* * *
Время шло, но ничего не происходило. Я сидел как на иголках, ежеминутно представляя, как вот-вот в кабинет войдет отделение НКВДэшников и прямо тут меня и повяжут. Но их все не было и не было. Между тем, сам Сталин никакой агрессии не проявлял, ничто в его поведении не указывало на то, что я проявил себя. Шел спокойный, деловой, максимально предметный и содержательный диалог руководителей высшего ранга, которые готовились на следующее утро повернуть громадную страну на сто восемьдесят градусов. А вот я, после вспышки активности в самом начале разговора, как-то вывалился из общей канвы. Мне было страшно, очень и очень страшно. Какие уж тут мысли о всеобщем благе, когда твоя драгоценная пятая точка сидит прямиком на бочке с порохом, а рядом стоит мужик и раздумывает - поднести спичку или нет?!
Импровизированный совет закончился лишь ранним утром. В окне уже забрезжили первые лучики рассвета, а в саду вовсю пели птицы. Список озвученных вопросов и розданных поручений был просто фантастическим. Единственное что я не мог понять, так это то, как и когда все это делать?! Третья рука у меня еще не отросла, двоиться я не научился, а в сутках по-прежнему оставалось двадцать четыре часа. Судя по мрачноватым лицам собеседников, их волновали примерно такие же мысли. Под конец встречи Тимошенко все-таки выразил мнение, что на созыв Главного военного совета потребуется никак не меньше двух недель, мотивируя это необходимостью тщательным образом проработать все предложения. После минутного колебания, Вождь был вынужден признать правоту маршала - такие серьезные вопросы с кондачка не решаются.
Прощаясь, Иосиф Виссарионович совершил, на мой взгляд, совсем уж невероятный поступок. Он проводил нас до машин и дождался, пока мы разъедемся. Никогда ранее ни я, ни генерал не слышали ни о чем подобном. Не менее удивленными необычайным поведением Сталина выглядели и Смушкевич с Тимошенко. Их неуклюжие попытки скрыть свои чувства могли бы вызвать улыбку, если бы я не находился в столь неоднозначной ситуации. Случайно или нет, но моя машина подъехала последней, когда остальные уже скрылись из вида. В голове не переставая, крутилась мыслишка, что сейчас Вождь произнесет что-то похожее на сакраментальное: "А вас… хм… Павлов, я попрошу остаться". Но нет, все обошлось малой кровью, если так можно выразиться. Пожимая мне руку, он выразил скромнейшую надежду на то, что мнение товарища Павлова, относительно планов военных действий, будет заслушано высоким собранием в первую очередь. На чем и раскланялись…
Захлопнувшаяся дверь, наконец, оставила меня наедине со своими мыслями. Необходимо признаться самому себе, что я перестал вообще что-либо понимать. Мне не понятны ни логика, ни мотивы, которые движут этим человеком. Его шаги непредсказуемы и неординарны. Для меня же все эти непонятки могут закончиться плачевно, ляпну что-нибудь не то и не там, и все, поминайте, как звали. Мне крайне необходимо вникнуть в логику, которой он руководствуется. Причем как можно быстрее.
Безусловно ясно только одно - я ему нужен. Очень сильно нужен. Настолько сильно, что он готов довериться человеку, личность которого вызывает серьезные подозрения. Сталин четко понял, что я не Павлов, но пока еще не определился с тем, кто же я такой на самом деле. Прокрутив в голове недавний разговор, я покрылся испариной, соображая, сколько же раз я себя выдал. Много. Но самое печальное было то, что Вождь рассчитывал именно на такой эффект. Он просчитал меня как младенца. Тимошенко и Смушкевич, несомненно, были задействованы им "втемную". Их, видимо, предупредили, чтобы они отвечали на все заданные мной вопросы. Ну, а чем еще объяснить такое количество государственных тайн, в которые неожиданно был посвящен начальник АБТУ, не имеющий к ним ни малейшего отношения?
