- Айяяя! Бэльгэн, брат мой, беги сюда! Веди двух трехлеток! Безмозглый хороший вопрос задает! Совсем умный стал… Айяяя, скорее!…
Бэльгэн-ирчи, смуглый коренастный крепыш лет двенадцати, вылетел из воды, и через мгновение он уже мчался, вскидывая задубевшие босые пятки, к пасущемуся неподалеку косяку - легко вертя в правой руке ловчий укрюк с овальной петлей на конце.
В ожидании младшего брата Кан-ипа нетерпеливо подпрыгивал на месте, потом не выдержал и кинулся к прибрежному кустарнику, срезая кривым ножом два побега - в полтора пальца толщиной и длиной в два мужских локтя. После он взлетел на неоседланного жеребца, подогнанного уже конным Бэльгэном, и перекинул парню прут потоньше.
Импульсивный Бэльгэн рванул за концы веревки, вставленной коню в рот в виде импровизированной уздечки, и из-за вздыбившегося конского крупа попытался достать концом прута плечо брата. Но Кан-ипы уже не было в седле; и хлесткий удар зря рассек воздух. Собственно, и седла-то не было - но совершенно непонятным для Безмозглого маневром табунщик ухитрился проскочить под брюхом животного и, выныривая с ближней к Бэльгэну стороны, он полоснул подростка по напрягшимся голеням.
Парень взвыл не столько от боли, сколько от обиды, и вспрыгнул на спину своей лошади. Пританцовывая на неверной скользкой опоре, чудом удерживая невозможный баланс, он принялся рубить прутом увертливого брата. Один раз ему удалось достать левое запястье Кан-ипы, еще раз прут чиркнул по разметавшейся копне волос табунщика, но в большинстве случаев ветка свистела в пустоте.
Трудно было разобрать, где кончается бешеный гнедой трехлеток и где начинается бешеный оскаленный табунщик - и Безмозглый понял тайну рубцов на ногах мужчин племени. Оружие почти ни разу не дотягивалось до головы или туловища наездника - но ноги и руки их зачастую оказывались открытыми для удара; разве что боец спрыгивал с лошади на землю, придерживаясь за холку и укрываясь за животным, но тогда он лишал себя возможности мгновенно контратаковать.
Безмозглый подумал, что он как-то не так представлял себе конный бой - и сразу же осекся. Видел ли он когда-нибудь иной бой? Какой? Участвовал ли в нем? Знание не возвращалось. Он прикрыл глаза и неожиданно увидел самого себя: освещенного пятью желтыми солнцами, - два больших справа и три маленьких слева - облитого черной гладкой шкурой, с раскрашенным лицом; увидел у себя в руке странный узкий клинок, тоньше Бэльгэновского прута, рукоять которого обвивали разные металлические изгибы, подобно тусклым змеям вокруг широкой чаши… Неправильное оружие, неправильный свет, неправильный он сам. Худой и черный. А такой меч и из руки в руку-то не перебросишь - обязательно за изгибы зацепишься. А рубить? Как им рубить?! И опять же конь… Где конь? Почему его нет? Так не бывает. Это - сон.
В последнее время Безмозглому часто снились сны. В них он был иным, уверенным, носил разные одежды, говорил разные слова, красивые и понятные, во сне он играл - и не так, как играют дети, а по-другому, по-взрослому; он ИГРАЛ… но сон таял, пальцы тщетно пытались удержать зыбкое марево, и вокруг вновь проявлялся правильный мир - кислое молоко, запах шкур, скрип повозок и он - Безмозглый из степи, с его дурацкими видениями.
Кто? - и за что?!
Запыхавшийся Бэльгэн отогнал жеребцов обратно в косяк, и, почесывая вспухшие ноги, присоединился к купающимся. Кан-ипа, вспотевший и довольный, присел рядом с неподвижным Безмозглым, потирая лоб измочаленным кончиком прута.
- Ну как? - весело спросил он. - Понял?
- Понял, - ответил Безмозглый. - Голова далеко, а ноги - рядом. Ноги чаще сверху, а голова легкая - то туда, то сюда. Понял.
- Молодец! - восхитился табунщик. - Правильно понял. А ты на лошади сидишь, как старейшина на молодой жене, у тебя ноги целые будут. Тебе голову отрубят. Сразу. А без головы плохо, ой-бой, как плохо!… Видеть нельзя - один палец. Слышать нечем - второй палец. Есть нельзя и думать не получается - третий и четвертый пальцы. Шапку одеть - и то не на что. Целый кулак неприятностей. Вот.
Кан-ипа плотно зажмурился и заткнул уши, очевидно, пытаясь представить себе все неприятности, связанные с потерей головы. Потом расслабился и сочувственно подытожил:
- Да. Совсем плохо.
Они помолчали.
- Пошли с нами ночной выпас сидеть, - неожиданно предложил табунщик. - Арзы выпьем, костер разложим… Ты песни петь станешь. У тебя хорошие песни, короткие, но вкусные. Ухо твою песню съест - и радуется. И в животе тепло. А у меня все песни длинные, а допеть до конца никогда не дают. Ругаются. Драться лезут. Шапку в рот суют… Ты где песни нашел - во сне, да?!
- Нет, - сказал Безмозглый. - Не знаю. И в ночное не пойду. Наверное.
- Почему? - подскочил Кан-ипа. - Ленивый стал, да?!
- Нет, - покачал головой Безмозглый. - Просто… Я боюсь.
