Песня. Пьяный шум. Дрожит пламя свечей.
"И ты, Марцелл?"
"И я…"
Инга зажала уши руками. Безликое Дитя покосилось на нее краденым лицом и резко встало.
Вновь - тишина. И вокруг Инги, и в Инге…
Голос Безликого Дитяти - сейчас его лицо было прежним лилово-лоснящимся пузырем - прозвучал отрывисто и скрипуче.
- Мы согласны, Сарт, - произнесло Дитя непонятно чем. - Никому не нравится то, что ты предлагаешь - и поэтому мы согласны. Мы будем присутствовать.
Безликое Дитя повернулось и уставилось на Ингу своим пузырем.
- На этой женщине Надрез Судьбы, - заявило оно. - Пусть она выполнит предначертанное. Что ей терять, она уже все потеряла…
Все смотрели на Ингу. Ее бросило в жар, и в то же время руки ее были холодны, как лед.
- Идешь? - палец Бредуна нацелился на Ингу.
- Я? Да, конечно… а куда?
- Для начала - туда.
Палец Бредуна указал на дверь.
- Почему? - обиделась-удивилась Инга.
- Потому, - неожиданно мягко ответило Безликое Дитя. - Выйди, пожалуйста…
И Инга тихо вышла.
В завершающуюся ночь.
18
Под покрывалось темным
ей кажется мир ничтожным,
а сердце - таким огромным.
Ф. Г. Лорка
ЗДЕСЬ
Рассвет еще не наступил, но был уже на подходе; и над лесом занималось робкое сияние, словно нимб над лохматой макушкой какого-нибудь святого.
Инга стояла у изгороди, спиной к непривычно тихому хутору, и глаза женщины были плотно зажмурены. Она видела что-то свое, о чем никому не хотела рассказывать, и все равно сквозь это "свое" пробивались контуры леса и светлеющее небо над ним.
- Рассвет вставал, нам уступая место; закат краснел, стыдясь за наш рассвет, - прозвучало позади Инги.
Она не обернулась.
Неслышно подошедший Бредун встал рядом, звучно хрустнул пальцами и принялся энергично двигать костлявыми плечами, как человек, только что закончивший тяжелую работу.
- Ушли они, - бросил он, отвечая на невысказанный Ингин вопрос. - Тут им не постоялый двор - поговорили и разбежались кто куда… И я сейчас пойду. Дел невпроворот, а я все свободное время на тебя трачу. Нет чтоб отоспаться или книжку почитать… литра на три, с картинками…
Инга не вслушивалась в бурчание Бредуна. Она уже начала привыкать к его манере вести беседу - надо заметить, весьма своеобразной манере - и теперь вновь погрузилась в свои размышления, давая Бредуну возможность выговориться и получить полное удовольствие от собственного остроумия.
- Ты знаешь, Бредун, я тут думала… - начала было Инга и замолчала, ожидая очередного укола, вроде "Думала? Представляю, как тебе это было трудно!.."
Нет, укола не последовало.
- Я тут думала, - уже уверенней повторила Инга, - и, в общем, ничего интересного не надумала. Понимаешь, я раньше жила, как по проспекту шла, где на каждом углу - светофор. Все ясно, все гладко и укатано… Сперва короткие платьица, потом - брючные костюмы и косметика; школа, институт, Анджей, семья, Талька… мне это даже нравилось. И вдруг сошла с проспекта, свернула в переулок - ни мужа, ни сына, темные незнакомые рожи в пыльных окнах, и на каждом шагу выбор: "Налево пойдешь - коня потеряешь, направо пойдешь - себя потеряешь…" И все, чего не может быть - есть.
- Ты мужу в глаза часто заглядывала? - неожиданно спросил Бредун.
- Ну конечно, - машинально ответила Инга, осеклась и зачем-то стала постукивать пальцем по плетню. - То есть не очень…
- А сыну?
Инга не ответила.
- Слепая ты, - подытожил Бредун. - Не обижайся, я не со зла… Смотришь, а не видишь. Иному тощенькому горожанину сквозь очки в глаза заглянешь - если уметь смотреть, конечно - а там флаги на ветру бьются, герольды трубят, и он сам стоит в золоченных доспехах, и рука на копье не дрожит… Или сидит пожилая библиотекарша за письменным столом, а под ресницами у нее - скалы Брокена, Вальпургиева ночь, и копыто Большого Рогача, к которому она припадает, пьяна от страсти!.. За каждым человеком - миры и судьбы, просто надо уметь смотреть и чаще сворачивать с освещенного проспекта в темные переулки.
- Как вы? - тихо спросила Инга. - Как Неприкаянные?
- Нет, не как мы. Как Черчек. Как Вила его покойная. Или Иоганна. Йорис, наконец, хотя он больше по помойкам… ну да ладно. А мы, Неприкаянные, мы ведь не смотрим, мы идем - туда, за грань между возможным и невозможным. Собственно, мы и есть - возможность невозможного. Вот скажи мне на милость, возможно ли, чтобы Бакс этот ваш с того света возвращался?
- Невозможно, - кивнула Инга.
- А все остальное, о чем зря трепать языком не стоит; все, что ты сама видела, слышала, руками трогала - это возможно, если глядеть с освещенного проспекта?
