- Решил, что лелеять горе - самое глупое занятие на свете. В кино сниматься не могу, что-то мешает. Но на сцену вышел. У меня остался кусочек жизни, надо его прожить. "Ибо жизнь нам дана под условием смерти и сама есть лишь путь к ней".
- Дядя Марк! - воскликнула Летиция. - Уж от тебя-то этого я никак не ожидала! Зачем ты нас так осмеял?!
- Глупая девочка, ты ничего не понимаешь, - покачал головой Марк Габиний. - Если над чем-то можно посмеяться, то это просто здорово. Горе, над которым нельзя смеяться, - вот что ужасно.
И опять она смутилась. Почему она все время ошибается? Потому что молода? Или потому что глупа?
- Право, да тут нет обиды! - весело воскликнул Элий, притянул к себе Летицию и поцеловал в губы, быть может чуточку театрально, ибо в сенате Элий был сенатором, на арене гладиатором, а в театре - комедиантом. Совсем чуть-чуть. Он не надевал маску, но пользовался гримом. Рим обожает подобные проделки. - В жизни все было так же, как в пьесе. Страсть, деньги, интриги. Последовательность не важна. Меняем их местами, правда становится ложью, ложь - игрой воображения, обман - удачей, все вместе - искусством.
В маленькой тесной уборной актеры ему дружно аплодировали. Его двойник, который то и дело начинал хромать под дружный хохот артистов, полез обниматься с Элием. Двойник был пьян. Неведомо откуда опять появился Квинт, принес коробки с пирожными и очень ловко извлек Летицию и Элия из дружеских и пьяных объятий лицедеев.
Когда они вышли из театра, уже начинало светать. Ясно было, что Элию спать не придется.
Глава 19
Игры Элия
"Скандал в театре Помпея закончился своеобразным триумфом Цезаря. Он удивил всех - и зрителей, и актеров".
"Акта диурна", 10-й день до Календ ноября (23 октября)
Элий принял горячую ванну и выпил чашку черного кофе. Ему не хотелось спать. Ночь, проведенная в театре, подействовала на него возбуждающе. Хотелось еще немного побыть актером. Он направился в таблин в халате, босиком, не хромая на самом деле, а изображая, что хромает. Он кланялся бюстам и статуям и посмертным маскам, он дурачился, как мальчишка. Ему было весело. Через четыре часа он будет принимать клиентов, выслушивать просьбы, выписывать чеки. Может, он тоже начнет ломаться и цитировать Плавта? Или этого бездарного Силана, который так тужился сделать пьесу смешнее?
Пурпурная туника и пурпурная тога Цезаря лежали на стуле в таблине. Элий скинул халат и облачился в пурпур. Драгоценный пурпур, властолюбивый пурпур, обожествляющий пурпур. Неужели Элий станет когда-нибудь императором? При этой мысли сердце заколотилось сильнее. Но совсем чуть-чуть. Это может быть. Но желает ли этого Элий? Нет, не быть ему повелителем Империи. Он был неплохим сенатором. Даже не так: он был хорошим сенатором. А вот императором был бы плохим. Он должен сам себе в этом признаться. И не сожалеть. Он и не сожалеет. Что такое пурпур, в конце концов? "…Пурпур - шерсть овцы, окрашенная кровью…"
На стене таблица между двумя нишами висела новая картина аквилейского художника Тациана - подарок Летиции на свадьбу. Небольшой холст в массивной золотой раме. Прекрасная рыжеволосая женщина раскинулась на кровати, подогнув колени. Ее томная поза, и согнутая в локте рука, и улыбка на губах - все было выразительно. Женщина ждала соития. Необычного, но от этого не менее сладостного. Она ждала самого царя богов. И он явился. Золотые монеты падали с неба. И глупая служанка ловила монеты в передник. Монеты, которые в следующее мгновение превратятся в капли спермы. Картина слишком чувственная для таблица. Уж куда правильнее было повесить ее в спальне. Но Летти хотела, чтобы картина украшала таблин, и Элий не стал перечить молодой жене.
Элий взял со стола папку с дедами клиентов, раскрыл ее, но успел просмотреть только первую страницу - просьбу вдовы легионера Порции о предоставлении ее сыну средств на учебу в риторской школе. Потому как в этот момент в таблин вошла Летиция в прозрачной коротенькой тунике, держа в одной руке две золотые чаши, а в другой - бутылку вина.
Элий посмотрел на жену с удивлением.
- Разве ты не собиралась лечь? Она затрясла головой. Театр подействовал на нее так же, как и на Элия - ей хотелось лицедействовать и дурачиться.
- В прежние времена римским женщинам запрещалось пить, - заметил Элий. - Это было правильно.
- Да, да! А еще запрещалось мужу делать подарки любимой супруге. Тоже правильно? - Она лукаво прищурилась.
- Этот закон сам собою утратил силу. Что тебе подарить, милая?
