- А почему нет? Кто сказал, что фюрер как художник неподсуден? - вступился Рёстлер. - Произведение искусства должно вызывать споры, если оно не вызывает споров - значит, оно мертво. Почему к творчеству фюрера это не имеет отношения? А мы спорим, значит, все-таки Адольф Гитлер - совсем не такой плохой художник. Я предлагаю выпить за искусство, за его волшебную силу, и неважно, кто этот творец. Художник - это бог. Шепке, мне кажется, вы к себе слишком строги… Скажите, а не могли бы вы прямо вот сейчас показать нам свое искусство. Нарисуйте что-нибудь…
Иоахим сначала отнекивался, но Рёстлер сумел его уговорить.
- Только одно условие. Вернее, два. Я сам нахожу предмет, и - это главное - никто меня не отвлекает, не заглядывает через плечо. Не люблю я этого. Договорились? Начали.
- Все, продолжаем вести беседу, не мешаем художнику, - срежиссировал Рёстлер.
Ройтер довольно сносно поддерживал дискуссию о музыке, в частности о преимуществах легкой немецкой ритмической музыки перед американским джазом. Хотя музыкальные сентенции он черпал в основном из бесед с тем же Рёстлером. Этот-то был настоящим знатоком!
Патефон заиграл венгерский танец Брамса.
- Вот я чего действительно не могу никак понять, - зацепился Ройтер, - Брамс, по-вашему, как? Еврей или нет?
- Вообще-то я видел портрет, - задумчиво произнес майор Лутц. - По внешним данным… И волосы светлые, и глаза голубые… Скорее всего Брамс - ариец.
- Но почему же тогда он берет за основу крайне сомнительные цыганские мотивы…
- А я думаю, что просто большой художник должен воспринимать все, и хорошее и плохое, - выступила Вероника. - О плохом тоже нужно напоминать, иначе мы просто позабудем о том, что оно есть на свете. Наверное, художник, музыкант, вообще творческая личность имеет право пропускать через себя все…
Шепке вообще устранился. Он положил на папку листок плотной бумаги и активно вырисовывал на нем что-то. Что - видно не было. Никто и не думал его беспокоить - художник!
Иоахиму потребовалось около 40 минут для того, чтобы создать картину. Когда он посчитал произведение законченным, он просто молча перевернул свой импровизированный мольберт лицом к собравшимся. Это был портрет Вероники. Польстил ли художник своей модели? Вовсе нет, все черты были переданы очень точно, но на куске картона был изображен ангел, настоящий ангел, преисполненный чистоты и наивности и какого-то неуловимого сострадания к окружающему миру. Он смотрел с портрета широко открытыми глазами, повернувшись вполоборота, и как бы вопрошал - неужели мир так ужасен?
- Вот, - удовлетворенно отметил Шепке.
Рёстлер восхищенно развел руками…
- А вы говорите "не художник"! Вот, настоящая работа мастера. Фрау Лутц, я полагаю, что этот портрет должен занять в вашем доме почетное место.
Вероника покраснела, закрыла лицо руками, смахивая слезы.
- Спасибо, - прошептала она.
- Вы что, плачете? Не нравится портрет?
- Нет, нет, портрет великолепен, не обращайте внимания…
Все были заняты Вероникой, и в комнате было довольно шумно. Если бы было чуть тише, то можно было бы услышать, как злобно скрипят и крошатся от натуги зубы Эрики.
- Чем там закончилось у тебя в Берлине? - спросил Иоахим, когда они вышли покурить на балкон. Вечера становились прохладнее. Все чаще шли дожди и волновалось море. Ройтер оперся на перила балкона и уставился в одну точку.
- Ничем. Знаешь… у меня в море было странное ощущение… Как будто я видел сон. Но это был не сон. Это было похоже на кино… Как будто пленку прокрутили и вернули в начало. А потом опять прокрутили… а там уже совсем другое. Но я во всем участвовал. Все ощущал. Я чуть было не напоролся на английский корвет… А тут как кто-то предупредил меня…
- Такое бывает, - отмахнулся Шепке. - В море что угодно бывает. Миражи, огни святого Эльма, "Летучий голландец", мало ли?
- Да… мне вот кажется, я становлюсь именно таким вот "Летучим голландцем". И меня поэтому нельзя убить. Потому что я уже мертвый. А мертвому ничего не страшно.
- Как ты в море выходишь с таким настроением? - удивился Шепке.
- Да как? Так и выхожу. Пусть меня ничего не связывает с землей. Так легче. Убьют так убьют… Херня какая… - Ройтер внимательно посмотрел на тлеющий конец сигары, стряхнул пепел и снова уставился в одну точку.
- Да уж… Действительно херня, - ухмыльнулся Шепке. - Разве моряку не нужно, чтобы его ждали на берегу? По-моему, это как раз самое главное, что дает силы. Ты знаешь, за что дерешься. За них, за тех, кто дома.
- Нет, я не дерусь "за них". Я дерусь… а действительно, за что же я дерусь? Анне посрать на мои геройства. Ее даже рыцарский крест не впечатлил… И, знаешь, мне нужны матросы такие же, как я… А то начнет их к дому тянуть… говно, короче получится… - резюмировал Ройтер.
