Толпа начала наседать. Карлисты потянулись к револьверам. Вот-вот могло начаться кровопролитие. Командир проводников шепнул Иогану, что ещё немного, и нужно будет давать сигнал к бою. Соседние постройки, то ли цеха, тои ли склады, тоже не внушали доверия: в любой момент оттуда могли дать залп "леваки". Почувствовавшее вседозволенность (скажем спасибо Антанте) Национальное собрание дало санкцию на борьбу с контрреволюцией. Так что в любой момент любого человека, вздумавшего даже заговорить о симпатиях к императору и династии, могли пустить в расход. Целых три батальона, правда, вряд ли так легко возьмут. Здесь, в Вене, им угрожали только вооружённые рабочие, запасники и дезертиры. Организованному отпору такие противостоять долго не смогут, бои за Петроград это доказали прекрасно.
Но прогреми здесь хотя бы один выстрел - и вся Вена узнает, что в городе русские войска. Императора Карла точно не выпустят в этом случае из Вены, возьмут штурмом Шёнбрунн и к стенке поставят. Правда, и без вмешательства со стороны с Габсбургом могут проделать то же самое. Вот она, дилемма.
- Только бы пронесло, Господи, пронеси, а? - шептал Хворостовский.
Австрийцы шумели, размахивали руками, что-то такое неприятное показывали поезду и парламентёрам. Но - не трогались с места. Стояли. И то хорошо. Значит, не собираются штурмовать состав. Наконец, какой-то особо лихого вида "левак" махнул рукой, и митингующие подались назад. Один из карлистов повернулся к паровозу и подал знак машинисту: всё хорошо, разводи пары.
- Слава Богу, - выдохнул Хворостовский, но руки от кобуры не оторвал.
Мало ли?
- Ну-с, милейший Иоган Карлович, ужинать нам в Шёнбрунне, - облёгчённо пошутил гурман. - Надеюсь, повара ещё оттуда не сбежали…
- Мне не хотелось бы задержаться здесь даже для ужина…- хмуро ответил Фредерикс.
Он прильнул к окну вагона. Напротив, шагах в пяти, собралась кучка "леваков" в шинелях. Наверняка дезертиры или запасники…В прошлом году Петроград кишел их двойниками, но тогда всё обошлось…
Один из дезертиров показал рукой прямо на Дитерихса. Остальные замерли на мгновение…Вскинули винтовки…
- Иоган, ложись! - Хворостовский оттолкнул товарища в сторону, не медля ни секунды.
Раздался выстрел, за ним - треск стекла. Обломки посыпались на офицеров, так и норовя порезать, ранить, разорвать мундиры. Даром что австрийское стекло!!!
Воздух наполнился треском выстрелов. Австрийцы устроили беспорядочную пальбу по вагонам…
Дитерихс не видел, но в первые же секунды боя карлистов-парламентёров расстреляли "леваки". Верные императору офицеры упали наземь, не успев понять, что происходит…
В ответ, прямо через деревянные стены и закрытые двери теплушек ответили наши пулемёты. Ударники, до того взвинченные до предела, наконец-то оказались в привычной стихии боя.
Одна за другой очереди, пробивая дерево вагонов, падали промеж австрийцев. Те, раненые или убитые, снопами валились на промёрзлую землю, на полотно дороги, на рельсы…Они всё падали и падали, расплачиваясь за любопытство Дитерихса и нетерпение того стрелка.
Это была какая-то тысячекратно усиленная глупость и анархия. Не было слышно ничего, кроме выстрелов. Никто не чувствовал ничего, кроме ярости и гнева. Никто не хотел ничего, кроме как убивать. И они гневались, и они убивали, и они гибли…
Двери теплушек, державшиеся на честном слове, раскрывались, и наши солдаты прыгали, прикрываемые пулемётами, прыгали на железнодорожное полотно. Секунда. Патрон в патроннике. Ровная - какова цена этого порядка? - цепочка залегла. Ещё секунда. Винтовочный залп, эхом подхвативший треск "Максимов". Какой-то унтер - в этом хаосе не до разглядывания погон - дал очередь из ручного "Льюиса". Оттуда, как из жерла, вырвалась гибель пяти…нет…шести…Нет - семи! - человек. Рабочие, которые больше не в силах были смотреть на голодающих вот уже какую неделю детей и жён - они вышли на митинг, такой, кажется, безопасный митинг…Они искали хоть какой-то способ изменить свою чёрную голодом жизнь…Они нашли этот способ. А, нет, не только трудяги упали, скошенные "Льюисом" - туда затесался студентик. Мундир Венского университета, худшего из лучших университетов Европы. Теперь мундир весь увешан, словно медалями, кровавыми ранами.
Кровавый хаос закончился так же внезапно, как и начался. Ударники ещё стреляли, но в воздух, по домам, не по людям - не в кого было…Когда смолкли выстрелы, воцарилась тишина. Знаете, та самая: человек смотрит на дело рук своих, и думает, к худу или к добру получилось у него? Вот так же было и в те минуты. Наши не хотели даже понимать, что же сделали. Но глаза - глаза-то не обманешь! Всё вокруг было устлано телами австрийцев. Кого-то смерть настигла за два - нет, за шаг! - до спасения: десятки валялись у самого забора, низенького каменного забора, отделявшего железную дорогу от складов и хибар. Двоих пули настигли уже на самом этом заборчике: они скрючились в невероятных позах, растянулись на ограде, так и не перемахнув через неё.
