Как будто она была в курсе того, что он там вытворял! Как будто он ей рассказывал! Ну просто невозможный человек. Замечательный, добрый, заботливый, но порой - совершенно невозможный.
Он приблизился к постели и аккуратно сел на край. Положил легкую, как перышко, плоскую ладонь Магде на укрытое одеялом плечо.
- Когда-нибудь, - тихо и мечтательно проговорил он, - народы Кавака-Шань будут гордиться, что первое испытание произошло именно здесь. На их земле.
- Я тебя не понимаю, Мордик, - устало ответила она.
- Идем, покажу, - просто сказал он. Пришлось вставать.
Окно было распахнуто настежь - вот почему в дверь, когда Мордехай ее открыл, так тянуло холодом. Магда зябко поежилась. На столе светилась лампа, а за окном мир будто кончался, там загустела слепая тьма; фонари перед гостиницей почему-то не горели, и не горели окна домов на том берегу реки - а где-то вдали, видимые, лишь если заслониться от настольной лампы, в черное небо воткнулись чуть подсвеченные снизу тревожным багровым светом клубы дыма.
- Смотри, - сказала Магда. - Пожар. Мордехай, усевшийся спиной к городу на широкий подоконник окна, коротко глянул через плечо.
- Правда, - удивился он. - Я не заметил…
- Как плохо тут работают коммунальные службы, - осуждающе сказала Магда. - Ты не простудишься? Может, закроем окно?
- Подожди, - сказал Мордехай. - Ты что, ничего не видишь?
По набережной на той стороне, будто гонясь за улетающим в ночь светом собственных фар, с визгом тормозов промчалась полная вэйбинов грузовая повозка.
- Что? - спросила Магда.
Да, действительно. На подоконнике стояла, тускло отблескивая, какая-то железная оглобля. Магда присмотрелась. Игрушка мужа была сложной. Магда мигом поняла: это ее, в разобранном, верно, виде, он таскал с собою в бауле. Хоть снимай в фантастическом боевике. Какие-то кнопочки, какие-то огонечки, какие-то рожки…
- Сейчас я тебе расскажу, - проговорил Мордехай. - Надо было раньше, но я… не смейся… боялся сглазить.
И он ей рассказал.
Некоторое время Магда молчала. Потом повела взглядом по комнате, ища шаль. Подошла к стулу, на спинку которого торопливо бросила ее днем, по приезде, - та до сих пор так и висела, косо, клоком. Накинула шаль на плечи. Озноб не проходил.
- И ты хочешь сказать, что отсюда, безо всяких телескопов и локаторов, вот просто в эту рогульку, разглядел в космосе бак старой ракеты? - спросила она.
Почему-то ее это поразило больше всего. Куда больше, чем чудо преобразования чего-то в ничего. В конце концов, люди этим часто занимаются и без столь изощренных средств. И с не меньшим успехом. Кто-то построил - а потом кто-то разрушил. В горах Кавака-Шань нынче был испытан лишь новый технический прием; само деяние было старо, как мир.
Мордехай счастливо улыбнулся.
- Ну, не то что разглядел, - признался он. - Я, конечно, оптически объекта не видел. Тут… э-э… гравиметрические засечки… - начал он.
Это было неинтересно.
- Что ты теперь будешь с этим делать? - перестав слушать, спросила она.
Он умолк.
- Закрой окно, - сказала она. - Дует.
И в этот момент из темного провала, откуда-то снизу, раздался приглушенный, опасливый голос:
- Прер еч Ванюшин!
Мордехай обернулся. Сощурился, вглядываясь.
- Прер еч Ванюшин, я узнал вас… Позвольте мне к вам подняться! За мною гонятся пьяные ютаи, помогите мне!
Мордехай ошалело уставился на Магду. Та размышляла не более мгновения. Шагнула ближе к окну - но так и не подошла вплотную, боясь свежести весенней ночи.
- Поднимайтесь, - сказала она. - Шестнадцатый номер.
Снизу раздался поспешно удаляющийся в сторону входа топот - неизвестный человек, которого им так и не удалось разглядеть, пустился бегом.
- Ты уверена? - тихо спросил Мордехай.
Она посмотрела на него с высокомерным упреком. Потом сказала:
- Человек в беде.
- Ну да, да, конечно… - безропотно согласился муж с очевидностью.
- Убери железку, - велела она. Обвела комнату взглядом. - Где мои папиросы?
Она едва успела закурить, как в номер постучали. Мордехай нехотя, по-стариковски шаркая - куда делось его радостное мальчишеское возбуждение! - подошел к двери, открыл. Замок клацнул гулко и веско, как затвор старой винтовки. Лампы в коридоре неприятно дотлевали через две на третью; в красноватом издыхающем свете виднелся человек средних лет - явно местный. Без папахи. Без бороды; только небольшие ухоженные усики украшали его гладкое лицо с красивыми, но странно холодными, словно бы фарфоровыми глазами.
- Меня зовут Зия Гамсахуев, - негромко сказал он. - За мною гонятся пьяные ютаи с пожарными, саперными и снеговыми лопатами. Спрячьте меня.
