- Мне тоже пишут, Клим…. пишут… много… - гримаса явного неудовольствия промелькнула на рябом лице. - И про безобразия с актрисками на пароходах… и про гульбу его кабацкую… По моему мнению, товарищу Блюхеру стоит… сменить климат… для здоровья полезно… Пока не заигрался совсем… а здесь мы его… глядишь, перевоспитаем… или… к стенке поставим… - договорил он неожиданно жестко и увидел, как подобрался расслабившийся было нарком Обороны. - А товарищи из наркомата внутренних дел… нам помогут… - снова задумываясь о своем, добавил Сталин и посмотрел туда, где обычно сидел Ягода. Но сегодня Генриха здесь не было. И если Каганович или Орджоникидзе отсутствовали по причинам своей должностной занятости, руководителя НКВД на совещание просто не позвали. И не потому, что негоже ему присутствовать, когда конкуренты отчитываются, а потому что Сталин был на него откровенно зол. Совсем недавно - еще и месяца не прошло - Ягода хвастался во время обеда на ближней даче, что белая эмиграция насквозь пронизана его людьми.
"Шагу не ступят без того, чтобы мы не знали!" - А теперь выяснялось, что фашисты использовали в покушении белогвардейских офицеров. Как так? Как могли пропустить?
"Брехун!"
- Я так думаю… - Ворошилов не удержался: по губам скользнула довольная улыбка. - Наркомат обороны должен крепко помочь НКВД. Они же нам помогли. Товарищ Артузов ко мне, считай, тридцать человек с собой привел. Теперь наша очередь.
- Хитрый ты, Клим!.. Мстительный… - усмехнулся Сталин и, бросив в пепельницу окурок "Герцеговины флор", принялся неторопливо набивать трубку, потроша для этого те же самые папиросы. - Зря тебя… туповатым считают, - сказал он, глядя на старого друга из-под бровей. - Знаю… не любят твои… чекистов. Но ты прав… Политбюро сделало ошибку… нельзя было разрешать Артузову из НКВД столько людей забирать… Это надо… исправить.
- Исправлять придётся много, Коба, - уже совершенно серьезно, без эмоций, продолжил Ворошилов. - Даже слишком. Аналитическую службу расформировали - раз у Ягоды такой нет, то и в Разведупре не надо. Гамарник не проконтролировал, а я по глупости - согласился. Да и не понимают они своей холодной головой толком военного дела… А Урицкий что, он же кавалерист, только и может, что командовать: "Рысью марш, марш!"… Начальников отделов разогнали, кого куда. Пусть за дело, но других кадров у нас пока нет.
- Так может… вернёшь всех назад?.. А варягов… обратно… в НКВД?
- Нет. Просто так всех не отдам. Штейнбрюка и еще кое-кого следует оставить… Боюсь, Берзина придётся вернуть с Дальнего Востока. Рано. Не осознал он ещё всех ошибок, но делать нечего.
- А Урицкого… куда пошлем? Может быть… на укрепление НКВД? Замнаркомом?
- Чтоб он там ответную склоку затеял? Не надо, - возразил Ворошилов. - Да и не примут они его. Лучше уж оставить пока начальником управления, а Берзина заставить под ним походить. Корпусной комиссар всяко ниже комкора. А?
- Что думаешь, Вячеслав? - обернулся Генеральный к Молотову.
Просмотрев справку, Предсовнаркома давно отложил бумаги и, не вмешиваясь, внимательно следил за разговором. Обычно непроницаемое лицо его сейчас было, как говориться, мрачнее тучи. Ещё бы - один из ответственных работников ЦК, неоднократно проверенный и, казалось, надежный как трёхлинейка, и вдруг - шпион, а вдобавок - экая мерзость - мужеложец.
- Я-я-году так и так придётся о-о-тстранять, - сказал он, чуть растягивая слова, что помогало ему не заикаться. - Материалов на него, и без парижского теракта, уже достаточно накопилось. Кого же теперь на НКВД? Может быть, Лазаря? Или кого-нибудь из заместителей Генриха? Слуцкого? Агранова?
Сталин снова встал и прошелся по кабинету.
- Подумаем… - сказал он после паузы, вызванной необходимостью раскурить трубку. - Кагановича нельзя… - он на месте… да и не разберется он с НКВД… Не его профиль… - пыхнул трубкой, глядя в окно. - Агранов… серьёзно болен, остальные не потянут. Может быть… Вышинский?
Предложение Сталина было настолько неожиданным, что ответа не нашлось ни у Ворошилова, ни, тем более, у Молотова.
- Если нет возражений, Вячеслав, готовь проект постановления Политбюро… опроси членов: Вышинский и Блюхер… Будем выносить вопросы на ЦК.
О Ежове, словно бы по молчаливому соглашению, сегодня не сказали ни слова. Слишком уж всё случилось внезапно и так болезненно, что требовалось некоторое время на осмысление вскрывшихся фактов и принятие по-настоящему верного решения. Тем более что новый источник неприятностей в лице секретаря ЦК ВКП(б) Николая Ивановича Ежова был своевременно помещён под увеличительное стекло чекистского надзора и обложен ватой постоянного ненавязчивого контроля. Куда он теперь денется?
"Денется", - вдруг понял Сталин.
