А что еще? Работа на полях - изнурительная, каждодневная, под беспощадным солнцем - золото позволит ее избежать. Золото подарит тоскливое безделье в тени. Продажные женщины утомят, к вину привыкнешь, и для разнообразия, как последнему черпальщику, захочется пива… Власть, почести? Не-ет, Кемт не та страна, где власть приобретается за одни только деньги.
Да и с погребальным обрядом… Если ты не властитель, если ты один или твои родственники слабы, вместо чистой мирры, вместо кассии и прочих благовоний в чрево тебе вольют сок редьки, вместо лент из виссона тело обернут банановыми листьями, вместо урн-канонов внутренности просушат на солнце, и все это за те же двести дебенов серебра, которые ты всю жизнь складывал, собирал, дабы хоть в загробный мир войти имеющим власть.
- Опять мы не взяли светильню!
- И хорошо. С огнем ты чуть не поджег его ткани. Я помню расположение всех предметов.
- Опять мать удивится, откуда у нас ладан…
- Шаг вперед, шаг влево. Надеюсь, ты не собираешься заворачиваться в пурпурный виссон? Он нам в Абту ни к чему.
- Давай, давай… Пусти меня вперед.
- Что ты там будешь делать? Ты же не запоминаешь расположение предметов.
- Давай, давай…
ЗВУК.
- Что это? Что это было? Аб!
- Это…
- Что?! Я не вижу! Аб!!
- Не надо… Орать…
- Да что же там такое?!
- Мне… Перебило… Ноги…
- Как?! Что мне делать?!!
- Не двигайся.
- Брат!!!
- Ни шагу!
- Брат…
- Ни шагу…
- Хорошо.
- Послушай…
- Да. Я слушаю. Я слушаю тебя.
- Ты готов сделать для меня…
- Все!!!
- Дай мне слово. Помнишь, совсем недавно я просил - дай мне слово.
- Клянусь…
- Моей вечной жизнью.
- Если я нарушу слово, пусть будет то, что ты говоришь. Ты же знаешь меня, Аб.
- Я лишусь места у трона Осириса.
- Если я, Ба-Кхенну-ф, нарушу данное тебе, Аб-Кхен-ну-ф, мое слово, то да лишусь я места у трона Осириса.
- Не "я", а "ты".
- Что?
- Не ты, а я. Быстрее. Я теряю сознание.
- Если я, Ба-Кхенну-ф, нарушу данное тебе, Аб-Кхен-ну-ф, мое слово, то да лишишься ты места у трона Осириса. Так?
- Ты ведь не забыл свой бронзовый нож вместе со светом?
- Нет! Нет… Вот он.
- Ты отрежешь мне голову.
- Нет!!!
- Ты обещал.
- Не-е-е-ет!!!
- Ты поклялся. Я приказываю.
- Брат мой… Брат мой… Брат мой… Брат мой…
- Ты ведь ничего не боялся.
- Брат мой…
- Я умру в муках. Тебя найдут с восходом. Ты хочешь так?
- Брат мой…
- Мы слишком похожи. Не отличишь.
- Ты - это я!
- Прощай. Я люблю тебя. Прощай.
- Я иду…
- Ни шагу!
- Здесь еще капканы…
- Ты попался?!!!
- Нет. Вот я. Брат мой!..
- Протяни руку, возьми золото.
- Я взял.
- Не плачь. Я - это ты. Золото для будущего.
- Аб!!!
- Все. Я теряю сознание…
- Брат! Брат… скоро ты увидишь Сетха… Скажи: я не боюсь его! Я не боюсь его!!! Я НЕ БОЮСЬ ТЕБЯ, СЕТХ!!!
* * *
Небо, тело богини Нут, обрушилось на голову похитителя богатств Ба-Кхенну-фа, брата нашедшего кару преступника Аб-Кхенну-фа.
Впервые в жизни наглец Ба-Кхенну-ф был один. Его стихийная храбрость подверглась небывалому прежде испытанию: он почувствовал ответственность. Наверное, никто больше на берегах реки не чувствовал ответственность человека так внезапно, так остро и больно. Было сердце - и был бесстрастный простор, по которому катался вовсе не ласковый диск Ра, хлещущий людей зноем. Простор наполнял сердце ужасом. Горсти золота, те, что он набросал кое-как в глиняный горшок, ни от чего не спасали, ничего не гарантировали.
На берегах реки издавна затвердили и выучили: не допуская лишнего, дождись смерти, а там магический текст о восхождении к свету, мастер-бальзамировщик да боги все сделают за тебя. Ба-Кхенну-ф не доверял бальзамировщикам, не любил жрецов и ни разу не разговаривал лично с кем-либо из богов. Зато их было двое, и они с детства прикрывали друг друга от страшного оскала безбожного космоса.
Теперь он остался один и один кусал пальцы в тесной коробке дома из необожженной глины.
