- Набрасываюсь? - повторил Борис. - Да, наверное, я плохо повел себя. Потому, должно быть, что вы выглядите не ведающей горя… Простите меня, - чопорно закончил он, обретая манеры старорежимного джентльмена. Его плечи поникли.
Профессор откашлялся.
- Дело не в личных трагедиях, - сказал он. - Мы все прекрасно понимаем, но это ничего не доказывает. - Он говорил агрессивно, с почти талмудистской непримиримостью. Хайди подумала, что именно такое грубое обращение с Борисом и есть самое милосердное, но было видно, что такого рода милосердие было в натуре коротышки. Что может быть двусмысленнее милосердия хирурга? - Ничего! - повторил Варди и резко взмахнул своей короткой ручонкой, - единственный способ добиться конструктивности - избавиться от ложного чувства вины по отношению к прошлому. В первый, самый обнадеживающий период Революции, по другую сторону баррикад оставались одни реакционеры.
- Вот именно, такие реакционеры, как я, - сказал Борис. - Владельцы нескольких акров плодородной земли, мужья своих жен и отцы малолетних дочерей, которых надо было защищать, невзирая на доктрины.
Хайди показалось, что Борис говорит о жене и дочери, подобно еврею, вспоминающему дедов, погибших при погроме, - зарабатывая на мертвых политический капитал. Но разве не то же делает Церковь с ее культом мучеников? А французы со своей Жанной или англичане с их немногочисленной кучкой, спасшей миллионы? Мертвых никогда не оставляют в покое. Она почувствовала себя совершенно изможденной, поникло все ее тело, даже грудь. Она покосилась на свою блузку, чтобы проверить, так ли это.
- Уж вы-то, конечно, никогда не ошибались, - ядовито выговаривал поляку Варди. - Вы и ваша каста всегда все знали. Мой двоюродный брат умер в вашей тюрьме в Брест-Литовске, и, когда его хоронили, половина его лица оказалась съеденной крысами. Он даже не был революционером - просто честный перед Богом социал-демократ. Если мне придется выбирать между вашими и их крысами или между проигрывателем-автоматом и "Правдой" - я до сих пор не знаю, что лучше.
- Неужели? - подал голос Жюльен, моргая от дыма своей сигареты.
- Раз вы не знаете, то почему вы здесь, а не там? - спросил Борис. - А вот почему: здесь вы можете ссориться с нами в кафе и читать нам нотации. Там бы вам оставалось держать речь перед крысами на Лубянке - да и то шепотом, так как донести могут даже крысы.
- Варди не возражал бы, лишь бы это были крысы-радикалы, - сказал Жюльен. - Их укусы для него роднее.
- Роднее, - невозмутимо ответствовал Варди. - Как и для тебя, при всем твоем цинизме. Сейчас мы очутились с Борисом в одной лодке, но на самом деле между нашими взглядами и его - бездна различий.
- Это верно, профессор, - молвил Борис. - Различие в том, что вы трудились в библиотеках, а я - в заполярных шахтах.
- Вы несправедливы, Борис, - сказал Жюльен. - Что бы ни случилось с Варди, он не выпустит из рук своего ржавого ружья. - Он улыбнулся Хайди и продекламировал по-английски:
- "For right is right and left is left, and never the twain shall meet…" Хотя, - добавил он, снова переходя на французский, - и то, и другое слово полностью лишились своего смысла.
- Разве? - уперся Варди. - На мой взгляд, они остаются единственными маяками во всеобщем хаосе, и в них не меньше смысла, чем в словах "будущее" и "прошлое", "прогресс" и "упадок". Если бы дело обстояло иначе, зачем же тогда ты был в Испании, зачем шел на пули и горел?
Кожа вокруг глаз Жюльена собралась в складки.
- То же самое могло случиться в войне Алой и Белой розы, Ланкастера и Йорка, янсенистов и иезуитов, жирондистов и якобинцев, дарвинизма и ламаркизма, правых и левых, социализма и капитализма - все это были в свое время маяки среди хаоса. Каждому периоду свойственна острая альтернатива, которая кажется самой важной на свете, пока история не пройдет мимо, пожав плечами; людям же остается недоумевать, из-за чего был весь сыр-бор.
- Ты говоришь всего лишь о диалектическом движении от тезиса к антитезису.
- К черту диалектику! Католицизм сражался с протестантизмом на протяжении многих поколений, и где же синтез? Величайшие в истории диспуты обычно заканчиваются тупиком, а потом вызревает новая проблема, совершенно другого свойства, которая притягивает к себе все страсти и лишает старое противоречие всякого смысла… Люди утратили интерес к религиозным войнам, когда в них начало просыпаться национальное сознание; их перестали волновать монархия и республика, когда вперед вышли экономические проблемы. Сейчас мы снова в мертвой точке, но скоро произойдет новая мутация сознания, и важны станут совсем иные ценности. Когда это случится, боевые кличи нашего века покажутся такой же глупостью, как и вопрос, из-за которого шли на войну лилипуты: с какой стороны разбивать яйцо…
- Браво, браво! - вскричал Борис. - Вы будете сидеть в ожидании этой своей мутации, а если в это самое время Антихрист мотает кишки из ваших друзей и родных - что ж, тем хуже для них…
- Не будьте ослом, - сказал Жюльен. - Для меня очевидно, что человек должен сражаться в целях самообороны, защищая минимально достойные условия жизни, и так далее. Я просто хочу подчеркнуть, что это не имеет никакого отношения к любезным Варди маякам и диалектике, а также к левым, правым, капитализму, социализму и любому другому "изму". Когда я слышу эти слова, я чувствую запах клоаки.