Именно денется. Теперь Ежов не нужен ему живым - слишком много планов завязано на этого преданного - так казалось - карлика. Обида, в данном случае, сильнее даже политической необходимости. Обида, гнев, жестокая жажда мщения. Но и открытый процесс - не тот случай. Будь Николай Иванович троцкистом, вполне можно было бы обвинить в шпионаже. Но настоящего шпиона?!
"Нужно его тихо… Сердечный приступ или… еще что… Пусть будет… безвременная кончина пламенного большевика…", - подумал он, нажимая на кнопку вызова секретаря.
Вошел Поскребышев.
- Что там, Шумяцкий готов?
- Да, товарищ Сталин, - ответил Поскребышев.
- Ну что ж пойдемте, товарищи… посмотрим кино… Шумяцкий обещал новую фильму показать.
- Что за фильма? - спросил, поднимаясь со стула, Ворошилов.
- "Мы из Кронштадта"… О Гражданской… Вячеслав… пойдёшь с нами?.. - интонация вопроса, заданного Сталиным, отказа не подразумевала. Но и приказом не была. Ему по-человечески не хотелось сейчас оставаться одному, да и кино он смотрел всегда в компании. Ему нужны были соучастники, с которыми можно обмениваться замечаниями и комментариями к увиденному на экране. В ином случае, пришлось бы остаться один на один с неприятными мыслями и, раз за разом, прокручивая в голове информацию, принесённую Штейнбрюком, вольно или нет ограничивать пространство принятия решений. Это хуже всего, ибо приводило к поспешным и, как следствие, неправильным выводам.
В небольшом зале кремлёвского кинотеатра, бывшего когда-то зимним садом, негромко стрекотал кинопроектор, в луче танцевали пылинки, невидимые для тех, кто смотрел на экран, и незначимые для тренированных взглядов рассредоточенной по тёмным углам охраны.
По обыкновению, смотрели, обмениваясь репликами. Правда, сегодня шуток было меньше чем обычно. Сказывалось общее подавленное настроение и ощущение некой неопределённости. По звучавшим приглушённо голосам с большим трудом можно было различить говоривших.
- Сцена атаки сделана сильно, - подал голос Молотов, к слову сказать, ни разу не бывший на фронте.
- Да, до того сильно, что на месте от волнения усидеть не мог, - в подтверждение своих слов Ворошилов шумно заёрзал в кресле.
- Соглашусь, с предыдущими ораторами, - Сталин, казалось, слегка иронизировал, насколько это было сейчас возможно, над излишней эмоциональностью товарищей. - Но замечу, что сцена атаки… не единая, а дробится на значимые и… совершенно пустые места. А в целом - впечатление производит… Лучше всего авторам удался… образ командира - простой и ясный.
- А вот про комиссара, Коба, такого не скажешь. Стержня в нём нет - какой-то мякинный.
- Тут, Клим, товарищи киноработники явно перемудрили… с философией. Да что с них взять… кто в лес, кто по дрова… Творческие кадры… Хотя признаю - научились делать картины, да ещё на такие трудные темы… Вот кончится фильма, подойдём к товарищу Шумяцкому и скажем ему "спасибо"… за работу с кадрами.
Однако едва закончился фильм, Борис Захарович сам подошёл к зрителям с неожиданным предложением.
- Товарищ Сталин! Я взял на себя смелость предложить вам и товарищам посмотреть рабочие материалы к новому документальному кино в память маршала Тухачевского. Создатели фильма очень нуждаются в вашем совете. Материалов много, и решить какие из них важнее, без вашей подсказки, очень трудно. А тема политическая. Серьезная тема.
- Показывайте… товарищ Шумяцкий, - одобрил жестом Сталин. - Давайте посмотрим, что ваши работники отобрали для хроники… а мы с товарищами… - кивнул он на Молотова и Ворошилова, - посоветуем… как вам лучше из кусков… собрать целое.
Первые кадры кинодокумента вызвали напряжённый интерес. Ещё бы: казалось только вчера человек ходил по земле, выполнял ответственную работу, представлял собой лицо Красной Армии, а сегодня… По заснеженным московским улицам - к Кремлю - его прах везут на орудийном лафете. Траурная процессия за небольшой урной с тем, что осталось от маршала, растянулась на несколько кварталов… Вопрос о кремации не вызвал возражений по чисто технической причине: найденные на месте взрыва останки легко поместились бы в шляпную коробку. Урну с прахом замуровали в стену почти за Мавзолеем, чуть левее, рядом с Валерианом Куйбышевым.
Сталин с особенным напряжением смотрел те куски, где покойный Тухачевский показывался в движении.
- Товарищ Шумяцкий… - сказал он, наконец. - Нельзя ли сделать так… чтобы отдельные эпизоды хроники… показывались более продолжительно. Мелькание кадров… не даёт возможности сосредоточиться… и прочувствовать момент. Зритель не может в этом случае проникнуться тяжестью потери… всего советского народа. Мельтешение сильно мешает.
Следующие отрывки: комсомолец на деревенской сходке читает печальное известие в газете, рабочие, оторвавшись от станков, слушают траурное сообщение по радио, - не оставили равнодушным никого из зрителей. А вот съёмки многочисленных и многолюдных митингов на заводах и фабриках Москвы и Ленинграда сильного отклика не вызвали и было решено не заострять на них внимания.