Николай II самозабвенно играл в домино. Он не обращал внимания на окружающий мир. Разве только изредка поглядывал на вздыхающего, сидящего в кресле Воейкова.
- Ваше Императорское Величество, разрешите обратиться! - внезапно перешёл на воинское обращение флигель-адъютант.
Император очень удивился, перевёл взгляд на Воейкова, вздохнул и одобрительно кивнул. Похоже, вскоре самодержцу предстояло услышать что-то о политике. И скорее всего, в не самых красивых выражениях. Скорее, красноречивых.
- Я считаю, что Великий князь, говорил, пускай и не во всём, очень умные вещи…
- Не продолжай. Я знаю, что Кирилл был прав. Однако не могу я пойти сейчас на какие-либо страшные шаги. Французское правительство давно требует конституционных преобразований как плату за наши долги. Думцы говорят о правительстве доверия. Народ имеет некоторые проблемы с продовольствием. Я понимаю, что слишком опасно ничего не менять сейчас. Но война…Я не могу поступить, имея даже тень сомнения в полном спокойствии народа в ответ на мои действия. Армия поднимется, начнёт роптать. И это при угрозе ежедневного нападения врага. Бог даст, справимся, переживём зиму. А там уже и война закончится. Можно будет заняться внутренними врагами, как говорит Саша…
- Эх, Ваше Императорское Величество, - Воейков тяжело вздохнул, и уставился в пол. Щёки его покраснели, однако он не решился сказать те слова, что пришли ему на ум. Князь правильно сказал, что страна катится в пропасть.
Глава 4
В прихожей жалось несколько рабочих. Они неуверенно мяли в руках кепки. Отчего кепки? А вы пробовали купить тёплую шапку на меху, когда денег на и хлеб не всегда хватает? Когда ваши жёны доходят до такой крайности, как желание взять булочные? Когда дети жалобно просят: "Папка, а хлебушка сегодня не будет?".
Во многом из-за этого трое человек стояли в прихожей присяжного поверенного, депутата четвертой Государственной Думы, Александра Фёдоровича Керенского. Они надеялись испросить совета у этого заслужившего доверие работного люда человека, как жить дальше.
Жена хозяина встречала гостей, пока Александр Фёдорович одевался сообразно случаю. Керенский знал, что недавние мужики, крестьяне легче воспримут аккуратного барина, нежели интеллигента. А что составляет образ барина? Конечно же, лоск и аккуратность. Эти качества придавали хозяину квартиры извечный френч и короткая, бережно уложенная шевелюра.
- Товарищи. Проходите, что же Вы стоите как на приёме у городничего, - раздался голос Керенского, вышедшего в прихожую. Он мягко улыбался гостям, делая жесты руками, призывавшие рабочим пройти вглубь квартиры.
- Благодарствуем, - поклонился один из рабочих, постарше. Видимо, именно ему другие рабочие предоставили право говорить от своего лица.
Гости прошли в гостиную, сели за широкий круглый стол. Жена Керенского, недурная собой, удалилась на кухню, дать указания кухарке приготовить что-нибудь для гостей. Хозяйка дома разительно отличалась от Александра Фёдоровича: депутат-трудовик практически внешность имел заурядную, таких человек десять на дюжину. Может, именно из желания выделиться, кроме намерения изменить существующее положение дел, Керенский подался в политику?
- Как нынче вам живётся? Сильно прижимают на заводе? Как семьи? - Александр Фёдорович проявлял самое искреннее участие. Или хотел показать, что проявляет.
- Кось на сикось, Александр Фёдорович, - старший хотел показать уважение к Керенскому, обращаясь по имени-отчеству. Язык не поворачивался по-другому обратиться к такому уважаемому в рабочей среде человеку. - Хлеба не достаёт, денег почти нету. Детишки кушать просят. А что делать, если самому впору живот пояском перетягивать? Жёны каждый вечер спрашивают, когда деньги-то заплатят. Нелегко живётся, Александр Фёдорович. Вот нас тут с дружками с Путиловского-то завода отправили, делегатами.
Старший немного замялся, подбирая слова. Керенский внимательно смотрел на рабочего. Короткая чёрная бородка, в которой уже появилось серебро. Обветренное лицо, карие глаза, очень много повидавшие в этом мире, изредка дрожавшие руки, сухие пальцы, на которых кожа висела папиросной бумагой. Тёмные пятна залегли под глазами. Видно было, что человек очень сильно уставал в последнее время.
- Мы тут думаем. Как жить-то дальше так? Устали мы, Александр Фёдорович, да оголодали, пообмёрзли. Не можем мы больше, мочи уж нашей нету. Знаем, что нужна работа народу-то православному. Немчина так и ждёт, когда бы кукиш показать. Ребятушки в окопах и землянках маются, мёрзнут. Не лучше им, чем нам, только хуже даже. И вот порешили спросить совета у такого человека, как ты, Александр Фёдорович. Рассуди: устраивать ли нам сейчас забастовку-то, али пообождать? Потерпеть до тепла, авось полегче станет? Что скажешь, Александр Фёдорович?
