Гидроплан закрутил винты, точки над морем стали почти неразличимы, а потом пропали вовсе. Остались лишь бакланы и облака. И еще остались счета – за Вахина, за Силина и тех парней, что погибли на батарее. У нас хорошая память. Придет время – посчитаемся за всё.
Юрий и Татьяна Бурносовы
СВЕТЛЫЙ ПУТЬ
Самые прекрасные фильмы сделаны русскими.
Жан Морис Эжен Клеман Кокто
Режиссер аккуратно сложил вчерашнюю "Правду" и сунул ее в специальный держатель на стене. В огромном иллюминаторе был виден уползающий вдаль Ленинград, а чуть левее в небе – маневрирующее звено И-16 с красными звездами.
– Пока летают, – прогудел низкий голос, и режиссер оглянулся. В купе вошел пожилой полковник. Совершенно лысый, но с густыми пшеничными усами, на груди – медаль "XX лет РККА" и потертый орден Красного Знамени. Судя по возрасту и выправке, еще из царских, они все как-то выделялись из других краскомов…
– Колобанов, Илья Ильич, – представился тем временем полковник, протягивая руку с безукоризненными холеными ногтями.
– Александров, Григорий Васильевич.
– Вот и славно, – полковник сел напротив. Восьмиместная пассажирская кабина была пуста, из Ленинграда сегодня почти никто не летел в Москву. Впрочем, так оно и лучше, свободнее и спокойнее. – А я торопился, видите ли, и не успел на земле подготовиться. Пришлось в здешнем буфете, но не жалею. Отличный коньяк, а закуска у меня с собой всегда.
С этими словами Колобанов раскрыл небольшой кожаный саквояж и выставил на столик бутылку азербайджанского коньяка, а затем принялся выкладывать шпроты, копченую и докторскую колбасу, а сверх того даже бутылку кетчупа Ленинградского пищекомбината. Александров слыхал, что этот продукт весьма понравился товарищу Микояну после его визита в Америку, вот и пустили в производство. Раньше пробовать как-то не доводилось.
– Вы его на колбасу лейте, – тоном знатока посоветовал Колобанов, глядя, как попутчик читает этикетку. – А вы, простите, не тот ли Александров, что снимает кино?
– Тот самый, – улыбнулся режиссер, ставя бутылку на столик.
– Смотрел, смотрел! "Веселые ребята" – это ж ого-го! Утесов, да! А "Цирк"?! Как там – "Я из пушки в небо уйду!" И негритенок, негритенок… "Все вокруг спать должны, но не на работе", – довольно мелодично пропел Колобанов. – Рад знакомству. А сейчас в Москву? Что-то снимать, видимо, планируете? А что, если не секрет?
Александров помрачнел.
– Старая задумка, – сказал он, вынимая из ящичка в столе хрустальные стаканчики. – "Золушка".
– Простите, – удивился полковник, – но это же сказка?
– Это не та сказка. Это наша советская реальность. Обычная девушка становится передовиком производства… Впрочем, зачем я рассказываю, вам потом будет неинтересно смотреть.
– И то верно, – согласился Колобанов. – Давайте тогда выпьем за знакомство, нам еще лететь несколько часов. Если вам моя сухомятка не нравится, можно с кухни горячего заказать. У них гуляш, соляночка, я спрашивал.
– Обойдемся. Вы уж извините, что я не вношу свою лепту. Ничего не захватил, – развел руками Александров.
– Бросьте, – полковник разлил янтарный напиток по стаканчикам. – Ну, заискрится сила во взоре!
Они чокнулись и выпили. Сорокатонная махина К-7 летела на юг, пронзая облачный фронт. Иллюминатор словно молоком облили.
– Про силу во взоре… Это ведь Апухтин, если не ошибаюсь? – уточнил Григорий Васильевич, откусывая от политого кетчупом бутерброда. Вкусно. Микоян был прав.
– Да, он самый. Помню, в гимназии… – Полковник внезапно замолчал, потом мотнул головой и продолжил: – А, неважно… Скажите лучше, как вам самолет?
– Я уж третий раз лечу на нем. По-моему, прекрасный. Словно в поезде, даже лучше.
– А я вот впервые сподобился. Гениальнейший мастодонт. Не то что эти дирижабли… Жаль, шлепнули Калинина.
Режиссер не сразу понял, что речь идет не о всесоюзном старосте, а об авиаконструкторе Константине Калинине, которого и в самом деле расстреляли как врага народа. Кажется, в тридцать восьмом. Именно Калинин создал самолет, на котором они сейчас летели в Москву, но после катастрофы производство было законсервировано и вновь запущено лишь в тридцать девятом.
Колобанов задумчиво жевал, шевеля усами и глядя в иллюминатор. Внезапно белесая мгла снаружи растаяла, снова показалось ярко-голубое небо, и полковник вскрикнул:
– Смотрите! Смотрите!
Александров послушно приник к толстому стеклу и увидел, как в полусотне метров от них параллельно курсу самолета летит уродливый фосфоресцирующий клубок размером с полуторку. Вслед за клубком тянулись мириады тонких щупалец. Они мигали разноцветными огоньками, извивались и дрожали.
