему сделать пару несколько шагов до ощетинившейся длинными кинжалами деревянной девы. Еще не понимающего, что его ждет, человека вдавили в углубление, после чего с силой захлопнули крышку. Дю Тозон жалобно вскрикнул, широко открыл рот, хватая им теплый влажный воздух. В крышке оставалась прорезь для лица запертого человека, сквозь которую тот мог видеть происходящее вокруг.
– Вы удивлены, что по-прежнему живы, барон? – поинтересовался епископ. – Напрасно. Эту "деву" изготавливали лучшие медики Нюренберга, и ни один из кинжалов не повредит внутренних органов, и не перережет ни одной артерии. Она вам совершенно не повредит, зато избавит от глупого желания совершить побег или наложить на себя руки. К тому же ваши ноги все еще целы, и нагрузка на ножи совсем не велика. А теперь прошу меня извинить, я вынужден вас покинуть. Дела.
Хотя на улице уже смеркалось, из ворот замка вырвалась кавалькада всадников, вскачь помчавшихся по утоптанной дороге, разбрасывая из-под копыт густую липкую грязь. Спустя два часа они остановились возле небольшого деревянного костела деревеньки Воркула, епископ спустился с коня, вошел внутрь и, не обращая внимания на суетящегося рядом местного пожилого священника, принялся листать церковную книгу. Наконец он нашел то, что хотел и, ткнув пальцем в запись, спросил:
– Где живет семья Улесков?
– На хуторе Хамасти, господин епископ, – заискивающе заглянул сбоку священник.
– Все они истинной веры?
– Да, госпо…
Но дерптский епископ уже вышел, круто развернувшись, из храма, легко поднялся в седло и дал шпоры коню. Еще почти четверть часа бешенной скачки, и монашеский отряд из семи воинов промчался вдоль плетня сиротливо стоящего среди широких лугов хутора. Двое всадников спешились, без лишних церемоний сняв заменяющие ворота жерди, и епископ смог подъехать к самым дверям. Здесь он сошел на землю, шагнул, пригнувшись, в низкую дверь, отодвинул сильной рукой перепуганных хозяев, склонился над покачивающейся на спущенных с потолочной балки веревках колыбелькой.
– Девочка? – на всякий случай уточнил он.
– Д-да, – подтвердил хозяин дома, еще не чуя ничего худого.
– Хорошо, – епископ осторожно извлек дитя из колыбельки, прижал к груди, прикрыв полой плаща, и вышел прочь.
Встревожено заржала лошадь, застучали, удаляясь, копыта, и только после этого в опустевшем доме серва раздался истошный женский вой.
Спустя еще два часа, уже почти в полной темноте, всадники въехали обратно в ворота епископского замка.
Вскоре темноту выложенного черепами подземелья разорвал мечущийся свет факела. Хозяин замка небрежно сунул свой светильник под кучу заранее сложенных в очаге дров, затем отошел к верстаку и положил хнычущего ребенка поверх пыточных ножей.
– Господин епископ, – донесся до него жалобный голос. – Господин епископ… Мое имя Бенджамин. Я сын сапожника из Веллингтона. Англичанин. Мне показалось скучным всю жизнь тачать сапоги и я сбежал из дому. Я был юнгой, потом учеником скульптора в Аризио, в Италии. Там я научился фокусам и стал выдавать себя за ученого алхимика. Я знаю семь языков и умею читать на двух. Я не умею изготавливать золота. Пощадите меня, господин епископ.
– Все в руках Господа, сын мой, – торопливо ответил епископа. – Молись ему, и если ты не лжешь, он пошлет тебе смерть.
– Я еще слишком молод…
– Тогда я могу обещать тебе очень долгую жизнь, – не удержался от саркастической усмешки хозяин замка. – Но ее будет трудно назвать счастливой.
Священнослужитель еще раз пробежал глазами текст в раскрытой "Книге Магли", потом вышел на свободное от инструментария место перед очагом, взял выкатившейся из огня уголек и быстрыми, уверенными движениями нарисовал пятиконечную звезду, соединив кончики лучей дополнительными линиями. Прошелся вокруг, выверяя правильность рисунка. Затем вернулся к верстаку и развернул согревающие плачущего ребенка тряпки. Тот затих, видимо, ожидая, что сейчас его прижмет к груди мама и начнет кормить.
Епископ заколебался. Из свитков, сохранившихся со времен языческого Рима, он знал, что Богам наиболее приятна та жертва, в ходе которой человек подвергается наибольшим мучениям. Но на страдания нужно время, а ему так нетерпелось начать свой опыт!
Священник взял в руку нож для рубки костей, занес его над головой и с такой силой вонзил в нежную грудь младенца, что клинок глубоко вошел в старые сосновые доски. Плач оборвался. Убийца не без труда вырвал нож, схватил тщедушное тельце на руки, бегом добежал до пентаграммы и стал окроплять намеченные линии горячей кровью – прямо по белым оскаленным черепам. Младенческой крови оказалось мало, и епископ мял мертвого младенца изо всех сил, словно из губки выжимая каплю за каплей. Когда тело иссякло, он положил девочку в самый центр рисунка, запалил в очаге свежий факел, вернулся за стол и громко прочитал, тщательно произнося букву за буквой:
– Иом а тнемелуес те трассийбо арднеивед ем иуг ербмос тирсе'л иси еннеив еуг ксеуев едж! – епископ швырнул в мертвое тело факелом, но в тот миг, когда тот почти попал в цель, пламя внезапно погасло, и во время мига ослепления мраком оказалось, что убитой девочки в центре пентаграммы больше нет.
– А-а!!! – Настя испуганно вскинулась в постели и мертвой хваткой вцепилась в спящего рядом Никиту Хомяка.
– Ты чего, родная? – сонно отозвался тот, подтягивая одеяло на плечи.
– Он идет! Никита, он идет!!!
– Да кто идет? – на этот раз плечистый мужчина открыл глаза и, сладко зевнув, вперился взором в супругу.
– Я не знаю… Но я чувствую, я чувствую его! Он силен. И он страшен. Он придет сюда, на нашу землю, на остров Перуна.
– Остров кого?
– Отца варяжского… – женщина притихла и испуганно зашарила глазами по сторонам.
– Это он, что ли идет?
– Нет, он спит…
– И нам того же не помешает, – сварливо отозвался Хомяк и снова опустил голову на подушку. – Спи.
В небольшой избушке, притулившейся на берегу Невы, опять наступила тишина.
Погасший факел откатился в сторону, и от него по подземелью прокатилась волна холода. Неясная тень скользнула по потолку, метнулась к завешанному в углу ходу в пещеру, вернулась обратно и стремительно нырнула за спину главы епископства.
– Ты здесь, Лучезарный? – неуверенно спросил хозяин замка.
В ответ послышался клокочущий смех:
– Ты думаешь, ваш Лучезарный только и думает, как поскорее примчаться на зов какого-то смертного?
– Но в книге написано о том, как вызывать демона Тьмы!
– И это правильно, – смех превратился в шелестящий шепот. – Но только книга эта написана еще тогда, когда о Люцифере еще никто ничего не знал…
Звук смещался вправо, влево, вверх, становился то громче, то тише, и епископ Дерпта наконец взмолился:
– Где ты, демон?!
– Я здесь… – голос, казалось, разорвался прямо в черепе священника. – Чего ты хочешь?
– Я… Я раб Сатаны, и я хотел воплотить его в этом мире, призвать его на тысячелетние царствие….
Громогласный хохот заставил епископа зажать уши: