- Лерик, ты не упрямься. Вот, здесь люди пишут: "После индивидуального приема у матушки Епифании из моих почек и мочевого пузыря…" Нет, это не то. Сейчас… "Ушел к молодой девке муж… прошли пяточные шпоры… по маятникам, по кристаллам, по плавающей свече…" Вот! Слушай: "В последнее время начали преследовать неудачи в делах и личной жизни. На своей шкуре узнал, что такое порча. Но через матушку Епифанию воспрял духом…"
- Наташа, я похож на психа?
- Похож. Очень похож, Лерочка…
- Ладно. Давай свою газету. Адрес там есть?
Хватаюсь за соломинку. Клин клином, так сказать. Иначе остается одно.
За ограду.
14
Ведьмам нонеча лафа. Всенародная любовь, выражаемая в обильном кредитовании благих дел. Вместо хибары на окраине - офис в центре, на втором этаже. Между прочим, рядом с налоговой инспекцией: так, видимо, проще от сглазу спасать. Вместо черного кота - секьюрити. Плечистый жлоб с улыбкой Будды-олигофрена. В приемной - столик с журналами. "Playboy", "Лиза", "Секреты кулинарии" и брошюра "Иисус любит тебя". Сочетание сразу убедило меня в родстве душ. Нормальный человек такое рядом не положит.
- Вы записаны на исцеление?
Фарфоровая улыбка секретарши. Гурия отвлекается от компьютера, где ее ждет "Супертетрис". Хлопает ресницами. Рядом с каштановыми локонами, отсвечивая стеклом, на стене в рамочке красуется лицензия. Та самая, Минздравовская. Вселяет непреоборимую уверенность.
- Да. Я звонил в понедельник. Мне назначили на 17:30.
- Обождите, пожалуйста. Я сообщу матушке.
Пальчики с ярким маникюром бегают по клавиатуре. Затем снимают трубку телефона. Спустя минуту:
- Матушка Епифания ждет вас. Когда зайдете, поцелуйте ей руку.
Зачем-то уточняю:
- Правую?
С удовольствием вижу, как гладенькое личико куклы искажается мучительным раздумьем. Все шло по плану, и вот на тебе: клиент вышел за рамки. А с виду приличный, в костюме…
- Если хотите, правую.
- Спасибо.
- Не за что. Вот в эту дверь.
За дверью - просторный кабинет. Аквариум с рыбками. Стены увешаны благодарственными грамотами, дипломами Международных обществ содействия бессмертию и горбатыми диаграммами, похожими на звонаря собора Нотр-Дам. Сперва теряюсь и не сразу обнаруживаю целительницу. Матушка Епифания утонула в глубоком кресле, у самого окна. На первый взгляд ей лет сорок. На второй - пятьдесят с хвостиком. Полная женщина, рыжая грива волос явно чужая
- парик. Кто б посоветовал ей не замыкать "стрелочки" у глаз? Да еще карандашом?! В сочетании с густо-коричневыми тенями "очки" смотрятся развратно.
Иду к креслу. Целую жирную руку. Правую.
На губах остается привкус крема.
- На могилку к бабушке ходил?
Голос низкий, грудной. Прокуренный насквозь.
- Э-э-э…
- Не ходил, вижу. А зря, хороший. И креста на могилке нету, небось. Машинально киваю. Креста нет. Моя бабушка была убежденной атеисткой.
Строителем светлого будущего. И умерла в полной уверенности, что лично моему счастливому детству не хватает Сталина. Чтоб было, кого благодарить. Кремень-старуха. А на могилку я вообще не захаживаю, сволочь эдакая.
- Вот тебе и беда твоя. В соседней могиле на тебя черный враг фотку зарыл.
- Ч-чью фотку?
- Твою, хороший. Твою фотку. Вот ты и чахнешь. С бизнесом проблемы? В семье свары? Сходи, хороший, на могилку, поставь крест.
- А фотку? Вырыть, что ли?
Живо представляю, как я с заступом разрываю соседские могилы. Ночью. Шарю фонарем, в поисках украденной фотки. Дождь, слякоть, брючины до колен измазаны глиной. После такого даже подполковник Качка не вытащит меня-хорошего из застенков тюремного дурдома.
- Ладно. Будем, хороший, яйцом выкатывать. Вот квитанция, с вас двенадцать пятьдесят.
Точно как пошлина за наследство. Стою, смотрю на матушку Епифанию. И вижу, как лауреат премии Св. Викентия начинает нервничать. Дрогнули ярко накрашенные губы. Плохо выщипанные брови сошлись у переносицы. Клиент ведет себя не по правилам. Клиент молчит. Клиент…
- Червонец, матушка. За фарс. Бог вам судья…
Когда ухожу, рыбки провожают меня лупатыми глазами.
Лестница.
Холл.
Злость. Самая мерзкая, безвыходная злость: на себя.
- Что, не помогла, ворожея-то?
Слова вахтера из стеклянной будки догнали меня в дверях.
Бывают минуты, когда в сортир души падает целая пачка дрожжей Не спеша оборачиваюсь. Очень подробно объясняю деду в вохровской фуражке, что думаю о гадалках в целом и о матушке в частности, куда и к какой именно матушке им (а этой в особенности!) следует идти противолодочным зигзагом, в какое место засовывать свои советы, и где находится гроб повапленный, в котором я видел их портяночный психоанализ, и…
Не сразу понял, что дед смеется. По-доброму, крякая и утирая слезы.
- Видать, крепко допекла тебя Фанька. С ней бывает. Сколько раз говорил дуре: пришел человек с настоящей бедой - не лезь лучше…
Сейчас, став серьезным, дед страшно походил на престарелого орла. Сел на вершину Кавказа, нахохлился, вертит головой, пристально изучая барана внизу. Узкое лицо в морщинах, нос крючком, острый блеск из-под кустистых бровей.
- Опять не разглядела. Эх, молодо-зелено! А тут дело швах, сразу видно…
- Что видно?
Я все еще был зол, хотя успел изрядно "спустить пар".
- Что надо, то и видно, - охотно пояснил "старый орел". - У тебя, красивый, не рожа, а афиша. Смотри только, финтифлюху свою ломать не вздумай. Молотком, например. Иначе - все, гаплык. В самое сердце перейдет.
Черт! Что за намеки?!
- Ну-ка, ну-ка, уважаемый! Я вас слушаю!
Мы с дедом пытливо изучаем друг друга. Как борцы перед схваткой.
- Может, и послушаешь, - вахтер извлекает из кармана клетчатый платок. Начинает увлеченно сморкаться, первым отводя взгляд. Впрочем, это скорее уловка: вон, снова зыркнул в мой адрес. - А я, может, и скажу. Только на сухую слово глотку дерет. Смекаешь?
И губы языком облизал.
Ясное дело, куда ты клонишь, вертухай. Смекаю. А с другой стороны - почему бы и нет? Скажешь дело - хорошо. Не скажешь - хоть напьюсь.
С любой стороны прибыль.
- Я так понимаю, "беленькая" разговору очень даже способствует? - интересуюсь в тон вахтеру. Мало ли, вдруг он портвейн предпочитает? Однако выясняется, что угадывать умеет не только "орел-в-фуражке". Мы хоть и не ясновидцы, лицензией Минздрава не облагодетельствованы, но тоже кой-чего можем.
- Способствует, способствует, - спешит заверить дед. Дергается кадык на худой, жилистой шее; будто сглатывая. Раз, другой… Э-э-э, дедушка, да ты, оказывается, алкоголик. - Фанька скоро уйдет, ей в сауну к полседьмому. У остальных закрыто. А у меня каморка есть, казенная. Все чин-чинарем.
- Ну, жди. Скоро вернусь.
Вот и докатился ты, Валерий Яковлевич. До дверной ручки. Со сторожем-алканавтом готов водку жрать и откровениями закусывать. Пришел Иван-Дурак к Бабе Яге, а она ему и говорит: есть у меня на вахте Кощей Бессменный…
- Две бутылки "Холодного Яра". Да, пол-литровые… Нет, не эти. Не квадратные. Производства "Ко- сари", круглые. Что еще? У вас вроде все. Хлеб ведь в другом отделе?
Магазин оказался буквально в двух шагах. Предоставив полный ассортимент для страждущих душ. А также желудков. Кроме водки, я взял полкило грудинки, буханку "Бородинского", банку маринованных огурцов и пачку "Bond'а". Хватит. Чай, не банкет устраивать собрались.
Вахтер ожидал меня, тщетно стараясь скрыть шило в заднице. Аж подпрыгивал на посту.
- Ушла ваша Фанька?
- Ушла, ушла. Сейчас, будку замкну… Заходь, Валерий Яковлич! Вот сюда…
Меня удивило странное обращение: на "ты" и одновременно - по имени-отчеству. Только потом сообразил, что не представлялся вахтеру. Очень интересно. Впрочем, нет, как раз ничего интересного. У Епифании, небось, спросил, когда мимо спускалась.
Одна шайка-лейка…
15
Дверь в каморку, обитая вытертым дерматином, была рядом с будкой. Внутри жилище деда полностью оправдывало ожидания: койка с быльцами из металла, тощий матрасик, одеяло в клеточку. Зеркало в шкафу треснуло, рядом
- стул-инвалид, хромой столик с горкой тарелок и двумя стаканами-"гранчаками". Окно забрано витой решеткой, на подоконнике - пепельница с окурками
Застоявшийся запах табака - крепкого, дешевого - шибал в ноздри.
- Располагайся, Валерий Яковлич. Я грудиночку нарежу… хлебушек…
С "сервировкой стола" вахтер управился быстро. Наработанным жестом, не без гусарской лихости, откупорил первую бутылку. Плеснул в оба стакана. Руки у деда при этом едва заметно дрожали.
- Ну, за знакомство. Сартинаки Евграф Глебыч. Чтоб наша доля нас не цуралась!
- Грек, что ли, будете? А, Евграф Глебыч? - интересуюсь я, подымая стакан.
Хорошо пошло, однако! То самое, чего не хватало. А дед и впрямь орел - сразу подтянулся, помолодел, по второй наливает! Ухмыляется:
- Куда нам, холостым! От прадеда фамилия досталась. Вот он настоящим греком был. А я… - вахтер как-то неопределенно шевелит пальцами и тянется к стакану. Экий темп взял, однако! - За тебя, Валерий Яковлич. Иди, беда, темным лесом, мелким бесом!
Эх, Глебыч! Твои бы слова - да Богу в уши!
- Ну, теперь и тары-бары развести можно, - довольно крякает дед, распечатывая пачку сигарет. Двигает ближе пепельницу. - Покажь финтифлюху, Валерий Яковлич. Не боись, давай.