– Пошлите в атаку для прикрытия пехоты не более четверти всадников. Наших татар, литвинов, хорватов… кого не жалко. Остальных расположите вдоль боковой стены лагеря, там не очень-то широко развернешься. Уверен, в том месте вы сможете продержаться довольно долго. Тем более что вас поддержат огнем стрелки с вала, с тысячу лучших мы в атаку не отправим. Вполне возможно, если сумеете выдержать первый натиск, то и без посторонней помощи врага одолеете. В поле на коне поляк десяти казаков стоит!
Все в лагере успели позавтракать. Конечно, дело не ограничилось принятием пищи телесной, о духовном напутствии власти тоже позаботились. В связи с многочисленностью и многоконфессиональностью армии общего богослужения перед сражением не проводили. Да и где было собрать такую прорву народа? Разве на поле боя, но ему предстояло стать ареной совсем другого действа.
Пастыри – ксендзы, попы, пасторы и даже один мулла – продолжали доводить до нужной кондиции паству. Легко было заметить, что обработка дала плоды, у многих глаза горели не жаждой наживы, но желанием послужить – даже ценой жизни – крулю, Ойчизне, правде… Хотя и желающих пограбить хватало более чем в избытке.
* * *
Хмельницкий имел возможность отдохнуть, перебазировавшись на ночь вместе с конницей подальше от места противостояния. В наступление поляков большими силами ночью он не верил, однако остался в таборе. Именно сюда, к "начальнику шпионов" Свитке и гетману, являлись всю ночь разведчики. Главные удачи – подрыв трех небольших пороховых складов и уничтожение отряда наемников из Германии – Богдана порадовали… но не слишком. Судя по их рассказам, внести смуту и панику во вражеские ряды ночными обстрелами и распространением слухов не удалось. Поляки не выспались, как и сам гетман, толком не отдохнули, но боеспособности не потеряли. А следовательно, ни о какой гарантированной победе говорить не приходилось.
Прикорнув на пару часов перед рассветом, Хмель встал с первыми лучами солнца. Засевшие на высоком дереве с подзорной трубой наблюдатели доложили, что у врагов жизнь в лагере продолжается в прежнем режиме, без суеты. Поляки готовились, если судить со стороны, к завтраку, а не к битве. Наскоро перекусил всухомятку и сам гетман. Его терзало опасение, что, отправив ночную смену пехоты на отдых, он ее выключит из битвы, вернуться-то она сможет, дай Бог, через часа полтора в самом лучшем случае после начала сражения.
"И здесь их держать, голодных, выпивших запасенную воду, не выспавшихся… неразумно. Господи, снизойди, дай хоть намек, что же мне делать?!"
Однако ни Богу-отцу, ни милосердному Христу, ни даже добрейшей Святой Деве до разборок в среде поклоняющихся им, судя по всему, дела не было. Небеса привычно безмолвствовали.
Еще раз посетовал про себя, что расположение табора впритык к лесу не дает возможности свободно маневрировать на поле боя конницей. Именно из-за требований разместить его вне зоны уверенного попадания польских ядер он вынужденно жестко разбил кавалерию союзников на две части. Богдан отправился к своему левому флангу, где выстроились шестьдесят восемь тысяч всадников. Калмыки привели, как выяснилось при подсчете казаками, не сорок тысяч, а всего тридцать одну, из которых лишь тысяч семь были бронными.
"Потом надо будет ткнуть в эти подсчеты плоскими мордами сыновей Хо-Урлюка. Ишь чего удумали, завышать свое число для претензий на большую часть добычи. Хрен вам большой, а не доля на сорок тысяч! Но об этом поговорим после битвы, пока придется делать вид, что не замечаем мы этих азиатских хитростей. И напрасно я послушался горлодеров, Татарин теперь от меня как на другом краю света, не докричишься вовремя".
Коротко перемолвившись с тремя калмыцкими предводителями не столько по нужде, сколько по дипломатической необходимости, проследовал дальше. Кочевников подпирала пятнадцатитысячная легкая гетманская конница с молодым Богуном во главе. По наводке попаданца Богдан продвигал вверх Богуна и Сирка, уже убедившись, что люди они очень талантливые. А быстрое возвышение привязывало их к гетману. Да и совершенное отсутствие у них претензий на гетманскую булаву Хмельницкого очень устраивало. Властью ему делиться не хотелось, а запорожские атаманы скрыть стремление к получению булавы кошевого и не пытались.
"А какой же я гетман буду, если булаву кошевого потеряю? Да никакой! Потом быстро не только и гетманскую заберут, голову в придачу отшибут. "И к гадалке не ходи", – как любит Аркадий повторять. Действительно, зачем идти к гадалке? И дураку ясно – прирежут и слова доброго не скажут".