Багатур Лобо
Теплис, пятница, ближе к вечеру
Появление на Аль-Майдане Давида Гохштейна и сопровождавших его шестерых ютаев, а также последовавшие за этим события ошеломили Бага. Ничего подобного он не ожидал.
Протиснуться сквозь ряды набежавших саахов и фузянов оказалось ой как непросто: в один миг из образцов гостеприимства превратившиеся в буйную толпу дети гор оказались жилистыми, энергичными и исполненными горячей страсти лично участвовать в происходящем, для чего каждый безо всякого стеснения норовил пролезть поближе; на Багов статус приезжего и, следовательно, гостя разгоряченные теплисцы перестали обращать внимание вовсе. Когда ланчжун наконец сумел просочиться поближе к центру событий, Гохштейна-старшего и его оторопевших спутников уже прижали к самому борту грузовой повозки; перед лицами ютаев метались сжатые гневно кулаки и сучковатые резные палки, которые местные жители в иное время с удовольствием пользовали в качестве посохов, однако же получить такой деревяшкой по голове, прикинул Баг, - удовольствие ниже среднего, а уж что такое палка в опытных руках, ланчжун знал отнюдь не понаслышке. Он встревоженно огляделся: ведь почти каждый уважающий себя саах или фузян долгом своим почитал таскать на поясе изрядный кинжал, - но, хвала Будде, клинки пока не сверкали. Зато ор стоял страшенный: видимо, Давид Гохштейн успел сказать нечто такое, что мгновенно вывело из себя столь мирно и с удобствами ожидавших судьбоносного решения "голодного меджлиса" теплисцев. Баг вертел головой и не узнавал милых и улыбчивых горцев: искаженные яростью лица, раззявленные в крике бородатые рты, вытаращенные, налитые кровью глаза - три Яньло им повсеместно, ну и темперамент! А главное: из-за чего? Что такое ляпнул им мудрый Гохштейн? Как сумел разбудить подобную бурю?
Но что же вэйбины?! У Бага создалось впечатление, будто не так уж непреоборимо оттерла их толпа, скорее стражи порядка сами не очень-то стремились вмешаться.
Гохштейн, однако же, несмотря на свое незавидное положение, не сдавался - зычный голос его то и дело взлетал над разъяренной толпой: "Опомнитесь! Что вы делаете, заблудшие?! Дайте дорогу!"; положения эти возгласы никак не спасали, а у прижавшихся к повозке ютаев - молодых и одного вполне уже старика - вид был и вовсе бледный: Баг хорошо рассмотрел его наполненные ужасом глаза и разобрал, как трясущиеся сухие губы шепчут: "…я же говорил…" Что именно орали теплисцы, ланчжун понять по незнанию языка не мог, но, судя по всему, ничего хорошего для ютаев в криках тех не было, потому как слова "пашол проч! проч отсюд!" - Баг расслышал вполне отчетливо.
Тут появился некий преждерожденный в коротком и легком не по погоде халате, - без бороды и, что странно, даже без папахи, он вынырнул из толпы как раз напротив Гохштейна, властно разведя окружающих руками; и ему дали место, а сзади безбородого подпирало еще несколько человек, в разноцветных папахах и уже с бородами, а то и бородищами: они не орали и сторожко зыркали по сторонам, словно оберегая спину своего предводителя - да, пожалуй, именно так, решил ланчжун, именно предводителя, и попробовал было протолкнуться поближе, но это ему не удалось; напротив, Баг получил локтем в бок, довольно ощутимо, - а безбородый в это время ткнул пальцем в Гохштейна: "Вы! Кто звал вас сюда?! - и, видя, что Давид собирается ответить, жестом остановил его: - Молчи! Мало вам, что вы живете на нашей земле, едите наш хлеб, так вы еще и издеваться сюда приехали!" Гомон стал как будто потише: безбородого слушали. "Им плевать на вас! - повернулся он к теплисцам. - Вы видели? Видели?! В то время когда весь народ терпеливо ждет решения меджлиса, они, видите ли, ждать не могут. У них, оказывается, праздник! И они приехали сюда, к своим, чтобы те могли достойно праздник отметить!!! - Голос безбородого даже сорвался от праведного гнева. - Им плевать, что там, в этом священном здании, безо всяких праздников доблестно голодают, принимая трудное решение, наши братья! Эти же заботятся только о своих!!! Вы видите?!" - "Это неправда! Ютаи, говорю вам, никогда никому не желали зла! И мы не затрагиваем ваши обычаи и вашу веру, - вдруг заговорил Гохштейн-старший зычно, твердо и решительно. - Мы уважаем чужие привычки, но вопросы веры…" - "Чужие?! - взвился безбородый, - Слышали?! Мы для них чужие!!! Конечно: для вас, - безбородый с чувством плюнул под ноги Гохштейну, - все всегда чужие!!! А для своих все: и еда специальная, - оратор пнул валявшуюся на брусчатке сумку, из которой посыпались какие-то бумажные свертки, - и праздники особые! А на остальных вам плевать! Плевать!!! Молчи!!! - вновь велел безбородый Гохштейну, и в руке его блеснула сталь кинжала. - Молчи! Забирай своих прихвостней и - прочь отсюда, шайтан! Не доводи до греха!!!"