* * *
…Пустотник уходил. Селение давно осталось позади, и сейчас он был один, - один среди бескрайней степи, переходившей ближе к горизонту в грязно-желтое бесплодие песков Карх-Руфи. Ему некуда было спешить. Да и идти, собственно, тоже было некуда - разве что в пустыню…
В пустыню. Именно туда он и направлялся. Один - и по щекам Пустотника медленно катились слезы. Ветер высушивал их, но бороздки на пыльной коже все равно оставались. А человек равнодушно, как заведенный, переставлял ноги, одну за другой, и его стеклянные, остановившиеся, змеиные глаза плакали солью отчаяния и безнадежности…
За что, господи, за что?! Ну почему я не могу жить, как все люди?! Господи, которого здесь не знают, - за что проклинаешь?!
В начале была деревня. Правда, на первых порах сельчане отнеслись к чужаку с недоверием, опасливо косясь вслед, когда тот шел по улице, кутаясь в свой шуршащий плащ. Потом - привыкли. Он поселился на отшибе и вскоре стал кем-то вроде местного костоправа: вывихи, переломы, мази и настои, и даже горбуны под его умелыми пальцами выглядели… прямее, что ли…
Привыкли, расслабились, зауважали, и теперь не только с болью, но и за советом шли, и просто поговорить, отвести душу… И каждому он старался помочь в меру своих сил, а меры этой хватало на многих…
Разве что женщины все еще сторонились его, пока не нашлась одна, - причем именно та, на которую и сам Пустотник поглядывал с робкой надеждой. Как ни странно, он, знающий и умеющий куда больше всех этих людей, взирающий на них с высоты своего опыта, почти бог или демон, захоти он стать тем или другим, - перед женщинами он робел как мальчишка, и понимал в этом деле куда меньше, чем самый худосочный деревенский подросток; и что-то холодное, неумолимое временами стискивало сердце…
Праздник удался на славу. Вся деревня шумно поздравляла молодых, а настойка Красного корня, приготовленная лично Пустотником, была выше всяких похвал. Наконец подвыпившие гости отжелали новобрачным все что положено и разошлись по домам, и они остались вдвоем. Он долго не решался прикоснуться к ней - и тогда она первая подошла к нему, берясь за бронзовую пряжку на плече, и он впервые позволил себе расслабиться…
Женский крик, крик боли, ужаса и отчаяния взвился над деревней - и тут же потонул в диком торжествующем реве… реве, который не могла исторгнуть ни одна глотка в этом мире, - ни человеческая, ни звериная…
Большая Тварь, проклятие Меченых Зверем, вышла из-под контроля.
Утром он попытался покончить с собой, но зверь и тут оказался сильнее. Ящер не хотел умирать, а человек хотел - но не мог!
Несколько дней он бессмысленно кружил по лесу, с гулкой пустотой в сознании, втайне надеясь свалиться с какого-нибудь обрыва, разбиться, разорвать это ненавистное двойное тело… Но этого не произошло, и тогда он понял, что должен делать.
Он должен предупредить остальных Пустотников. Пусть не все звери столь чудовищны, как Большая Тварь, но они опасны для людей. И вдвойне - для тех людей, которых они любят… Они - Пустотники; когда еще могут любить…
У Пустотников не будет потомства. Они живут долго, очень долго, но они в конце концов смертны - и умрут бездетными.
* * *
Пустотник-волк внимательно выслушал исповедь Большой Твари и долго молчал. А потом тихо и печально произнес:
- Ты опоздал.
- Опоздал? Значит, и ты…
Волк молча кивнул.
- А она… тоже погибла?…
- Нет. - Ответ прозвучал глухо и отстраненно. - Но теперь при виде меня или другого Пустотника она впадает в истерику. И я ничем не могу ей помочь.
- И ты ушел…
- И я ушел.
Некоторое время оба собеседника боялись говорить. Но говорить было надо.
- Ты не пытался предупредить остальных? - заставил себя разлепить губы тот, который был Большой Тварью.
- Пытался. Но тоже опоздал. Лишь у двоих все прошло более или менее благополучно. Первый сумел сохранить контроль. А второй… Он - пардус, но они с женой любят друг друга…
Больше говорить было не о чем.
- Значит, у нас не будет детей… Что ж, это и к лучшему.
Тот, который был волком, как-то странно глянул на собеседника.
- К сожалению, ты и здесь ошибаешься. Или - к счастью… Мы не можем иметь детей в человеческом облике. Но у наших Зверей мощный инстинкт продолжения рода, а в лесах достаточно самок. Самок-животных. Так что дети не только будут, но и уже есть. У меня. И не только у меня…
Тот, который был Большой Тварью, грузно поднялся.
- Возможно, ты и прав. От судьбы не уйдешь. Но если это неизбежно - дети Пустотников от зверей, мы должны сделать все, чтобы они выросли людьми.
Тот, который был волком, согласно кивнул. Пустотник шагнул к двери, но задержался на пороге.
