С трудом протиснувшись в середину плотной группы, что-то бурно обсуждавшей по-ютайски, Раби Нилыч аккуратно тронул за плечо азартно размахивавшего вилкою - в такт словам - полного человека средних лет, в кипе, с белыми кисточками, свисавшими из-под черного пиджака; тот обернулся, умолкнув на полуслове. Раби Нилыч что-то сказал ему вполголоса (Богдан разобрал лишь собственное имя); человек в кипе внимательно посмотрел на Богдана и кивнул. Щеки его застольно алели, но взгляд был трезвым и острым.
- Это еч Арон Гойберг, - сказал Раби Нилыч по-русски Богдану, - директор КУБа. Прошу любить и жаловать.
- Нинь хао, баоюй тунчжи, - с безупречной вежливостью произнес Гойберг.
Богдан ответил сообразно и через несколько мгновений с облегчением убедился, что Гойберг владеет ханьским в совершенстве, так что разговор на уровне "дерех тов" или "лапоть щи вкусно" им не грозит; в глубине души он слегка этого опасался.
- Ну, теперь я вас оставлю, - сказал Раби Нилыч и широко улыбнулся. - У вас, как я понимаю, дела. А я на пенсии.
И удалился, явственно озираясь в поисках разносчика.
- Рад, что вы изъявили желание познакомиться, - сказал Гойберг. - Должен признаться, узрев ваше яшмовое имя в списке приглашенных, я испытал то же самое стремление.
- Я лелею ничтожную просьбу, которой, может быть, осмелюсь затруднить вас, оттого и просил Мокия Ниловича нас свести, - ответил Богдан. - Неужели я смогу гордиться тем, что, со своей стороны, окажусь в состоянии чем-либо помочь нефритовому единочаятелю?
- Как знать, - сказал Гойберг. - Если вы не против, давайте отойдем… Может быть, даже уединимся. Вон за теми лаковыми ширмами есть замечательные эркеры, и наверняка заняты не все.
- Почту за честь, - поклонился Богдан. Мимоходом прихватив у ближайшего разносчика по бокалу, они оставили зал. Чинно расселись в удобных светлых креслах напротив друг друга, поставили бокалы на низкий стеклянный столик. Богдан, отстраненно и даже чуть иронично ощущая себя в глубине души героем фильмы про разведчиков, положил ногу на ногу. Странным образом здесь, за прекрасной высокой ширмой, расписанной пионами и фазанами, почти не слышен был гомон и гул колоссального застолья. Акустика помещений дворца явно продумывалась высочайшими мастерами своего дела.
Несколько мгновений длилось молчание. Каждый выжидал. Потом Гойберг взял свой бокал и не спеша пригубил. Богдан последовал его примеру. Оба отставили бокалы одновременно, и два легких стеклянных щелчка, с которыми донца коснулись поверхности столика, почти слились в один.
- Наслышан о вас и ваших удивительных расследованиях… - начал Гойберг.
- …Проведенных исключительно совместно с моим другом и единочаятелем Багатуром Лобо, - тут же уточнил Богдан. - Он всегда демонстрировал исключительные способности к сыску, моя же роль оставалась весьма скромна.
- Именно, - сказал Гойберг. - То есть я имею в виду не распределение ролей, тут возможны разные мнения, и мне до этого нет дела. Я имею в виду совместность. Когда я узнал, что прилетели вы в Ургенч, дабы присоединиться к старцам, не с супругой и дщерью из Александрии, а прямиком из имперской столицы, каковую посетили один, нежданно и без видимых причин, а ваш друг и единочаятель прибыл в улус едва ли не одновременно с вами, и притом вы приехали порознь, как бы не ведая о поездках друг друга…
Богдан непроизвольно хотел прервать кубиста, и, хотя сразу осадил себя, чуткий Гойберг уловил его порыв и вежливо умолк. После короткой паузы он осведомился:
- Вы что-то хотели сказать, единочаятель Оуянцев-Сю?
- Да, хотел, - произнес Богдан. - Так получилось, увы, что в последнее время мы редко виделись с ечем Лобо и действительно не знали о поездках друг друга. Ханбалык я очень люблю, с ним у меня связаны личные воспоминания - вот и воспользовался случаем, чтобы слетать на денек. Отпуск… А то, что мы с Багом оба здесь, выяснилось лишь вчера, и для обоих это оказалось сюрпризом. Приятным сюрпризом, должен сказать. Еч Лобо не имеет счастья быть в родстве или, как ваш покорный слуга, в свойстве с лицами, роль коих в образовании досточтимого улуса столь велика, поэтому он не был зван на празднество официально. Но посетить один из улусов Ордуси в день его торжества, полюбоваться великолепным праздником и принять в нем посильное неофициальное участие - что может быть естественней для доброго подданного?