Керенский, внутренне был готов к подобному вопросу. Поэтому и ответ пришёл незамедлительно. Уверенный, красивый, тот, что так нравится простому мужику, уставшему от голода да непосильного труда.
- Недолго ещё осталось, товарищи, недолго! Надо трудиться на благо народа и страны, на благо таких же простых людей, как и вы. Когда враг вот-вот снова пойдёт на наших братьев и сыновей, когда готовится, - Керенский входил в раж, - борьба с немцами, когда враг ещё не побеждён, надо трудиться на благо нашей родной страны, нашего отечества, ради народа, ради победы.
Взгляд трудовика устремился вверх. Керенский поднялся на стул: он мог произносить речи только с возвышения, иначе "слова не шли". Александр Фёдорович, не делая никаких пауз, изменил тон своей речи, теперь он стал не пафосно-возвышенным, но яростным, взывавшим к сердцам рабочих:
- Но и не надо забывать о своих правах, о своём благе, о голодающих детях и жёнах, о самих себе. Надо заявить правительству и царю, находящихся во власти тёмных сил, - Керенский сделал ударение на последних трёх словах, - что рабочий народ не намерен более терпеть такого к себе обращения. Надо заявить, что дальше жить нельзя так, как жили раньше.
Керенский говорил ещё очень долго. Он упивался возможностью напрямую говорить с "народом", вещать, быть властелином их дум, объектом надежд и чаяний. Да, лидер фракции трудовиков четвёртой Государственной Думы находился в своей любимой стихии. Может, именно из-за своей любви к вниманию других он когда-то перевёлся с филологического факультета на юридический?
Да и вообще, судьба Александра Фёдоровича Керенского была весьма неординарной. Родился он в Симбирске, городе, который дал России сразу трёх одиозных лидеров революционной эпохи. Первый - Протопопов, последний министр внутренних дел Российской империи. Сам Александр Фёдорович Керенский, сын директора мужской гимназии и средней школы для девочек, и, наконец, Владимир Ильич Ульянов, сын потомственного дворянина, директора симбирского департамента народных училищ.
Правда, с Ульяновыми у Керенского были связаны не лучшие воспоминания. Когда Александр Ильич, брат будущего лидера большевиков, оказался замешан в заговоре против императора и повешен, то будущему лидеру фракции трудовиков каждый вечер чудилось, что скоро к их дому подъедет карета с опущенными зелёными шторками: после раскрытия заговора по Симбирску прокатилась волна арестов, которые обычно проходили ночью.
В юности Александр Фёдорович часто прислушивался к разговорам взрослых, обсуждал с отцом литературу и историю - и желал стать актёром или музыкантом. Проучившись в Ташкенте, далёком от европейской части России, получил некоторый "заряд вольнодумства". Как он сам позже говорил, именно в Ташкенте получил возможность непредвзято смотреть на окружающую обстановку, происходящие события, и быстро избавился от веры в благодетельного царя. А летом тысяча восемьсот девяносто девятого года отправился в Санкт-Петербург изучать классическую филологию, историю, юриспруденцию. Многое произошло после этого. Но самой главной датой в жизни Керенского, присяжного поверенного, было избрание по списку трудовиков в Думу в тысяча девятьсот двенадцатом году. А ещё - приглашение в масонскую ложу примерно в то же время.
Однако ещё в студенческие годы Александр Фёдорович был не чужд политической жизни. Он принимал участие в распространении листовок прокламаций "Союза освобождения". Это была организация, подпольно возникшая вокруг еженедельного журнала "Освобождения". Руководили "Союзом", кроме многочисленных земских деятелей, ещё и представители либеральной и социалистической городской интеллигенции. Например, на собраниях этой организации блистали князья Шаховский и Долгорукий, Петрункевич, Родичев. А потом "Союз освобождения" влился в партию кадетов, созданную после октября тысяча девятьсот пятого года.
С тем временем у Керенского было связано ещё одно воспоминание, кроме участия в работе "Союза освобождения", - Кровавое воскресенье.
Людские массы с портретами царя, иконами, гимнами двигались вдоль всего Невского проспекта, направляясь из рабочих районов. Во главе процессии шёл поп Гапон, имевший практически необъяснимое влияние на толпу. Шествие текло неспешно, и Керенский вместе с ним по Невскому, начиная с Литейного. На улицах собрались толпы людей: все хотели увидеть собственными глазами происходящее, посмотреть, что из этого выйдет. Однако ничего не вышло путного, лишь кровь, обагрившая улицы.