- Себя. Элий, ты - мое единственное по-настоящему исполненное желание. Ты - исполнитель желаний, ты понимаешь это! - воскликнула она патетически.
- Понимаю… - сказал он спокойно.
- Ничего ты не понимаешь, - она опустилась на ковер. - Ничегошеньки ты не понимаешь, - повторила она, мотая головой из стороны в сторону. - Я кричу-кричу, зову-зову, а ты будто глухой, не слышишь ничего… ну почему ты такой, ну почему я люблю тебя такого… Иди сюда! - она хлопнула ладонью по пышному ковру. - Иди и сядь рядом со мной.
Он повиновался.
- Слушай, - она начала декламировать нараспев:
…Лишь тебя увижу
Вымолвить слова, уж я не в силах
Но немеет тотчас язык, под кожей
Быстро легкий жар пробегает, смотрят,
Ничего не видя, глаза, в ушах же -
Звон непрерывный.
Тебе это знакомо?
- "…Соитие - трение известных органов и выбрасывание семени, соединенное с особыми спазмами", - мысленно процитировал он в ответ.
- Знакомо, - вздохнула она. - Я знаю, что знакомо. Но при этом ты думаешь не обо мне.
Она поставила на пол золотые чаши и разлила вино.
- "Горькой влагою старого Фалерна" наполняю твою чашу до краев.
- Мы и так выпили изрядно в гостях у актеров.
- Пей, - повторила она. - И не смей со мной спорить. Да, я пьяная, но хочу быть еще пьянее. И ты тоже… будешь пьяный… Обо всем забудешь. Все-все забудь… да…
Элий пригубил вино и поставил чашу на пол.
- Так не пойдет! Пей до дна и не увиливай. Сама она уже осушила свою чашу и теперь перевернула ее и пролила несколько капель на тончайший виссон ночной туники. Элий подчинился и выпил свою чашу до дна.
- Отлично! - Легация захлопала в ладоши. - Ну и что же ты помнишь? Помнишь, кто ты?
- Я - Цезарь… Она затрясла головой:
- Пей еще! - И вновь наполнила чашу, вино полилось через край. Ковер был загублен. Элий пытался протестовать, но напрасно. Она заставила его выпить. И вновь стала спрашивать, смеясь, помнит ли он что-нибудь.
- Я был гладиатором…
Таблин плыл кораблем в бурном море. Элий делал отчаянные усилия, чтобы вернуться в реальность, однако новая чаша его доконала. Комната приобрела фантастические очертания. Мраморный бюст подпрыгнул в воздух, у него появились руки, причем они кружили в воздухе отдельно от тела. Элий тряхнул головой, но прогнать странное видение не смог.
"Я что-то забыл… что-то важное… но стоит ли помнить это важное? Ну конечно, не стоит… ничего не стоит помнить… все надо забывать немедленно… как только что-нибудь произойдет, надо это немедленно забыть, тогда будет хорошо… все хорошо…"
Что он может помнить? Разве что-то было в прошлом? И что такое прошлое? Тень, на которую приятно наступить. Он сказал об этом вслух. Язык заплетался.
- Вот и отлично, вот и хорошо, - приговаривала Летиция, стаскивая с него тогу. - Зачем ты надел пурпур?
В самом деле, зачем он надел тогу?
- Раз ты ничего не помнишь, значит, теперь ты любишь меня, - шептала Летиция. - Ведь ты хочешь меня? Так? И значит - любишь…
Да, да, он желает ее. А кто она такая? Откуда взялась? Пришла сама или он ее позвал? Может, она девчонка из Субуры и он должен заплатить ей перед уходом? Достаточно ли она искусна в любви, чтобы быть девчонкой из Субуры? Ну, страстности ей не занимать - она целует, жадно впиваясь в его губы, сплетает свой язык с его языком, она царапается и пребольно кусается. Она опрокидывается на ковер и извивается, как змея, она требует все новых и новых ласк как доказательств любви. Но она не особенно искушена для девчонки из Субуры. Она другая. Но откуда? Как попала сюда? Разве он ее любит? Ведь он любит Марцию. И зачем он так напился? Разве пьяный угар может заменить любовь?
"Может"! - стучала кровь в висках.
Его охватило исступление. Пьяный сатир поймал в лесу белотелую нимфу. Едва удовлетворив желание, он вновь приходил в возбуждение. Ласковый зверь, он покусывал кожу, теребил губами соски, ластился, и его ласки заставляли биться в судорогах хрупкое тело нимфы. Ее жалобный вздох выражал то ли наслаждение, то ли боль - не разобрать.
"…Трение известных органов и выбрасывание семени…"
День разгорался, и солнце вовсю светило в окна таблина. Элий и Летти спали на ковре пьяным сном без сновидений.
Он очнулся потому, что кто-то тряхнул его за плечо и сказал нараспев:
- Элий Цезарь…