Тем временем летучие машины предприняли еще одну атаку, третью по счету. Мы ждали новой порции "брандскугелей", но вместо этого воздух прорезал леденящий душу свист, послышались тупые удары, во все стороны полетели щепки. Стоящий рядом со мной офицер взмахнул руками и отлетел к фальш-борту, будто сбитый ударом в грудь. Я наклонился к нему. Бедняга был еще жив, на губах его пузырилась кровавая пена. В грудь ему угодил заостренный металлический штырь, который, пробив тело насквозь, вонзился в палубу и почти целиком ушел в дерево. Я потрогал торчащий из досок хвостовик смертоносного снаряда, и на моей перчатке осталась кровь несчастного.
Я вспомнил, что британский репортер, тот, что бежал от русских, рассказывал о подобном оружии. Мы не обратили на его слова особого внимания, полагая, что оно представляет угрозу скорее для сухопутных войск. Как жестоко мы заблуждались!
Трое офицеров и семеро матросов на шканцах были убиты или тяжело ранены; погибли оба штурвальных и сигнальщики. По всему кораблю убитых и раненых считали десятками. По счастью, русские не обратили внимания на буксирные пароходы, иначе последствия "железного дождя с небес" могли оказаться куда тяжелее. Мало того что эти суда лишились бы управления вследствие гибели людей у штурвалов, ужасные стрелы могли пробить медные стенки паровых котлов, прикрытых сверху тонкими досками! Стрелы ударяли в цель с такой силой, что их находили на артиллерийской палубе – они, словно бумагу, пробивали настил опер-дека, собранный из полуторадюймовых досок, и летели дальше. Я сам видел запасной рей толщиной в шесть дюймов, пробитый стрелой так, что острие ее выглядывало с обратной стороны!
Но и без того железный дождь натворил бед. Наш ордер распался; "Иена", следуя за "Саламандрой", вывалилась из строя в сторону моря, напересечку ей шел "Вилль де Марсель". Я с негодованием увидел, что на "Магеллане" обрубили буксир и "Байярд" беспомощно дрейфует к берегу.
До ушей моих донесся гулкий удар, напоминающий раскат грома. Глазам моим предстало страшное зрелище: под бушпритом "Сюффрена" встал водяной столб – несомненно, следствие подводного взрыва. Линкор осел на нос, и я понял, почему так быстро погибли "Агамемнон" и "Жан Бар": несчастный "Сюффрен" не продержался на поверхности воды и трех минут! Опер-дек и полубак погибающего корабля уже захлестывали волны; шканцы линкора, куда кинулись, ища спасения, матросы, напоминали теперь кишащий муравейник. Несколько минут – и "Сюффрен" скрылся под водой, и лишь море вокруг мачт, торчащих из воды, подобно покосившимся могильным крестам, кипело от сотен человеческих голов.
"Прометей" обходил тонущий линкор со стороны берега, и я мог лишь беспомощно взирать на разыгрывающуюся трагедию. Вокруг меня бестолково метались люди; призывы (я звал сигнальщика, желая напомнить команде "Магеллана" об их долге) пропадали втуне. Крылатые лодки пронеслись над нами, вываливая на корабль новые порции свистящей смерти. Вот нос "Вальми" покатился вправо, влекомый натяжением буксирного конца. "Прометей" описывал крутую циркуляцию, следуя за "Алжиром" – его командир сам, без приказа, старался вывести корабли из этого ада. Мы прошли мимо "Иены" и "Вилль де Марселя" – тащившие их пароходы в попытке избежать столкновения сбавили ход, но перепутались буксирными тросами и теперь пытались разойтись.
Русские летучие машины наконец оставили нас в покое. Порядок на корабле постепенно восстанавливался: убирали мертвые тела, уводили раненых, к штурвалу встали два матроса, места убитых сигнальщиков заняли новые.
Я огляделся. К зюйду от "Вальми" медленно отходили в море корабли первого отряда: "Помон", за ним "Шарлемань", на его траверзе держался "Монтебелло". "Карадока" нигде не было, и я, как ни старался, никак не мог его разглядеть.
На мачте "Байярда" взлетели сигнальные флаги: "Сижу на мели, нуждаюсь в помощи". "Иена" и "Вилль де Марсель" разобрали наконец буксиры и пристраивались к нам в кильватер.
Ни о какой бомбардировке, конечно, не могло быть речи. Колонна шла на норд на четырех узлах. Уцелевшие паровые линкоры выстраивались мористее, в кильватер фрегату "Помон". И только я отдал приказ переменить курс на зюйд-вест и присоединиться к отряду Гамелена, когда корпус "Вальми" потряс страшный удар…
* * *
…к счастью, капитан "Прометея" оказался не робкого десятка. После того как подводная мина (вне всяких сомнений, мы стали жертвами именно этого оружия) поразила наш корабль, пароход подошел к "Вальми", и я оставил погибающий флагман. И первым, что я услышал, вступив на борт, стал доклад штурманского помощника:
"Мой адмирал, "Алжир" сообщает: "С веста четырьмя колоннами подходит русская линейная эскадра!"
