Явление пятое
Столовая в квартире Смоляковых.
На заднем плане большое, четырехстворчатое окно. Валерий проходит к окну, открывает две створки. Настежь. За ними, на заднике, изображен пейзаж, возможный только с третьего этажа: ветви цветущей акации и часть улицы, полускрытая листвой. Видна пластиковая вывеска "Вторая жизнь: дешевая одежда из Европы". Слабый шум улицы: урчание автомобилей, крики играющих детей. Где-то, громко: "Марьяна! Иди обедать! Марьяна! Иди…" Звуки нервные, прерывистые, словно пленка фонограммы вся в склейках и очень старая.
В правом кресле, ближе к залу: Кожемяка-младший.
КОЖЕМЯКА. Я уже подал в суд на папину вторую жену. Верней, мама подала. От моего имени. Пусть отстегнут, с квартиры. Теперь вы. Ценная штука, да? Раз оставил?! Кстати, за какую-такую услугу?..
ВАЛЕРИЙ (со странными интонациями. Кажется, у него болит горло ). Нет. Не ценная. Вот, смотрите сами.
Кожемяка-младший долго вертит шарик в руках.
ВАЛЕРИЙ. Вы разочарованы? Ждали другого? Рассчитывали на антиквариат?
Щека Кожемяки-младшего дергается иначе, чем все тело: раз, другой. Это хорошо видно. Сейчас горят все прожектора, включено освещение рампы. Яркий свет позволяет лицам без грима выглядеть отчетливо, резко.
ВАЛЕРИЙ (очень тихо ). Вы по-прежнему настаиваете на своей доле? КОЖЕМЯКА. Да! Настаиваю! Вам не удастся обмануть меня! Я инвалид! Мне нет восемнадцати…
ВАЛЕРИЙ. Ну что ж, ваш выход.
КОЖЕМЯКА. Что?!
ВАЛЕРИЙ. Я хотел сказать: ваш выбор. Мне вовсе не хочется вас обманывать. Давайте сделаем так: вы выплатите мне мою часть, и я отдам наследство вам. Целиком. Договорились?
КОЖЕМЯКА (с подозрением ). Нннн… Н-ннеее-ее… Небось, заломите? ВАЛЕРИЙ (делаясь убийственно обаятельным). Обижаете, мальчик. Червонец вас устроит?
КОЖЕМЯКА. Восемь! Ну, восемь пятьдесят…
ВАЛЕРИЙ. И пошлина за ваш счет.
КОЖЕМЯКА. Какая пошлина?
ВАЛЕРИЙ. Сейчас я вызову нотариуса. Он все оформит.
КОЖЕМЯКА. А-а-а… Пошлину пополам!
Валерий встает. Где-то, видимо на улице, звучат два выстрела. Скорее всего, мальчишки балуются петардами. Эхо отдаляется, убегая на другой конец города - пыльных "карманов" сцены, где хранятся отжившие свой век декорации. Длинная тень тянется наискосок от Смолякова к авансцене. Черная тень.
Невозможная - в этом освещении.
Шум улицы исчезает.
Совсем.
Звукооператор остановил фонограмму.
ВАЛЕРИЙ (в мертвой тишине ). Хорошо. Пошлину пополам.
19
…Метель.
Настоящая.
Мокрый снег липнет к стеклу. За окном царит белая карусель, вовлекая в себя дома, машины, людей, скрепляя мир цементом пляшущих хлопьев. Поднятые воротники, такси буксуют в сугробах. Глядя в окно, улыбаюсь. После чего возвращаюсь в постель. В нагретую, обжитую берлогу. Хорошо болеть в январе! Во второй половине. Елки-палки, лес густой, закончились - Дед Мороз скоро станет никому не нужен. До "Проводов Зимы", когда паркам города понадобятся мои услуги, еще далеко. Всех денег не заработаешь. Можно славно погрипповать: чай с малиной, перцовка на растирку и вовнутрь, забота жены, вялое сочувствие сына. Безделье облагораживает.
Я лежу, болею, сразу веселею…
Звонок телефона. Ну просил же, если уходите, оставлять трубку рядом, на подушке! Тихо стеная, покидаю благословенное лежбище. Тащусь в столовую.
- Да! Слушаю!
- Валерий Яковлевич? Доброе утро!
- Кто? Кто это?
- Качка!
- Какая Качка?!
- Девичья у вас память, Валерий Яковлевич! Качка, Матвей Андреевич!
- Подполковник? Вы?!
- Уже полковник. Вашими молитвами. Ну что, вспомнили?
Матвей Андреевич говорит без умолку. Беспокоится хрипами в моем голосе. Рекомендует горячее молоко пополам с боржоми. Еще добавить масло какао, и всю ангину… Поддакиваю, смеюсь, киваю. Поздравляю с новой "звездочкой". Разумеется, я помню его. Разумеется…
А еще я помню лучший катарсис своей жизни.
Метель за окном. Пух тополей. И я, счастливый, боясь лишний раз вздохнуть, смотрю из зала - пятый ряд, третье место! - как Не-Я, Тот-Кто-На-Сцене, звонит нотариусу. В ожидании последнего забавляет Кожемяку-младшего анекдотами и походными байками. Открывает дверь. Внимательно следит, как "северное сияние", приехав за полчаса, оформляет дарственную. Вот Не-Я платит свою половину пошлины. Берет у Кожемяки-младшего деньги. Спектакль стремительно близился к финалу. И когда дверь захлопнулась за ними, за неприятным больным парнем и нотариусом, а на сцене, в полной тишине, остался Не-Я, когда тень от Не-Меня съежилась, скорчилась, втянулась в шар, образованный скругленными кулисами и падугами, когда Тот-Кто-На-Сцене кинулся к телефону: звонить подполковнику Качке! - и после минутного разговора, положив трубку, вытер пот со лба…
Зал встал.