– Надеюсь, мы его не заинтересуем, – пробормотал полковник. – Три дня назад у нас в округе вот так ТБ летел… Он его в землю, ни за что все насмерть… Им же без разницы…
– Тс-с! – прошипел Александров, словно омерзительный спутник мог их услышать.
Клубок летел рядом еще около минуты, после чего резко обрушился вниз. Возможно, увидел нечто более любопытное, нежели самолет.
– Твою мать… – Полковник, бренча горлышком бутылки о края стаканчиков, снова разлил коньяк. – Никак не привыкну.
– Никто не привыкнет, – сказал Григорий Васильевич.
– У соседей такого сбить пробовали. Давно еще, в том году. Майор Грицевец, дважды Герой, за Испанию и Халхин-Гол.
– Получилось?
– Хрен. Майор в лепешку, а ему хоть бы хны. А потом всё начальство, вплоть до командующего ВВС округа, сняли, и с тех пор о них ни слуху ни духу. Самоуправство, дескать, нарушение договоренностей…
Махнув рукой, Колобанов осушил стаканчик.
– А главное, никто не знает, что им нужно. И весь материализм и эмпириокритицизм навернулся. И никто сделать ничего не может: Черчилль, Рузвельт, Муссолини, Лебрен, Франко, Гитлер, Сталин… Сильные мира сего, мать их. Вот где сильные! – Полковник громко постучал костяшками пальцев по стеклу иллюминатора. – Только не от мира сего они, эти сильные. "Се – бесовские духи, творящие знамения; они выходят к царям земли всей вселенной, чтобы собрать их на брань в оный великий день Бога Вседержителя", – громко процитировал полковник. – Вот только на служителей культа им тоже наплевать. Вы знаете, что еще в тридцать девятом патриарший местоблюститель Сергий выходил к ним с молебном?
– Откуда же мне знать… И что? Хотя я уже догадываюсь…
– Правильно догадываетесь. – Полковник тяжко вздохнул. – Съели.
На центральном аэродроме имени Фрунзе на Ходынке они с Колобановым распрощались, но всю дорогу до Ногинска режиссер вспоминал последние слова полковника, простые и точные.
Он сидел на заднем диване уютного темно-красного "Horch-853", подаренного в прошлом году "Мосфильму" германской студией "Olympia-Film GmbH" и врученного лично Лени Рифеншталь. Молчаливый водитель остановился лишь раз, чтобы подкачать колесо, и вскоре Григорий Васильевич уже был на ткацкой фабрике бывшей Глуховской мануфактуры, где и должны были снимать изрядную часть "Золушки".
Здесь уже бегал Кноблок, размахивая руками и ругая нерадивых рабочих.
– Станки будем расставлять вон там! Вон там! А эту стенку несите туда, туда! Да вон туда, чтоб вам лопнуть! Тьфу ты…
Обозлившийся художник-постановщик плюнул и отошел в сторону, присев на ящик.
– Борис, всё лютуешь?! – добродушно осведомился Александров. В привычной обстановке съемок, с запахом нагретого софитами воздуха, целлулоида, свежей древесины декораций он сразу почувствовал себя значительно спокойнее.
– Да невозможно работать. Почему у Охлопкова нормальные рабочие сцены, а здесь какие-то дегенераты?! Нет, я снова уйду в театр, Григорий Васильевич, это не мое. Не мое.
– Давай картину доснимем, а потом посмотрим, – режиссер похлопал Кноблока по плечу. – Сам ведь знаешь, чего мне стоило ее разморозить.
– Да я-то понимаю, но… – начал было Кноблок, но тут же замолчал, глядя куда-то за спину Александрову. Режиссер резко обернулся – так и есть, к ним шла Любовь.
– Ты опоздал, – решительно произнесла она, подойдя. Кноблок тут же куда-то испарился, на случай семейной ссоры.
– Прости, Люба, – сказал Григорий Васильевич виновато. – Вызвали в Смольный, сама понимаешь, я никак не мог… Вылетел на полдня позже. Тут всё равно еще ничего не готово.
– Однако я должна тут сидеть без дела и ждать! – Орлова сверкнула глазами и сердито принялась рыться в сумочке. Нашла пачку американских сигарет с верблюдом на желтоватой пачке, закурила, надув губы.
– Люба, – укоризненно произнес режиссер. – Это же Жданов. Я должен был проигнорировать встречу?
– Послушай, ты прекрасно знаешь, что Жданов – это уже совсем не тот Жданов. Эти ваши съезды, депутаты, аплодисменты, парады – всё осталось в прошлом, всё превратилось в пыль! Григорий, разве ты этого не видишь?! Сталин – Сталин!!! – вынужден советоваться с каким-то отвратительным кальмаром, чтобы…
– Тихо! – крикнул Григорий Васильевич так, что на него оглянулись рабочие-декораторы и возившийся с камерой оператор Петров. – Тихо… – сказал он уже спокойнее. – Ты же знаешь, что бывает за распространение. Да, они пришли. Однако НКВД, а теперь еще и НКГБ исправно работают. И что-то я не видел, чтобы они так уж часто вмешивались в их дела.
Он взял жену за руку, желая сказать что-то еще, объяснить ей, что так вести себя не следует, что всё вокруг, возможно, уже изменилось, но еще не стало окончательно другим. Орлова вывернулась и спросила:
– Мы сегодня начнем снимать?