- Да, - чуть помедлив, согласился Гойберг. - Это, разумеется, так. Вы, возможно, и не представляете себе, какая это головная боль для безопасности - такие праздники.
- Праздники всегда связаны с лишними хлопотами, - пожал плечами Богдан. - Но и радость от них неизмерима.
Гойберг сцепил пальцы.
- Хорошо, - сказал он. - Возможно, я не совсем верно начал. Я хотел сказать лишь, что прекрасно помню статьи основного закона, относящиеся до разделения полномочий. Закон для меня свят. Закон для всех для нас свят, может быть, вы это знаете - мы люди Закона. Дело в том, что мы здесь и так на довольно странных правах - у себя дома и все же в значительной степени в гостях. Приглашены из милости…
- Вы так это расцениваете? - удивленно поднял брови Богдан.
- А как еще это можно расценивать? - тоже с искренним удивлением отозвался Гойберг. - Впрочем, я не ропщу. Роптать было бы достойно лишь религиозного фанатика, а я таковым, смею надеяться, - он вежливо улыбнулся, но глаза его остались холодны, - не являюсь. Шестьдесят лет назад это было наилучшим выходом, выбором наименьшего из многих зол. Но получить землю, обещанную тебе Богом, из рук всего-то лишь чиновников имперской администрации - это, согласитесь… Впрочем, вам, вероятно, трудно понять. Вашему молодому народу, я имею в виду. Две тысячи лет ожидания - это… - Он повел рукою, не в силах, возможно, подобрать соответствующего ханьского слова сразу, да так и не договорил, но лишь взялся за свой бокал и сызнова пригубил. Богдан ждал продолжения, не сделав ни малейшего движения, чтобы составить Гойбергу компанию. - А потому ко всем нашим прерогативам, вообще ко всему, что основным законом оставлено в ведении улусных властей, я отношусь с особым трепетом. С особым. Мы рады гостям, особенно столь известным и столь человеколюбивым, как вы, драгоценный преждерожденный Оуянцев-Сю, или ваш друг и единочаятель Лобо. Но поймите меня правильно… Если праздник - для вас всего лишь предлог и вы приехали сюда для проведения некоего тайного расследования - я это скоро узнаю. И если так, буду вам всячески препятствовать. Во всяком случае, покуда вы не уведомите о расследовании власти улуса по официальным каналам и не попросите официально же о содействии. Простите за откровенность, драг прер еч.
Гойберг умолк.
Богдан помолчал, а потом с облегчением вздохнул и широко улыбнулся.
- Господи, - проговорил он, - святые угодники! Вот что вы подумали! Неужели у нас такая репутация?
Он потянулся к бокалу, поднял и приглашающе качнул им в сторону собеседника. Гойберг смотрел недоверчиво, но после едва уловимой заминки взял свой.
- Давайте выпьем, - сказал Богдан, - за то, чтобы все наши профессиональные усилия всегда приносили плоды.
- Я не против, - выжидательно проговорил Гойберг. Они чокнулись и сделали по глотку.
- Мы приехали с ечем Лобо совершенно независимо, но относительно меня вы правы, я действительно веду расследование, - сказал Богдан. Гойберг встрепенулся и хотел сказать что-то, но Богдан, не дав ему вклиниться, продолжил: - Назвать его можно так: приручение идеалов.
- Что? - растерянно спросил Гойберг.
- Или, может быть, лучше даже: разминирование… - задумчиво проговорил Богдан. Поправил очки. Помедлил. - И поскольку я сейчас в отпуске, то и веду это расследование на свой страх и риск, совершенно неофициально. Потому и не мог официально вас о чем-либо предупредить. Неофициально же я как раз собирался все вам рассказать и даже попросить о содействии. Именно потому я и просил Мокия Ниловича нас познакомить.
- Почтительно внимаю драгоценному единочаятелю, - сказал Гойберг, глядя на Богдана внимательно и оценивающе.
- Вы, вероятно, знаете, что я возглавляю службу этического надзора Александрийского улуса, - сказал Богдан. - Не внешнюю охрану, и даже не внутреннюю, как вы, - но цензорат. В этом есть своя специфика. По долгу службы меня более всего интересуют не преступления, и даже не наказания, а мотивации. Не мотивы преступлений, а мотивации поведения, оказывающегося даже для самого человеконарушителя - неожиданно человеконарушительным. Разрушительным. Понимаете?
- Предпочту послушать еще, - сказал Гойберг, улыбнулся уже без прежнего ледка и откинулся на спинку кресла. Судя по всему, беседа шла не так, как он предполагал. Впрочем, и Богдан предполагал совсем не то; но минфа заранее решил, что, если дойдет до настоящего разговора, постарается быть максимально откровенным - настолько, насколько вообще можно быть откровенным без риска, что тебя не поймут совсем.