Довелось Любиму поглядеть и на воеводу князя, Вячеслава, который пару раз приезжал к ним поглядеть, как идут дела с учебой. Правда, тут березовский ратник несколько разочаровался. Уж больно много всякого довелось о нем услышать, так что в его представлении воевода был эдак в полторы сажени ростом, да и плечи не меньше сажени, опять же голос такой, чтоб крикнул и птицы сверху попадали. Прочее тоже должно соответствовать стати.
На деле же оказалось, что вид у него самый что ни на есть обыкновенный, а что до роста, то тот же Прокуда куда выше, да и сам Любим как бы не вровень с ним. Плечи тоже не больно-то велики. Крепок, конечно, но до богатыря явно недотягивает. Правда, в ратном мастерстве воевода и впрямь оказался силен - проверяя занятия по бою без оружия, Вячеслав некоторое время глядел на них, а затем не выдержал и сам ринулся в круг. И ведь вызвал на поединок не кого-нибудь одного, а сразу пятерых, потребовав от Пелея лучшего от каждого десятка. От березовского вышел Маркуха. Так вот, воевода закрутил такую карусель, что спустя всего минуту и Маркуха, и остальная четверка ратников уже лежали, разбросанные ловким Вячеславом кто куда.
Позже Пелей поведал, поначалу взяв со всех слово молчать, что сам Вячеслав из дальних краев. Оклеветали его перед батюшкой злые люди, да так, что он чуть головы не лишился. Тогда-то, став князем-изгоем, он и отправился в Ожск, где его обласкал и принял к себе на службу князь Константин Владимирович.
Верховного воеводу Ратьшу Любим тоже разок повидал. Ох и силен старик. Хоть и хворает, по всему заметно, но еще о-го-го. Правда, тягаться врукопашную он ни с кем не стал, но зато показал ратное художество. Такой хитрости в бою на мечах Любиму видеть не доводилось.
А еще Любим успел повидать юного княжича. Да не просто повидать, но и поглядеть на то, как Святослав по команде Пелея выполняет все строевые приемы. Вроде бы и лета малые, смени ему одежонку на более простую, так малец мальцом, а как ловко у него все выходило - бодро, четко, поневоле залюбуешься. Сам Любим эти приемы доселе не очень-то жаловал, а некоторые в душе и вовсе считал ненужными, но теперь, после увиденного, стал относиться к ним совершенно иначе.
А кое-кого из ратников этот приезд наследника рязанского князя побудил к ретивости в иной учебе, связанной с грамотой. И тут пример Святослава оказался благотворным - ох и лихо он чел из свитка, который дал ему Пелей. Даже не верилось, что мальцу, как им сказали, всего ничего - только одиннадцать лет.
Лишь об одном сокрушался Любим - не давали им в руки настоящего оружия. Даже то, что они принесли с собой, сразу отобрали на сохранение, да так и не возвращали. И проку с того, что их толстые деревянные мечи, грубо выструганные из дуба, по весу ничем не отличаются от железных. Все равно не то, ибо дерево оно и есть дерево. Да и копья ихние воткнуть в цель не смог бы даже сам воевода - наконечника-то нет. Правда, метать их все равно метали, намазывая тупое острие мелом, чтоб сразу было видно, в какое место угодило оно на мишени. Пелей же в ответ на аккуратные намеки - пора уж и настоящие в руки брать - лишь усмехался, отделываясь шуточками и прибауточками, которых полусотник знал в превеликом множестве, а наиболее настырным говорил напрямую:
- Не доросли еще, так что вам пока и щита за глаза.
Однако на втором месяце они получили-таки копья. Мечей, жаль, так и не дали, но хоть что-то. Зато боевой доспех к тому времени имелся у каждого. Правда, шили они его себе сами, по вечерам, опять-таки под руководством полусотников. Трудились над ним старательно - чай, для себя, - аккуратно вгоняя под подкладку плотных шапок из пеньки металлические пластины и тщательно обшивая каждую из них - чтоб не соскользнула. То же самое и с бронью, в которую после вшивания металлических вставок превращалась обычная одежа. Получалась она тяжеловатой, хотя на самом деле в сравнении с настоящим кольчатым доспехом того же Пелея, который тянул никак не менее чем на полпуда, весила вдвое меньше.
Словом, много чего познал и много чему научился Любим. К концу второго месяца он если и вспоминал себя тогдашнего, то лишь со стыдом, догадываясь, каким недотепой в первые дни он, наверное, казался Пелею. Десяток, в который он входил, был ныне лучшим во всей полусотне, а та, в свою очередь, как доверительно сказал сам Пелей, постепенно выходила в первые в сотне Позвизда. Впрочем, сотней она только именовалась, а на самом деле в нее входило аж четыре полусотни, то есть вдвое больше.