Но был ли он один такой на весь Кемт? Или близко ли, далеко ли, но ближе, чем звезды, терзался жизнью в Черной Земле еще кто-то? Кто-то, своими руками создающий себе бессмертие.
Рамзес Второй вошел в сокровищницу с двумя ближайшими охранниками. Ближайшие ненавидели друг друга; он подобрал их по этому принципу и воспитал в них это чувство.
Печати целы - так? Все верно. Факелы осветили неожиданное.
Он сам спроектировал хранилище для сокровищ, он придумал выстроить его глухим квадратом: стена к стене с дворцом, стена к стене со своей тронной комнатой. Он хотел, чтобы под боком и под личным контролем находилась спящая движущая сила Кемт - серебро, золото, сосчитанные и подписанные, в мерных сосудах. И прочие ценности. И вот факелы осветили обезглавленный труп в его наиболее потаенных и важных владениях.
Печати целы - так. Все верно.
Поначалу, когда год назад Великий Дом обнаружил недостачу в сосуде под номером шестьдесят восемь, он подумал о подделке печатей. Подделка должна была быть точнейшей, невероятной, он проверил всех приближенных, за входом следили три пары глаз. Минуло время разлива, настало время посева - и недостача сразу в двух сосудах бросила вызов. Властитель Черной Земли предположил подкоп. Однако под полом не нашлось даже следов разрыхления, не то что каких-то ходов. Лишь после третьей недостачи Рамзес Второй (но по смыслу-то, по значению только Первый) вспомнил охоту на кабана: ею давным-давно, до хеттов, до Кадеша, до величия он развлекался с отцом, Великим Домом по имени Сети. Тогда он приказал изготовить десять капканов.
Рамзес Второй правил страной Кемт уже тридцать пять лет. Он казался себе старым и подходящим к концу. Он не знал, что впереди почти столько же. Он не мог угадать, что переживаемое сейчас - середина. Его рука, как в лучшие годы, не дрожала, а в лучшие годы он сам выступал в роли собственного военачальника. Встречаясь взглядом со своими громадными статуями, хозяин долины реки не чувствовал гордости - он ощущал грусть. Любимая, по-настоящему любимая жена восседала в лодке Ра, управляла в загробном Туате, в прекрасном Аментете. В тяжелые минуты Рамзес готов был призвать в помощь само имя Нефертари, но тяжелых минут не было, вернее, он чересчур себя ценил для того, чтобы признавать существование тяжелых минут.
Грусть объяснялась одиночеством величия.
Красно-белая корона верхней и нижней земель, символы власти, посох и кнут, змея в трех пальцах надо лбом - только им доверялся Рамзес, только они разделяли с ним ответственность, колоссальную ответственность: действие - ответ; шевеление кистью - ответ; дрогнули ресницы - и полторы тысячи нубийцев казнены у Элефантины. Он и был этой землей, этой страной. До него многие распределяли: почести - себе; телодвижения, от коих трясется империя, - подчиненным. Но это не величие, это всего лишь прижизненная лесть. И раб может сидеть с деревянной спиной, крепко ухватясь за посох и кнут. Раб не может отвечать за разлив Хапи, повелевать ветрами, усмирять дерзких и распоряжаться всем, что послало небо.
Небо, тело богини Нут, уже тридцать пять лет опиралось на плечи Рамзеса Второго Великого.
- Значит, их было двое.
И все изображения его, как назло, выглядят молодо и самоуверенно, властитель ушел вперед, а они впечатались в камень и сохранили черты расцвета. В них нет его нынешней мудрости, зато осталось благоволение богов.
- Повесить тело вора на столбе!
Он хотел добавить: "Вниз головой", но спохватился.
- Глаз не спускать. И кто в толпе станет вора оплакивать…
Он не закончил. Выучка приближенных позволяла мысли очевидные (и не очень) бросать на полпути.
И одиночество его было неполным. Братья не выстроили себе дома, этакого под знать, с выкрашенными колоннами, с бассейном для отдохновения тела в удушающую жару. Потому он валялся на крыше хижины, убогой, как у всех, и в ногах у него притаился глиняный горшок, наполненный золотом.
Солнце придавило землю, на крыше сделалось нестерпимо.
Они бы плыли сейчас вверх по реке, слева их приветствовали бы сады, справа - желтая пустыня. В ногах у него вместо глиняного горшка возлежала бы новая девушка, возможно, сирийка; брат изучал бы очередной обрывок папируса да поглядывал бы, усмехаясь, в его сторону. А сирийка (или нубийка) не могла бы понять, кто из них, одинаковых, был с ней рано утром, страстно и быстро, а кто позже, размеренно и неспешно, а кто будет вечером, и не поверила бы, узнав, что это все один, а другой с самого утра уткнулся в ряд жреческих значков.
Он сел, пнул ногой ненавистный горшок. Золото посыпалось…