Овация.
Я боялся: сердце лопнет от восторга.
- … а вам спасибо, Валерий Яковлевич! Это ведь вы предупредили: приглядитесь к молодцу. Я, грешным делом, решил, что вы просто засуетились. Но сказал, кому надо. Вы, дорогой мой, как в воду глядели!
Горло начинает очень болеть. Очень.
- Убил? Он действительно убил кого-нибудь?!
Качка смеется:
- Ну почему сразу убил? Нет, Валерий Яковлевич, никого ваш пассия не убивал. Просто крупная афера, левые кредиты, то да се… Три дня назад закончился суд. Семь лет с конфискацией.
- Семь лет? Он же несовершеннолетний!
- Был несовершеннолетний. Детки растут, знаете ли.
Ну да, конечно. С августа прошлого года…
- С меня коньяк, Валерий Яковлевич. Вы выздоравливайте…
Мы прощаемся. И я успеваю, успеваю, успеваю крикнуть, терзая больное горло, ворваться прежде, чем Качка повесит трубку.
- Погодите! Вы сказали: с конфискацией? Это как?
- Вы странный человек, Валерий Яковлевич. Как обычно. Имущество отчуждается в пользу государства.
- Все? Все имущество? А… шарик? Вы помните: тот шарик?!
- Который вы ему подарили? - успокоившись было, Качка вновь начинает хохотать. - Да, и шарик. В пользу государства. А что, надумали выкупить? Могу посодействовать…
Долго стою у телефона. Гудки в трубке. Метель за окном. Отчуждается. В пользу. Государства.
Мне кажется, скоро в зале будет аншлаг.
Завтра?
Через год? два? пять?!
Хлопает входная дверь.
- Тебе эпистола! - кричит Наташка, отряхивая снег с капюшона и воротника дубленки. - Поминальная!
Не поддерживаю шутки.
- Дай сюда.
Долго смотрю на белый конверт. Бюро Иммиграции и Натурализации.
… отчуждается в пользу государства.
- Лерка, ты чего? - Наташка волнуется. Трогает ледяной рукой мой лоб. - Поднялась температура?
Мне бы очень хотелось, чтобы все оказалось горячечным бредом.
Смотрю на конверт.
- Знаешь, Ната… Я боюсь, что из этой страны скоро придется линять.
- Лера…
Метель за стеклом колотится в окна.
ВОССТАВШИЕ ИЗ РАЯ
Роман
В жизни все не так, как на самом деле.
Станислав Ежи Лец
Книга первая
ПОПАВШИЕ В ПЕРЕПЛЕТ
САГА О РАЗОБРАННОЙ КРЫШЕ
И вот во сне явился к нему маленького роста кошмар в брюках в крупную клетку и глумливо сказал:
- Голым профилем на ежа не сядешь!..
Михаил Булгаков
1
О, верните крылья!
Мне пора! Умереть,
как умерло вчера!
Умереть задолго до утра!..
Ф. Г. Лорка
…А угрюмый Бакс все тащился за мной, по щиколотку утопая в прошлогодней хвое, и с каким-то тихим остервенением рассуждал о шашлыках, истекающих во рту всем блаженством мира, о поджаренном хлебе на горячем шампуре, о столовом красном в пластмассовом стаканчике, и о многом другом, оставшемся в рюкзаках, оставшихся в байдарках, оставшихся у места стоянки на берегу… и Талька молчал, устав спрашивать меня - папа, а скоро мы выйдем обратно?..
Скоро, сынок… и я двигался, как сомнамбула, поглядывая на хмурящееся небо, на завязанные в узлы стволы чахлых сосен-уродцев, и никак не мог понять, что же меня раздражает больше - злобная безысходность леса, болтовня Бакса или всепрощающая покорность моего измученного сына…
Черт нас дернул потащиться искать хутора! Ехидный, лохматый черт, нашептавший в ухо идею прикупить сальца, молодой картошечки и крепчайшего местного самогона на пахучих травках - чтоб тебя ангелы забрали, искуситель проклятый!
- Крыша, папа, - тихо сказал Талька, и я не сразу понял, о чем это он, а потом на нос мне упала холодная скользкая капля, и еще одна, а Бакс заорал от радости дурным голосом, схватил Тальку за руку, и все мы кинулись через искореженный подлесок - туда, где в просвете между деревьями мелькнула серо-стальная черепица остроконечной крыши.
Мы бежали, оступались, гремели банками и бидонами, а неспешный дождь щелкал вокруг нас мокрой плетью, и мы влетели на хутор, влетели в этот оазис цивилизации - пять домов-изб, один флигель, и с дюжину всяческих пристроек - и через десять минут вся наша радость бесследно улетучилась.
Хутор был пуст. Не заброшен, а именно пуст. И в одном из незапертых домов, куда мы самовольно вошли, на кухне стояла кастрюля с холодным гречневым кулешом. Примерно вчерашним. Съедобным.