Шелихов изображает из салфетки некое подобие пологой лестницы. Гревс чуть плещет ложкой в стакане. Махаев, оскалившись, яростно раздирает руками рябчика. Спасибо, братцы!..
- …Мне кажется, что проводить весь прием в Петергофе не стоит. Все-таки туда ехать часов двенадцать, - если не больше. Полагаю, что куда разумнее будет мне принять Вилли в Москве, а ты, если, конечно, хочешь, можешь вместе с Донной, племянниками и Мишкиным выехать в Петергоф завтра же. Через пару-тройку дней мы к вам присоединимся…
Жена смотрит на меня, изумленно раскрыв глаза:
- Любимый, ты… ты - удивительный человек! Я была готова поклясться, что ты не слушаешь свою глупенькую Моретту, что ты совсем закопался в свои противные газеты и забыл обо мне… Нет, я, конечно, читала про Юлия Цезаря, который мог делать несколько дел одновременно, но ты!..
Ее глаза светятся таким счастьем, что я решаю расплатиться хотя бы за часть незаслуженных комплиментов:
- Счастье мое, что бы я ни делал, я еще и люблю тебя. И всегда об этом помню…
Она расцветает улыбкой. Как приятно, что такой малостью можно доставить радость хорошему человеку!..
…После завтрака я отправляюсь в кабинет. Нынче у меня множество дел. Во-первых, сегодня у меня с докладом премьер-министр, светлейший князь Долгоруков. Во-вторых, явятся Васильчиков и Манасеин и начнут поливать друг дружку грязью, грозиться подать в отставку и вообще - требовать невозможного! В-третьих, сегодня нужно, наконец, дать ответ Бунге на его предложения о профессиональных союзах и соответствующих изменениях в трудовом законодательстве. А ведь есть еще в-четвертых, в-пятых, в-шестых… И в довершение ко всему завтра прибывает Вилли. Бли-и-ин, ну почему я не умею растягивать время?! Сделал бы себе сегодня в сутках часов эдак шестьдесят - все бы и успел…
…Грохот артиллерийского салюта, почетный караул вытягивается еще больше, оркестр врубает встречный марш на всю катушку, и окутанный белыми клубами пара локомотив, наконец, соизволяет остановиться. Из вагона, грозно встопорщив свои знаменитые усы, появляется хозяин Земли германской, могучий кайзер, великий вождь, солнце нации - короче говоря, наш Вилли. Братец названый.
- Здравствуй, брат! Я рад снова встречать тебя на Русской земле!
- Здравствуй, брат! Я счастлив снова быть на Русской земле!
Мы обнимаемся. Затем я целую руку Донны (разумеется - императрицы Августы, но я же свой и могу именовать родственницу по-домашнему!), а следом подхватываю на руки радостно взвизгнувших племянников: Вилли и Фрица.
- Приветствую ваши высочества на земле дружественной России. Ну, что новенького в Берлине?
Восьмилетний Вилли начинает было обстоятельно повествовать мне о тяготах учебы и обязанностях наследника, но неугомонный живчик Фриц нетерпеливо перебивает брата:
- Папа говорит, что тебе, дядя Ник, нужно побольше трудиться по ночам…
- Это еще зачем? - Вот тебе и здрасте! - Дружок, ты уверен, что папа всерьез считает, будто я мало устаю за день?
- Нет, просто он говорит, что если ты не будешь больше трудиться по ночам, у нас еще долго не будет кузенов…
Моретта, горячо обнимающая брата, отшатывается от него, мгновенно покраснев как маков цвет. Вильгельм смущенно переводит взгляд с нее на меня. А добродетельная Донна заносит карающую длань над филейной частью нарушителя приличий…
С трудом удержавшись, чтобы не расхохотаться во все горло, я заступаюсь за племянника:
- Ну что вы, сестра, - Фриц, сообразивший, что ляпнул что-то не то, моментально прячется за моей спиной. - Фридрих совершенно прав: нам уже стоит подумать о наследнике, и мне, разумеется, нужно постараться. И потрудиться…
Татьяна смущенно улыбается, Донна, слегка покраснев, тоже. "Однорукий рыцарь", сообразив, что я не обиделся, хлопает меня по плечу:
- Уж потрудись, братец, потрудись! - громогласно провозглашает он на весь вокзал. - Ради таких, как они, - он указывает на своих сыновей. - Стоит постараться! Уж поверь мне!
- Рад стараться! - рапортую я.
Моретта краснеет еще сильнее. Обе свиты фыркают, уже не в силах сдерживаться, лишь лейб-конвойцы стоят с отсутствующим видом. Не то чтобы они были лишены чувства юмора, просто немецкого из них почти никто не знает. И правильно! "В многия мудрости - многия печали…"
…Так как на этот раз автомобилей уже пять, то в них размещаются не только обе царствующие четы, но часть свитских. Фриц усаживается рядом с водителем в автомобиле кайзера, чем приводит Вильгельма-младшего в глубокое уныние. Которое я пресекаю самым простым способом: приглашаю мальчишку сесть возле НАШЕГО водителя. Сердца германских принцев я, кажется, покорил. А всего-то и надо - плюнуть на протокол. И правильно: ни один протокол не стоит того, чтобы из-за него пролилась одна-единственная слеза хотя бы одного ребенка!