Время, проведенное здесь, и память генерала дали мне ответы на очень многие вопросы. Пожалуй, главным стало понимание причин чисток в партии и армии. Нет, доподлинно Павлов не знал, был заговор или нет. Он знал другое, как велико неудовольствие и сопротивление высшего и среднего руководства. Неприятие вызвала как личность самого Сталина, так и политика, которую он проводил. Генерал и сам не испытывал к Вождю особенно крепкой любви, но четко уяснил одну достаточно простую мысль - даже если кто-то сможет его сместить, удержаться у власти у него не получится. В России политиков, обладающих необходимым набором качеств, да к тому же еще и имеющих нужный авторитет в партии и среди народа, просто не было. А чем это грозит? Правильно, товарищи. Второй Гражданской войной. Точнее последней гражданской войной в России, ибо на фоне разворачивающихся в Европе событий, это было откровенным государственным самоубийством.
А может в этом и причина? Что, собственно говоря, получил Сталин в результате чисток? Устранил инакомыслие? Упрочил собственное положение? Или еще чего? Да, вообще говоря, всего понемножку. Но вот за свои методы он поплатился по полной программе. Как вы думаете, стали ли партийные и государственные функционеры больше любить своего обожаемого Вождя, или, может, они работать лучше начали? Да не тут-то было. Неудовольствие переросло в ненависть и скрытое противодействие, а работать… А работать они перестали вообще! Своим необычайно податливым и отзывчивым органом чувств, вольготно размещенном в мягком кожаном кресле, вожди менее крупного масштаба поняли простейшую мысль - здесь инициатива наказуема! И вот расселись они, значит, и внемлют: "А что скажет товарищ Сталин по их вопросу?". А товарищ Сталин может сказать через год, или через два, даже через три, а может и вообще ничего не сказать. Не может же он правда все знать и везде успевать. В конечном итоге, на языке боксеров сегодняшняя ситуация в государстве называлась просто - клинч. Никто не мог сдвинуть процесс ни вперед, ни назад, и все вместе дружно стояли на месте. В моей реальности всех расшевелила война, тут, уж извините, не до разборок стало.
А вот здесь Сталин хочет раскачать лодку при помощи меня. Он собрался воспользоваться моей энергией, чтобы растормошить это болото и вывести систему из губительного равновесия. Не мог он не чувствовать, что дело пахнет скипидаром, а я ему еще бензинчику в костер сомнений подлил. Такой уникальный шанс выпадает не часто, и он его не упустит. А товарищ Павлов, великолепно подходит на должность дежурной, извиняюсь, задницы, в случае если что-то пойдет не так.
Размышления пришлось ненадолго прервать. Я, наконец-то, подъехал к дому. Черт знает что, 60 километров в час - это уже лихачество. Хотя, для большинства местных дорог, это скорость сродни самоубийству. Блин, тут все так неторопливо, меня это аж до исступления доводит. Простейшую бумагу тут могут делать неделями. И никакие вопли начальства и репрессии не помогают - так тут заведено. Но, надо признать, что уж если делают, то делают основательно. Не будем о грустном…
Куликов поднял трубку почти мгновенно. Такое впечатление, что он держал ее в руках. Услышав, сквозь треск и шуршание мой голос, он не удержался, и облегченно выдохнул. На том конце провода умер, так и не родившись, страшный по своей сути вопрос: "Живой?". Петр Николаевич был рад. Искренне рад. Как же мало людей, которым я здесь действительно дорог. Но ощущение того, что за столь малый срок, они уже появились, с лихвой оправдывало все мои усилия. Выслушав довольно сбивчивые объяснения, Петр подтвердил, что подготовленных материалов для обстоятельного доклада вполне хватит, чем несказанно меня обрадовал. Хоть одна хорошая новость. Перед тем, как повесить трубку, комиссар не удержался и произнес:
- С возвращением, Дмитрий Григорьевич.