- Не воспринимайте его серьезно, - обратился профессор к Хайди. - Он счастлив только тогда, когда может бороться, как в Испании, доказывая одновременно самому себе, что бороться совершенно бессмысленно.
Борис словно опомнился от забытья, в которое он время от времени погружался. Он хмуро уставился на собеседников, и Хайди поняла наконец, что беспокоило ее в его лице: все линии на нем были вертикальными: от впалых висков к провалившимся щекам и дальше вниз - к заостренному подбородку.
- Слова, слова, - рассеянно проговорил он. - Книги, книги, книги… Идите читать лекции лубянским крысам.
- Крысы всех стран, соединяйтесь! - провозгласил Жюльен. - Вам нечего терять, кроме своих крысоловок. - Он взмахнул над столом рукой и опрокинул рюмку с бренди. Липкая желтая жидкость образовала на мраморной поверхности неопрятную кляксу. Постепенно клякса стала лужицей, напоминающей формой череп Никитина. Отходящие в сторону ручейки походили на щупальца.
- Мне пора домой, - сказала Хайди, поднимаясь.
- Я найду вам такси, - сказал Жюльен. Он оставил на столике деньги и захромал к выходу. Борис и профессор возобновили спор. В ответ на "спокойной ночи", вежливо произнесенное Хайди, как благовоспитанной девочкой, они лишь слегка кивнули.
Предрассветная улица была серой; кое-где дворники уже начали убирать мусор, оставшийся после Дня Бастилии.
Они сели в такси. Жюльену пришлось долго ворочаться, прежде чем он нашел верное положение для своей больной ноги.
- Что скажете о нашем зоопарке? - спросил он, дождавшись, пока Хайди назовет шоферу адрес. Его английский был аккуратным и точным, как у одной монахини-француженки в школе, в которую она была влюблена… - Помните "Одержимых" - толпу маньяков, которым впору позавидовать? Из нас же изгнан злой дух - дух веры. Все мы бездомные - физически или духовно. Горячий фанатик опасен; остывший фанатик жалок. Борис жаждет мести, но сам уже не верит в нее и знает, что побежден. Варди нравится доказывать, что, пусть он заблуждался, зато был прав в своих заблуждениях. Я… вы умеете слушать, - сказал он изменившимся тоном.
- Потому что я из тех, кто расстался со злым духом.
- Вы состояли в Движении? - с надеждой спросил Жюльен.
- Нет - не в вашем. Я из другого прихода.
- Неважно, - откликнулся Жюльен. - Какой бы ни была ваша церковь, ваш храм, конец всегда один. Все руины выглядят одинаково. Это и удерживает наш триумвират единым. Мне бы хотелось написать рассказ под названием "Возвращение крестоносца". В одна тысяча сто девяносто первом году от рождества Христова он, молодым человеком, покинул отчий дом, чтобы завоевать Новый Иерусалим, построить Небесное Королевство и все такое прочее. Он пошел той же стезей, что и остальные: насиловал, грабил, разил шпагой мавров, подцепил сифилис и делал все, чтобы разбухал кошелек Филиппа Августа. И вот он вернулся - один из десяти. Честные прихожане-соседи все так же ходят в церковь, покупают индульгенции и делают взносы на следующий крестовый поход…
- А что делает он?
- Это не имеет значения. Может быть, пытается объяснить им, что было на самом деле, и гибнет на костре как еретик. Или держит язык за зубами и заживо гниет от сифилиса. Что действительно важно - так| это "Песня возвращения", песня всех распрощавшихся со злым духом, песня поедаемого сифилисом идеалиста, знающего, что он живет в гибнущем мире, и не имеющего ни малейшего представления о новом мире, призванном заменить старый.
- Так почему вы не напишите его?
- Потому что я больше не пишу, - сказал Жюльен. - Доброй ночи.
Такси затормозило перед многоквартирным домом, где жила Хайди.
- Доброй ночи, - откликнулась она, с неприличной поспешностью выбираясь из такси. Нажав на кнопку у парадного и обернувшись, чтобы помахать на прощанье - этого, по крайней мере, можно было ожидать от добродетельной Алисы из Страны Чудес, - она увидела, что он сидит откинувшись, вытянув больную ногу и привалившись головой к окну. На переднем сиденье терпеливо дожидался распоряжений шофер.