- Это выход, - сказал он. - Но он - не для меня. В этом мире, кроме нас, нет Больших Тварей. Да и нас после Сифского побоища осталось совсем немного… Я не могу убить себя - но я ухожу в пустыню. У меня не будет детей. И у таких, как я.
Дверь за тем, кто был Большой Тварью, тихо закрылась. Тот, который был волком, долго сидел за столом задумавшись. В доме было темно и пусто.
- От судьбы не уйдешь… - наконец пробормотал он. - Даже в пустыню. В пустыню, где водятся песчаные вараны… до трех метров в длину… От судьбы не уйдешь…
* * *
…Тому, который был волком, было тяжело со своими детьми. Ведь он видел в них прежде всего людей - пусть оборотней, Изменчивых, как он сам звал их, - но ЛЮДЕЙ!…
И когда несмышленые волчата время от времени превращались в вопящих, беспомощных малышей - они страшно пугались, и мать-волчица неодобрительно рычала на них, что не нуждалось в переводе… "Ну вот, все в отца, опять непонятно чем занимаются…" К его изменениям она успела привыкнуть, но дети, ее дети!…
Пустотник все свое время проводил с детьми, и постепенно они поднялись на две ноги, в глазах начало проскальзывать осмысленное выражение; и волчица почувствовала, что дети все больше отдаляются от нее. Ну что ж, дети растут, это так естественно…
В два с половиной года они заговорили. И в тот день он плакал и не стыдился своих слез. И что главное - не стыдился своих детей.
Изменчивых.
* * *
…Прошло тридцать лет. Тот, который был волком, успел забыть о давнем разговоре с тем, кто был Большой Тварью. Большие Твари исчезли, их никто и нигде не видел. Они ушли. Сдержали слово…
Число же других Изменчивых росло, у Пустотников успели появиться внуки - сами Изменчивые; по совету отцов они старались вступать в брак только друг с другом, но хватало исключений. Лесные поселения разрастались, но многие Изменчивые предпочитали вести практически звериный образ жизни, а их дети от зверей плохо говорили и не любили принимать человеческий облик. Пустотникам становилось все труднее справляться с этой быстро дичающей ордой. И тогда они забеспокоились всерьез, стараясь удержать, сохранить остатки человечности или хотя бы цивилизованности…
…По поселку медленно шел тот, который был Большой Тварью. Рядом с ним шел молодой мужчина в таком же синем плаще и с такими же отрешенными, чуть присыпанными пылью глазами. Взгляд его был не менее тяжел, чем взгляд Пустотника.
Змеиный мудрый взгляд. И тот, который был волком, понял.
- Здравствуй, брат.
- Здравствуй. Это мой сын. Ты был прав тогда. Но он полностью контролирует своего Зверя и никогда не выпустит его наружу. Об этом мы с ним договорились.
- Это хорошо. А у нас все обстоит совсем не так гладко…
- Знаю. Ваши дети не способны сдерживать себя сами… Им нужны пастыри. Сыновья Больших Тварей помогут Изменчивым остаться людьми. Но у них самих никогда не будет потомства. Они бесплодны. Это необходимо.
- Они будут людьми… Наши дети, - тот, который был волком, твердо взглянул в глаза Большой Твари, - они ни в чем не уступят детям бессмертных. За двумя народами - Изменчивыми и Девятикратными - будущее этого мира.
Тот, который был Большой Тварью, не ответил. Он достаточно знал людей, чтобы не заглядывать в будущее. Оно так быстро становится прошлым, и тогда больно говорить: "За нами - будущее…" Ведь оно действительно ЗА нами, причем далеко позади…
Его сын стоял чуть поодаль. За все время он не произнес ни слова, но толпящиеся вокруг Изменчивые под его взглядом умолкали и вели себя неуверенно и тихо.
Гораздо тише, чем обычно. Как и положено вести себя в присутствии Сына Большой Твари.
Тварьца.
8
…В то утро они решили сделать передышку. Многочасовое сидение перед живыми сталагмитами утомило обоих, головы салара и Изменчивого раскалывались от обилия новых знаний, кричащих и плохо ладящих друг с другом; так что сегодня - отдых. Окончательно и безоговорочно.
Даймон по-прежнему угрюмо бродил по залу, время от времени надолго застывая то у одной, то у другой статуи, и был мрачен, как никогда. Стар был Пустотник, чудовищно стар, много повидал на своем веку, который не один век насчитывал, - и теперь призраки прошлого терзали его израненную, мятущуюся душу, и силилась вырваться на волю из стареющего тела Большая Тварь… а Пустотник устал, очень устал от этого бесконечного поединка, потому что он все-таки был человек, и значит, ничто человеческое…
Солли и Сигурда такое поведение Даймона вполне устраивало. Пустотнику явно было не до них, а им обоим сейчас остро хотелось свежего воздуха, чистого неба, реальности сегодняшней, о которой почти забылось в каменном безвременье… Они внезапно ощутили, что они живы, молоды, что им пора развлечься или хотя бы - отвлечься…