Глава пятая
I
Крым, Альма.
28 сентября 1854 г.
Прапорщик Лобанов-Ростовский
– Смотрите, князь, а французы-то не идут на плато! – сказал Николай Николаевич, оторвав от глаз бинокль. – Похоже, неприятности, приключившиеся с эскадрой, совсем выбили их из колеи!
Интересно, подумал прапорщик, надолго еще хватит биноклей? Зрительные приборы оказались лучшими подарками "предкам" – самый первый вручили Бутакову, потом Нахимову, а малое время спустя такие же презенты получили и другие севастопольские генералы и адмиралы. Зарин с Кременецким устроили на кораблях ревизию, выгребая всю неучтенную оптику. Особый подарок достался Тотлебену – Фомченко вручил военному инженеру хитроумное устройство, позволяющее делать расчеты любой сложности, в том числе тригонометрические задачи, вычисление интегралов и дифференциалов. Питалась машинка от солнечных лучей. Говорили, что Эдуард Иванович на сутки забросил дела, осваивая новую игрушку, и после этого нигде с ней не расставался. На гостей из грядущего он смотрел теперь как на полубогов, владеющих высшим знанием. От Фомченко гений фортификации отдарился парой дуэльных с серебряной инкрустацией "Лепажей" в палисандровом ящике.
Великому князю прапорщик преподнес "Цейс", купленный за свои кровные в Петербурге, куда он ездил в 15-м году получать новые моторы для аппаратов. Себе же оставил бинокль, выменянный у адамантовского офицера-связиста: за двадцатикратник с латинской надписью: "Nikon", снабженный приспособлениями под названием "оптический стабилизатор" и "лазерный дальномер", прапорщик отдал "маузер" в деревянной коробке. От сердца оторвал – Лобанов-Ростовский души не чаял в брутальном изделии "Ваффенфабрик Маузер АГ", но от оптического чуда XXI века пользы было куда больше. Теперь на ремне висел старенький офицерский "наган" в потертой кобуре, вызывая своим неказистым видом остроты сослуживцев.
– Вы правы, Ваше Высочество, – ответил прапорщик. – Поднялись до середины склона и встали, ни туда и не сюда! Как бы назад не шарахнулись, тогда все наши старания пойдут псу под хвост!
План сражения основывался на том, что наступающих французов удастся заманить в огненный мешок и нанести такие потери, что они не решатся на атаки в других местах. Но, похоже, лишившись поддержки с моря, неприятель готов пойти на попятную…
Рация, висящая на портупее, закурлыкала:
– Тридцать второй? Прапорщик? Как слышно, прием!
Голос Фомченко был так отчетлив, словно генерал стоял рядом. Великий князь с интересом прислушался.
– Слышу хорошо, ваше превосходительство. Наблюдаем три колонны пехоты силами до батальона каждая. Дистанция…
– Я это и сам вижу, Тридцать второй. Давай-ка выдвигайся на край плато. По сигналу – огонь из всех стволов. Команду продублирую тремя зелеными ракетами. Как понял, прием!
– Понял хорошо, занять передовые ячейки, ждать приказа открыть огонь.
– Вот и давай исполняй. До связи.
Несмотря на то что первоначальными планами предусматривалось позволить неприятелю занять гребень, Лобанов-Ростовский оборудовал передовые позиции на самом краю плато – так чтобы с них можно было обстреливать поднимающиеся войска. Он сделал это, уступив настойчивым требованиям Кирьякова, а если совсем честно – чтобы выцыганить под этим предлогом три десятка железных лопат и кирок. Генерал не стал скаредничать: выделил и шанцевый инструмент, и саперов из резерва своей дивизии. В результате шагах в двухстах перед каждым из пулеметных гнезд появилось еще по одному, соединенному с основной позицией ходом сообщения. Стараниями саперного капитана ходы применили к местности, укрыв насыпными брустверами заодно и гнезда. Теперь передовые позиции пригодились.
– Ну, Ваше Высочество, пойдемте? Придется немного потаскать тяжести.
– Что ж, князь, не беда. Я, знаете ли, не боюсь запачкать руки в земле.
Прапорщик кивнул – что правда, то правда, императорский сынок не чурается простого физического труда. Передовые позиции дооборудовали с его участием – Великий князь прибыл в расположение пулеметчиков поздно вечером вместе с Фомченко и сразу взял фортификационные работы в свои руки.
– Вот и хорошо. Тогда озаботьтесь перемещением пулемета на центральной позиции, я займусь правой. А здесь оставим мичмана Агафонова, я ему все растолковал. Справитесь, Сергей Михалыч?
Агафонов, севастополец, прикомандированный к пулеметной команде, кивнул, зардевшись в мальчишеском восторге. Как же: мало того что ему поручают такое ответственное задание, это еще и происходит на глазах у Великого князя!
– Пора, Ваше Высочество!
Великий князь поправил каску и, придерживая рукой неудобный палаш, поспешил следом за начальником пулеметной команды.