- Да ну, ты так много не навоюешь… Убьют. Да ты сам себя убиваешь. Нельзя идти в бой с пустым сердцем… - покачал головой Шепке.
- Ну не убили же пока.
- Просто повезло…
- Нет, - отрезал Ройтер. Он не любил этих разговоров о везении. - Я вообще не принимаю слова "повезло" на войне. Мне не повезло. Просто мои люди лучше обучены, я могу организовать их выполнять свои обязанности четче, чем у противника, быстрее считаю, чем "томми", у меня лучшее оружие. Наверное, лучшее в мире… Так что без мистики, пожалуйста.
- Не гневи небеса. В морском деле мистики предостаточно. - Иоахим затянулся трубкой.
- Не знаю никакой мистики, - буркнул Ройтер, - все, что пытаются списать на мистику - это раздолбайство определенного живого человека, и не более. Герои возникают там, где не хватает профессионалов.
- Знаешь, что я тебе скажу… однажды ты столкнешься с проблемой, которую не сможешь решить. Ты всего лишь человек, Хельмут. Не суйся решать задачи уровня господа бога. Ты - не бог.
- Да, спасибо, я уже столкнулся…
- Ну да, вот например… - Шепке сделал странный жест трубкой, означавший, очевидно, "Вот именно!", как будто Ройтер подкинул ему то, что Иоахим долго искал. - Ну вот скажи, что ты делаешь не так? А она все ни в какую.
- Не имеет значения… - проговорил сдавленно Ройтер.
- Ладно, ты победишь! - Он вдруг вспомнил, как после пяти лет разлуки они встретились в Мюрвике. Его несказанно удивило, откуда у обычного фленсбургского мальчишки была такая железная уверенность в своих силах, упертость, граничащая с безумием, которую не обломали в Данхольме, которая сейчас, вооруженная знанием, опытом и презрением к жизни и смерти, стала сама оружием…
Глава 11
КОЛБАСА
Все имеет один конец! Только у колбасы - два…
Гюнтер-Лотар Буххайм "Das Boot" (Подлодка.)
Жизнь подводника состоит из двух неравных частей - ада и рая. Граница между ними - узкая полоска пирса. На суше им все позволено, для них нет запретов, все, чего ни пожелаешь, буквально валится к твоим ногам. Народ чтит тебя если не как бога, то как античного героя, женщины падают к тебе в объятия, еще не успеешь им подмигнуть. О подводниках пишут книги и снимают кинофильмы. Но есть еще и ад, и этот ад всегда с тобой. Он продолжает сниться на суше. Душный зловонный гроб, плавучая братская могила покачивается на волнах и приглашает в круиз через Стикс новых жертв. Здесь нестерпимо холодно зимой и так же нестерпимо жарко летом. Здесь враждебно все - от черной глубины до высоких облаков, из которых выскакивает смерть и жалит свинцом и сталью. И надеяться можно лишь на себя и на командира. Больше не на кого. Ошибка одного может стоить жизни всем.
"Постарайтесь не особенно неистовствовать", - предупреждал Ройтер своих товарищей в день, вернее в ночь, перед выходом. А он был назначен на 9 утра. Поскольку Ройтер заслуженно ходил в героях, то на выход его лодки в море собирались все. А в этот раз должен был присутствовать сам командующий. Да и не только командующий. Ожидалось прибытие гросс-адмирала. А это тот еще гусь - старый уставник, сующий свой нос всюду, куда его не просят. Накануне Папа лично пришел проверить, все ли хорошо у его орлов. Около 18.00 Деген и Барш усвистели в город. Они и не скрывали от товарищей, что собирались всерьез заняться двумя дамами. Дамы эти были достаточно хорошо знакомы морякам. И никого это особенно не удивило. Не служили те в местном борделе по какому-то чудовищному недоразумению. А если бы служили, то, наверное, остальных бы оставили без работы. Невозможно достоверно утверждать: могли ли эти дамочки взять в оборот команду, допустим, линкора… Но подводная лодка - куда более мелкое подразделение, и многие матросы, да и боцманы, могли рассуждать об их возможностях со знанием дела. Семья далеко - смерть близко. Но это лирика, так сказать, а вот проза началась утром, когда боцман и матрос не вернулись за час до построения. Они не вернулись и за 30 минут, и за 20, и даже за 5, когда острый пронизывающий взгляд гросс-адмирала уже искал очередную жертву, они не появились. Минуты тянулись мучительно. 8.55 - нет, 8.58 - нет, 8.59… Вообще-то пора трубить построение… А двух членов экипажа нет. Это ж дезертирство!!! "Бл…ь, что угодно - только не это!!!" - думал Ройтер. Неужели люди, с которыми он прошел не один смертельный поход, способны его вот так подставить, как последнего чмошника в Данхольме.
- На флаг и гюйс - смирно! - раздалась команда.
На пирсе, пожалуй, никогда не собиралось такого количества высших чинов, как в этот раз. Возле белой фуражки Редера мелькал золотой галун Дёница. Дёниц был напряжен и нервничал. Море волновалось, с него шел неприятный ветер, который очень сильно трепал флаги. Они хлопали на ветру так, что казалось, порвутся.