Помнится, поначалу любознательный Любим слегка недоумевал, но все тот же Пелей, к которому ратник обратился с вопросом, пояснил, что сделано это для того, дабы Позвизд, даже после того, как у него заберут наиболее способных людей для особых сотен какого-то спецназа, а также в дружину и в арбалетчики, все равно не нуждался в пополнении. Кроме того, как неохотно заметил Пелей, отводя взгляд в сторону, полноценным ратником станет не каждый из них, но только тот, кто… выживет после первого сражения, а в нем тоже неминуемы потери.
Вот странно. Казалось бы, все это, включая свою возможную гибель в бою, Любим должен был прекрасно сознавать и без пояснений полусотника, однако только сейчас будущий защитник рязанской земли в полной мере осознал, что он может и не успеть стать тем самым полноценным ратником. Нет, он не испугался, но холодок по спине у него пробежал.
А потом пришел знаменательный день, которого так ждали, хотя в то же время немного и страшились новобранцы. В этот день им сообщили, что, кажется, появилась возможность стать полноценными ратниками, которыми, как известно, становятся после первой битвы…
Глава 6
Победители без битвы
Не может сердце жить покоем,
Недаром тучи собрались.
Доспех тяжел, как перед боем.
Теперь твой час настал. - Молись!Александр Блок
Хватило событий и накануне этого дня. Любим как сейчас помнил послеобеденный отдых, когда кто-то из березовских парней спросил Пелея о странной угрюмости Позвизда. Полусотник помрачнел и нехотя пояснил, что тот до сих пор опечален смертью своего родного брата, который погиб в мордовских лесах этим летом.
После этого рассказа Пелея о сотнике остаток дня все ходили угрюмые и молчаливые, а вечером Гуней принялся подзуживать тихого Мокшу, допытываясь, почто его родичи так подло поступили с братом Позвизда. Тот долго не отвечал, однако задира не унимался и продолжал допытываться, все сильнее толкая Мокшу в плечо и брызжа слюной.
Любим хотел уж было вмешаться, потому что чуял, что сейчас парень не выдержит подначек и полезет в драку. И добро бы, если б он отколотил противного Гунейку, но скорее всего получится наоборот. К тому же в любом случае их всех еще в первые же дни строго-настрого предупредили, чтоб никто даже не помышлял махать кулаками, посулив за это лютую казнь. В чем именно заключается ее лютость, правда, не пояснили, но заверили, что небо покажется с овчинку.
Любим уж было и с места привстал, и шаг шагнул, но больше ничего не успел. Как раз в это время Гуней неосторожно прошелся по внешности матери Мокши, и в тихого парня словно черт вселился. Спустя миг клубок из двух тел покатился по изрядно притоптанной земле, которую последнюю неделю чуть ли не через день поливал дождь со снегом. Теперь о том, чтоб их растащить, нечего было и думать.
Отчаяние поначалу помогало Мокше, но затем более сильный Гуней стал одолевать, и неизвестно чем бы все закончилось, если бы не подоспевший Пелей. Любим никогда бы не подумал, что их невысокий полусотник столь силен, а тут… Не успел никто опомниться, как Пелей уже развел их в стороны, крепко ухватив за грудки и не давая сблизиться для продолжения драки.
Расспросы поначалу ничего не давали - Мокша молчал, а Гуней говорил лишь, что он ни в чем не виноват, потому как первым драку не начинал. Лишь спустя некоторое время полусотник все-таки выяснил, что именно предшествовало столь страстному мордобитию, и немедленно приказал подошедшему к месту происшествия Прокуде созвать всю полусотню. Чтобы было посветлее, принесли несколько факелов, и при их пламени, яростно метущемся из стороны в сторону под порывами студеного ноябрьского ветра, белый от ярости Пелей с сурово поджатыми губами вызвал из строя Мокшу и Гунея.
Поначалу он кратко рассказал, какой единой дружной семьей должны быть все вои у князя, потому как в бою, возможно, одному ратнику - палец полусотника назидательно уткнулся в Мокшу - придется защищать спину другого ратника - и он указал на Гунея.
- Мыслю я, что это будет плохая защита, - мрачно заключил он. - Гоже ли сие?
Мокша вскинул было понурую голову, желая что-то сказать, но потом сник и вновь медленно опустил ее.
- Вина завсегда лежит на обоих, - продолжил Пелей. - Но на том, кто учинил свару, она неизмеримо больше.
При этих словах Гуней приободрился, а Мокша вновь поднял было голову, но только зло сплюнул кровь, сочащуюся из разбитой губы, и вновь промолчал, опять хмуро уставившись в раскисшую землю.
- За оный бой, учиненный двумя резвыми молодцами, каждый из них исправно отработает нонешнюю ночь. Это одно. Однако, как я и сказал, на том, кто учал, тройная вина. Стало быть, тебе… Гуней, надлежит потрудиться еще три ночи.