Тот самый унтер с "Льюисом" сглотнул. Он повидал многое в эту войну, пережил сотню обстрелов немецкой артиллерии, ходил в тысячи атак…Но такого…Такого…Да ещё собственными руками…
Но прозрение, появившееся на мгновение, тут же пропало, сменившись рутиной войны, маленькой войны в дни всеобщего перемирия.
Хворостовский, стряхнув осколки стекла, вышел "на волю". Он затоптался на месте, у подножки вагона, то ли не желая приближаться к "братской могиле", то ли не в силах сделать этого.
- Ехать дальше на поезде или прорываться своим ходом? - бубнил он себе под нос.
- А что мешает? - удивлённо спросил Дитерихс, только что спрыгнувший на землю. - Тем более нам будет сложно идти дальше. Кто-нибудь из офицеров Карла остался в живых?
- Да уж…- буркнул Хворостовский. - Посмотри-ка, Иоган, в паровозе. Там был один из офицеров. Кажется, все остальные погибли ещё в первую минуту перестрелки.
Командир ударного полка всё же пошёл меж трупами. Раненые были, не были? Хоть кто-нибудь из них выжил? Раздался стон позади Хворостовского. Он мигом бросился на звук. Паренёк, из рабочих, не старше двадцати: он умирал, хватая ртом воздух, но тот выходил вместе с кровью из раненых лёгких. Губы покрылись алой пеной. Глаза, сверкнув от холодных лучей весеннего солнца, остекленели. Иван Антонович снял фуражку и перекрестился.
- Упокой душу твою, - сказал он едва слышно.
Немая сцена. Выживший солдат-австриец, с заряженной винтовкой, метил в Хворостовского. Он успел обернуться. Молчание. Они смотрели друг другу в глаза. Австриец не в силах был выстрелить, Иван Антонович - сделать хоть шаг.
Громыхнул выстрел. Всё внутри командира ударников похолодело.
Солдат уткнулся лицом в промёрзлую землю - его настиг выстрел стрелка-чеха. Именно его винтовка разродилась выстрелом, опередив австрийскую. Выстрел словно разбудил ударников: они заволновались, забегали взад-вперёд, принялись выкатывать пулемёты на позиции. Бывалый лейтенант Кудасов даже пушку предложил к бою подготовить. Мало ли? Вдруг сунутся революционеры, а мы их ка-а-ак встретим!
Беда пришла, откуда не ждали, ворвавшись вместе с Дитерихсом в ряды ударников.
- Иван Антонович! - на Иогане лица не было.
Хотя…Было оно, лицо. Иссечённое морщинами усталости и волнений. Из бледного, как у покойника, оно становилось серым как у висельника, взобравшегося на последнюю ступень эшафота.
Дитерихс в несколько шагов преодолел добрых пять саженей и несколько рядов солдат. Последние с любопытством, а кто-то даже с тревогой следили за "траекторией движения" офицера.
- Иван Антонович, - обычно невозмутимого остзейского немца пронял холодный пот. - Какая-то сволочь кинула ручную бомбу в паровоз…
Дальше можно было не продолжать. Всё и так ясно.
- Угу, - только и ответил Хворостовский.
Удивительная вещь: словно бы это известие придало сил и уверенности Ивану Антоновичу. Но, как ни странно, это была самой что ни на есть правдивой правдой. Командир ударников всегда успокаивался в гуще битвы, в аду сражения. Здесь всё было ясно: кто за кого и кто против кого. Надо было только воевать. Что ж, случай ему представился! Отряд Русской Императорской армии прямо в самом сердце рушащейся прямо на глазах Австро-Венгрии. В нескольких часах хода - последний Габсбург. Вокруг - враги. Цель - доставить Габсбурга целым и невредимым в Триест. Подумаешь! Они до вечера успеют ещё до русской границы и обратно! Кто-то даже до неба, но только вот с билетом в один конец без права обмена…
- Есть машинисты из второго состава, мы можем посадить их на паровоз, - нашёлся Дитерихс. - Вряд ли бомба уничтожила машину полностью…Можем завести её…Только ремонт нужен…Дотянуть-то совсем немного осталось…
- Всё равно, всем не поместиться. Двойную нагрузку наш поезд не выдержит. - Хворостовский, невозмутимый, как статуя бескрылой Ники Самофракийской, обращался к солдатам дивизии. - Слушай мою команду! Вместе с батальонами из второго состава…
Иван Антонович кивнул в сторону тормозившего поезда. Некоторые из ударников успели спрыгнуть на полотно, желая выяснить у начальствующего, что происходит. В общем-то, картина побоища была более чем красноречива и "словоохотлива", но приказы-то у трупов не узнаешь…
Хворостовский раздумывал некоторое время над заключительной частью приказа. Что будет, пойди они в боевом построении к Шёнбрунну? Будет кровь…Вся Вена ополчится против них. Как им уходить? Как им прорываться к Триесту? Может, проще закрепиться где-то здесь? Занять оборону? Окопаться…А в Шёнбрунн отправить "летучий отряд". Известить Карла, затем по железнодорожному полотну дойти до какой-нибудь узловой станции, с боем взять поезда и направиться в Триест?