- Чего боишься? Волков? Я тебе саблю дам. Свою. А мне плетки хватит. Треснешь волка басалыком по башке - и шкура целая, и волк тихий. Пошли, а?…
- Волков не боюсь, - сказал Безмозглый. - Другого боюсь.
- Чего?
Безмозглому мучительно не хватало слов объяснить свой страх - но он все же попробовал.
- Понимаешь, Кан… вот ночь, так? Вот костер, светло… Тут светло, а там, в ночи - что? Что за светом? Ночь там, шорохи… ходит кто-то. Кто ходит, чего хочет? Вдруг к костру выйти хочет? Может, зверь, может, человек, а может - дух… Страшно.
- Дух? - Глаза Кан-ипы удивленно расширились. - Кто такой? Почему страшно? Ты слово сам придумал? Живой - дух?
Безмозглый и сам плохо понимал, кто такой дух. Так, вырвалось само… и слово-то противное - ду-у-у-ух… Как ветер в темных зарослях.
- Нет, Кан. Не живой.
- Тогда какой? Мертвый?
- Тоже нет. Не живой - и не мертвый. Никакой, неизвестный. И сравнить не с чем. Понимаешь? Дух.
Кан-ипа сгорбился и некоторое время сидел молча. Взгляд его медленно наливался мраком грядущей ночи.
- Понимаю, - наконец протянул он. - Да. Когда живой - можно убить, и не страшно. Когда мертвый - тогда совсем дохлый, и тоже не страшно. А когда не мертвый и не живой… Или мертвый, но живой… Никакой. Да. Очень страшно. Очень-очень страшно. И сравнить не с чем… Слушай, Безмозглый, пошли с нами в ночное! Я тебе саблю дам. И себе возьму. Две сабли. А мальчишки пусть ножи берут. А ты петь будешь - духа отгонять будешь!… Пусть не приходит к костру. Я тебе саблю насовсем подарю, я тебя очень прошу - пошли в ночное!…
- Ладно, - сказал Безмозглый. - Не кричи. Пойду. И петь стану.
Он встал и направился вдоль берега.
Когда фигура идущего скрылась из виду, к обмякшему табунщику подскочил сгорающий от любопытства Бэльгэн-ирчи.
- Ну что? Что сказал дурак? Пойдет ночной выпас сидеть?!
Кан-ипа вскочил и закатил брату увесистую оплеуху.
- Сам ты дурак! Конечно, пойдет! И песни петь будет. Духа отгонять надо. Страшного…
- Духа? - обиженно скривился Бэльгэн. - Какого еще духа? И зачем его гонять?
- Затем, что страшно, - буркнул Кан-ипа. - Очень. Не живой - и не мертвый. Никакой. И сравнить не с чем.
Бэльгэн-ирчи притих и поежился.
- Так не бывает, - протянул он, но глаза подростка уже испуганно забегали по сторонам. - Никто такого не говорил…
- Значит, бывает. И мертвый, и живой, и… всякий. Бывает. А сам большой…
Табунщик пожалел, что Безмозглый оказался сегодня таким неразговорчивым, и попытался самостоятельно дорисовать, договорить неведомый, впервые открывшийся ему ужас.
- Большой и… И с рогами, как у буйвола. И хвостатый. А морда жирная, как у старейшины Гэсэра - только синяя. Вся синяя. К костру хочет, есть хочет - а песня его не пускает. Понял?
- Понял, - оторопело кивнул Бэльгэн и помчался к сверстникам.
Кан-ипа еще немножко посидел, размышляя, потом поднялся и тяжело двинулся за Безмозглым. Дойдя до излучины, он обернулся.
Бэльгэн-ирчи с жаром рассказывал что-то собравшимся вокруг него подросткам. Лица мальчишек были бледными. Бэльгэн размахивал руками, корчил жуткие рожи и прикладывал растопыренные пальцы то к затылку, то к зубам.
Один из подростков заплакал.
Глава четвертая
О, знал бы я, что так бывает,
Когда решался на дебют,
Что строчки с кровью - убивают,
Нахлынут горлом и убьют.
Б. Пастернак
"…прикрыли глаза; и яростный шум заполнил побледневшие коридоры - крики людей, бешеное рычание, лязг мечей, топот ног, чье-то оборвавшееся хрипение…
Они видели - видели глазами, горящими углями волка, прыгающего на грудь человека с мечом; глазами летучей мыши с распахнутой кожей крыльев, впивающейся в искаженное лицо; глазами сотен крыс, лавиной карабкающихся на дверь, грызущих неподатливое дерево - сорвать, смести, уничтожить ненавистный Знак! Не жалким полоскам остановить серый потоп, и Тяжкий блеск разит волка слабее обычной стали…
Четверо обезумевших воинов, прижавшись спиной к спине, захлебывались в нахлынувшей волчьей стае; по трупам, лежащим на земле, катились десятки, сотни, легионы визжащих крыс, взбегая по доспехам, подбираясь к горлу, разрывая крыло нетопыря вместе с человеческой плотью; и дерево Знака таяло на глазах!
Дверь распахнулась, и женщина с белым лицом приблизилась к задыхающемуся раненому.
- Не бойся, - сказала она, наклоняясь над воином и отрешенно глядя на умирающего человека. - Это не больно и, говорят, даже приятно…"
- Хватит на сегодня, - сказал Безмозглый, выдержав длинную томительную паузу. - Достаточно. Спать пора.