Сзади безбронных гетманцев пристроились молдаване. Десять тысяч легкоконных и пять в доспехах. Во главе с господарем Лупу, с ним из политеса пришлось также поговорить. Богдан честно признался, что о планах поляков не знает и, будет ли битва сегодня, ему неведомо.
Наконец, позади всех заняли место тяжеловооруженные всадники Малой Руси. Гетманцы, бывшие скидановцы, запорожцы. Всего семь тысяч. То есть всего на левом фланге союзники сосредоточили шестьдесят восемь тысяч всадников, из которых девятнадцать тысяч имели бронь. В подавляющем большинстве – кольчуги или кожаные куртки, обшитые железными пластинами. Доспехами, подобными гусарским, обладали менее чем две тысячи всадников коалиции.
Хмельницкий проводил взглядом уходящих после ночного дежурства пехотинцев и с трудом удержался от попытки их остановить, оставить вблизи поля боя. Люди ведь устали, а поляки не проявляли никаких признаков активности. Учитывая, что ночью в таборе дежурили казаки, раздражать их лишний раз не стоило, зимой ведь перевыборы кошевого…
У Татаринова, возглавившего правый фланг, всадников набралось немного меньше – шестьдесят пять тысяч, зато благодаря черкесам бронных воинов он имел больше – двадцать одну тысячу.
Немалую угрозу для врагов представляла и артиллерия, девяносто чугунных восьмифунтовых пушек-гаубиц с конической зарядной каморой. По совету Аркадия Богдан не стал размазывать артиллерию по всему фронту, а сосредоточил ее на флангах. Кроме длинноствольных бронзовых трехфунтовых пушек, расставленных между возами первого ряда табора. Не виданная для тех лет скорострельность высверленных орудий внушала атаманам уверенность в победе.
Наконец, в центре, в таборе, распоряжался Кривонос. Ему же подчинялись и артиллеристы, расположившиеся на вынесенных за пределы табора позициях, с прикрывавшими их полками. В его распоряжении оказалось более ста тысяч пеших бойцов – гетманцев, казаков, молдаван. Боевую эффективность новой вундервафли, как любил выражаться Аркадий, ракет с осколочными боеголовками, предстояло выяснить здесь. Оружие получилось довольно дорогим, из-за чего испытания провели минимальные. Отсутствующий в армии Аркадий и присутствующий Срачкороб заверили Максима, что ракеты полетят приблизительно в нужном направлении и почти наверняка взорвутся. Правда, Кривоноса весьма насторожили именно сопутствующие обещаниям слова: приблизительно и почти наверняка.
Само собой, Кривонос не отдыхал уже больше суток, не до того ему было. Особую тревогу у него вызывало расположение шестифунтовых пушек вне табора. Именно укреплению их позиций он и уделил особое внимание, за неприступность линии возов он и не волновался, не было еще случая, чтоб полякам удавалось взять табор штурмом. Наконец дневная смена заняла отведенные им места, и Максим вознамерился прилечь на одном из возов задней линии, вздремнуть хоть часок-другой. Однако поспать ему не удалось. С дерева наблюдатели дали знать, что в польском лагере началось шевеление и вроде бы седлают коней.
Богдана это известие застало в момент трепа с Василием Лупу – такого высокопоставленного союзника приходилось выделять особо. Чертыхнувшись, Хмельницкий поскакал к линии возов, невдалеке от которой и рос высокий, раскидистый дуб, где устроились наблюдатели. После сообщения о концентрации пехоты перед воротами лагеря гетман отбросил сомнения и послал десяток казаков за ушедшей на отдых пехотой.
"Ничего, на том свете отдохнут, там нам всем черти для этого удобства приготовили. А сегодня бедолагам придется побегать невыспавшимися и неотдохнувшими. Злее будут".
Богдан в сопровождении охраны проехал в самый первый ряд, чтобы оглядеть происходящее своими глазами. Глянув сверху вниз – кони уж очень по росту разнились, у него с охранниками высоченные анатолийцы, у ногаев, выставленных калмыками впереди, малорослые татарские. Невольно пожалел прежних злейших врагов, пережить сегодняшний день из подставленных под удар гусарии удастся наверняка немногим.
"Плохо быть в подчиненном положении у чужих, что осман, что калмыков – ногаев никто не жалел, все стремились использовать их в своих интересах, не заботясь при этом об их желаниях".
Но, по большому счету, на жизнь или смерть кочевников ему было плевать. Гетман привстал на стременах для лучшего обзора. Поляки шли на битву, это стало ему окончательно ясно, когда раскрылись несколько узких ворот в передней линии польского лагеря и оттуда густо повалила пехота. Первыми выдвигались пикинеры. Выходили они на позиции впереди товарищей быстро, но слаженно, очень споро выстраиваясь в несколько линий, за которыми становились остальные пехотинцы. Причем, как ему было известно, в этот раз в пикинерах служили не "немцы" из-под Галича или Гомеля, а самые натуральные наемники из Германии, многие из которых успели повоевать на полях Европы не один год.