- Невозможно.
- Вот видишь! А все почему? А все по кочану, да еще потому что дура-Иоганна тебя на меня вывела. А я - Неприкаянный.
Бредун заулыбался - и тут Инга завелась с полоборота. Она чувствовала, что близка к истерике, что зря сорвалась, но… Видимо, сказалось напряжение последних дней.
- Неприкаянный? Сволочь ты, а не Неприкаянный! Мерзавцы вы все, с вашим невозможным, ублюдки потусторонние! Ведь смотрите же, со стороны смотрите, пиво лакаете, а мы вязнем в этом невозможном, дохнем, горим, глотаем под завязку!.. Оно ведь с нами происходит, с людьми, а вы, вы все…
Бредун поскреб небритый подбородок, отвернувшись от Инги, но она силой заставила его повернуться обратно, ненавидяще взглянула в это вечно ухмыляющееся лицо - и застыла, подобно жене Лота, оглянувшейся на пылающий Содом.
Лицо Бредуна превратилось в озеро лавы, расплавленной магмы, готовой застыть чем-то страшным, неистово-яростным, маской нечеловеческой обиды. Вот сейчас, вот…
Но - не застыло. Обида осталась, только обычная, простая обида, а гнев и ярость оскорбленного демона или божества… - ушел огонь, полыхнул и исчез в глубине чужой неприкаянной души.
- С вами, с вами происходит, - глухо пробормотал Бредун. - Понятное дело, с вами, с людьми… С кем же еще невозможному происходить, как не с вами? Для нас-то оно - возможное, повседневное, рутина обыденности, так сказать… Мы же сами - возможность невозможного; мы - Неприкаянные!.. И ни одна зараза не скажет - кончай, Сарт, миры кромсать, давай я тебе лучше котлетку поджарю… за просто так. Вот это невозможное дело, ни в какую невозможное…
Он резко метнулся в сторону - и Инга осталась одна.
Совсем одна.
Она еще немного постояла, опираясь на изгородь и ощущая внутри себя гулкую пустоту, где эхом отдавались чьи-то удаляющиеся шаги - или это билось сердце? - и побрела во флигель.
Дверь открылась без скрипа, легко-легко, как театральный занавес на хорошо смазанных кольцах; Инга застыла на пороге, и шаги, звучавшие в ней, ускорились и превратились в неровный, спотыкающийся бег.
На незастеленной кровати, поверх подушки, лежал нож.
Тот самый.
Над ножом склонились люди. Двое. Они стояли к Инге почти спиной, лица пришельцев были плохо различимы, и Инга успела лишь отметить, что оба гостя - высокие мужчины крепкого телосложения; только один - полуголый, по-волчьи поджарый, чем-то похожий на Йориса, с рассыпавшейся по спине гривой пепельных волос; второй выглядел более массивным, но с какой-то врожденной грацией, и когда он чуть повернул голову, в сумраке комнаты проступил суровый чеканный профиль, будто выбитый на монете.
Потом второй протянул руку к ножу, протянул неожиданно изящно, словно даму на танец приглашал - лишь слегка колыхнулся длинный серый плащ, скрепленный у горла гостя тусклой фибулой - и нож в ответ вспыхнул, загорелся молнией в грозовом мраке, сгустившемся вокруг.
"Танцующий с Молнией, - вспомнила Инга. - С Молнией…"
Она видела людей и видела стену за ними. Нет, не то чтобы гости были прозрачными, и стена просвечивала сквозь их тела, а так - вот люди и вот стена за ними.
Одновременно.
А вот только стена. И никаких людей.
И нож на смятой постели.
Инга робко приблизилась к кровати. Одеяло вдруг стало сдвигаться в сторону, подушка с ножом зашевелилась - и пятнистый живой канат зазмеился по кровати, стекая на пол, поднимая узкую голову с чутко подрагивающим язычком.
"Чш-ш-ш-ш!.. - прошипела чудовищная змея голосом Бредуна. - Чш-ш-ш-ш… Темные!.. умирают и больше никогда не рождаются… Ссссказззки вссссе это, жжженщщщина… чушь… Чччушшшшь!.. сссссспиии…"
…Снаружи вставало солнце.
Солнечный зайчик ловко запрыгнул в маленькое окошечко под потолком, больше напоминавшее бойницу, и пробежался по руке спящей женщины.
В руке был зажат нож.
Зайчик проскакал по лезвию, порезался и обиженно угас.
19
Пустырь и небо
руки мне сковали.
Пустыни неба
раны бичевали.
Ф. Г. Лорка
ТАМ
Шел дождь. Он шел издалека, он устал и еле-еле тащился, спотыкаясь на каждой выбоине и брызжа во все стороны. Дождь шел через Переплет, через - и дальше, дальше…
Шел дождь. И рядом с ним брел измученный человек. Светлые волосы прилипли ко лбу, с промокшей бороды стекали струйки на тяжело вздымавшуюся грудь, руки повисли вдоль тела, раскачиваясь двумя мертвыми маятниками.
Человека звали Бакс. Он шел ОТТУДА - СЮДА. Но сейчас он не думал об этом. Он просто возвращался.