В Кремле нас встречает еще один парад. В парадном строю проходят гвардейцы, скачут кавалергарды и атаманцы. Правда, один занятный штрих: замыкают колонну фыркающие двигателем "Медведи" с задранными "по-походному" стволами. Забавно, а если… вернее, когда Димыч танки сделает - в почетном карауле танки будут ходить? Право же, Гревс перегибает палку со своей любовью к технике…
…Я рассчитывал провести переговоры завтра, когда Татьяна и Донна с детьми уедут в Петергоф. Но Вилли вносит свои коррективы в мои планы. Сразу же после парада он поворачивается ко мне:
- Любезный брат мой, мне совершенно необходимо переговорить с вами наедине. По вопросу, решение которого не терпит отлагательства, - многозначительно произносит он.
Такое нарушение протокола свидетельствует, что Вилли очень, ОЧЕНЬ жаждет со мной побеседовать! Я заинтригован! Ну-с, молодой человек, и что вы нам хотите сказать?..
…Возле кабинета изваяниями застыли Петр и Алексей - Дзюнда Хасуда и Дзэмэй Аюгава. Лейб-конвой остался за дверями, в кабинет вместе с нами прошествовали только братья Шелиховы: Егор и Степан. Степан, старший брат Егора, теперь прочно занял должность адъютанта при кайзере. За прошедшие три года он уже более-менее освоил немецкий язык, носит чин уланского лейтенанта, вот только напрочь отказывается переодеваться в прусский мундир из своего, атаманского. Впрочем, как высказался Вильгельм еще на нашей с Татьяной свадьбе: "Мундир не может заменить чистоты души и преданности сердца!" "Однорукий рыцарь" всегда тяготел к красивым фразам…
…Мы с Вилли усаживаемся у стола, наши адъютанты стоят поодаль. Пожалуй, их стоит отпустить.
- Егорка, можешь пока быть свободен. Братец, - я поворачиваюсь к Вильгельму, - может, и Степана отпустим?
- Идите, Штефан. - Вильгельм величественно взмахивает рукой. - Вам есть о чем поговорить с братом.
Оставшись одни, мы секунд пять смотрим друг на друга молча. Затем я, как гостеприимный хозяин, предлагаю Вилли коньяк, сигары, закусить чем бог послал.
Он нетерпеливо отмахивается:
- Ники, у меня к вам серьезный разговор. Скажите мне сейчас как брат брату, - он вперивается в меня своими чуть выпуклыми глазами, - что вы станете делать, если завтра я объявлю войну Франции?
Вот так. Кончилась отсрочка, полученная год назад с помощью уникально бессодержательного письма. Ну что, Ваше Величество: пора открывать карты?
- Вилли, я скажу тебе совершенно честно и прямо. Если ты нападешь на лягушатников завтра, то послезавтра, - он напрягается, - я объявлю войну Турции. А послепослезавтра мои полки будут стоять в Константинополе.
Вильгельм смотрит на меня изумленно. Он пытается понять: где тут подвох? Сейчас поймешь.
- Но еще я хочу добавить, брат: если Австро-Венгрия попробует вмешаться - хоть как-нибудь, хоть два патрона туркам подарит или хоть два сантиметра земли себе попробует прихватить, - раздавлю, как жабу! Даже на турок плюну, но в Вену на белых "Жигулях" въеду!
Он собирается что-то сказать, но сейчас я должен изложить ему все. Чтобы он не питал каких-то надежд:
- Подожди, Вилли. Я не собираюсь помогать французам. Твои дела с ними - это твои дела. Если ты предупредишь меня о своих действиях заранее, то за день до твоего вторжения я денонсирую договор с французами. А начнешь войну - помогу, если потребуется. Но и ты учти: турки и славяне - это мое дело! Полученной от меня информацией можешь распорядиться по своему усмотрению. Хочешь - предупреждай шенбрунского засранца, хочешь - оставь его мне на растерзание. После этого можешь Австрию к своей империи присоединять - мне они без надобности. Но в любом случае помни, брат: славян я соберу под свою руку. Всех. И храни господи того, кто рискнет мне помешать!
Вильгельм переваривает услышанное. Наливает себе рюмку коньяку, закуривает сигару. Затем осторожно интересуется:
- Ники, я хотел бы напомнить тебе, что у меня есть некоторое количество поляков…
- Это - НЕ славяне! - рублю я. - Со своими поляками можешь делать все, что тебе угодно, а мои поляки - коренные жители Сибири! Но чехи - славяне, и словаки тоже.
- А например, хорваты?
- Это тоже не славяне. Забирай их себе, если они тебе нравятся. Вместе со словенцами. Но Дубровник - славянский город. И будет в конце концов портом в Сербском генерал-губернаторстве. Царногоры, болгары, сербы - мое! Так было и так будет!
Вильгельм смотрит на меня… нет, не испуганно, а скорее, потрясенно. Он предполагал; видимо, что ему придется долго и нудно меня уговаривать. Что-то просить, что-то предлагать, долго торговаться… А никакой торговли не получается! Все уже решено, и осталось только оговорить мелкие детали вроде демаркационной линии на Балканах, размеров моей помощи и оплаты за нее. Это еще что, любезный братец! Хочешь, я тебя доконаю?