Из-за ивы вышла старуха… древняя, сухая, согбенная; в сером одеянии: заплатанной серой кофте и морщинистой серой юбке; на голове её глубоко, до самого носа, так, что не было видно глаз, сидел какой-то колпак, похожий на перевёрнутое вверх дном лукошко. Старуха опиралась на кривую, как она сама, палку… как будто нельзя было найти прямую. Не поднимая головы, она поманила ребят рукой. Семимес, преодолев неясное отвратное предчувствие в себе, шагнул в её сторону, Дэниел и Мэтью – за ним.
– Что тебе, бабка? – сдержанно проскрипел Семимес.
Та шаркнула палкой по земле и заговорила речитативом. И первые же её слова отозвались холодом, который пробежал по спинам ребят. И вокруг не осталось ничего, кроме этих слов, и они монотонно оплетали разум:
Сын Малама, зачатый воплем в ночи,
Внимай мне бесстрастно. Внимая, молчи.
Во сне поманил меня зеркала клок:
Хранителей Слова ждёт горестный рок.
Шагнут за пределы один за другим,
Лишь верности муки останутся им.
Двоим не узреть наступающий свет.
Покроет их очи фиалковый плед.
Предатель нарушит ход тайный восьми:
Ход времени выше поставит судьбы.
Из озера, Шорош что выпил до дна,
Тьма встанет, и вихрем закружит она.
Сильнее тот вихрь соцветия грёз -
Прольётся слеза, за ней – озеро слёз.
Старуха перестала выть и через несколько мгновений, которые заполнила немота, вдруг махнула палкой на ребят и выкрикнула:
– Ступайте!
Невидимые оковы упали с их ног, и ноги, снова ощутив жизнь, пошли… но мысли их остались в плену страшных слов, которые продолжали шевелиться в их головах… Через какое-то время (потерянное в круговороте мыслей) Семимес обернулся назад и сказал в никуда:
– Сама ступай прочь, противная бабка! Праздник приближается – нечего людей стращать… Ведьма!
– Она что, ведьма? – спросил, зацепившись за слово, Дэниел. – Откуда она взялась?
– Да не знаю, ведьма она или не ведьма… Слышал я про одну бабку-вещунью. В Парлифе, говорят, живёт. Не она ли? Ежели она, то не ведьма.
– От этого легче, что ли? – заметил Мэтью.
– Говорят, парлифская вещунья в зеркалах, что ей во снах грезятся, будущее видит.
– Во сне поманил меня зеркала клок, – тихо произнёс Дэниел строчку из зловещего стиха.
– Ну и пусть, – возмущённо проскрипел Семимес.
– Что, ну и пусть? – спросил Мэтью.
– А то пусть, что пусть будет так, как будет, – ответил Семимес. – Мы и без неё знали, что дорога нам предстоит нелёгкая.
– Точно, проводник, догадывались, – согласился Мэтью.
– Очень догадывались… Ну, полно вам ступать ногами вперёд, а мыслями назад. Вы, видно, пропустили, как до площади добрались. Посмотрите-ка, какие фонари вокруг площади! А народу сколько уже! Порадуйтесь, друзья мои!
– Пока радуется, – некстати сказал Мэтью и сам исправился: – Шучу.
– Шути, да меру знай, – Семимес покачал головой.
На подступах к площади и по её периметру были расставлены стойки с закреплёнными на них фонарями. Фонари эти отличались от тех, что ребята видели у домов дорлифян. Все они были сделаны в виде конуса, и серебрёная гравировка на них превращала фонари в сверкающие на свету слузи-деревца.
– Эти не из безмерника, как наши, – стеклянные, – пояснил Семимес. – Лесовиками сработаны. Ночью, когда их зажгут, такая красота будет, что взора не отвести.
Народу на площади прибывало на глазах. Одни приходили посмотреть, порадоваться, другие присоединяли к радости дело, третьи – к делу радость. Ушлые хозяева уже устанавливали свои торговые лотки прямо под фонарями, а некоторые из них уже разложили товар: игрушки для Новосветного Дерева, сувениры, фонари и фонарики и разные кушанья.
– Семимес, что это за очередь там? – спросил Мэтью.
– А торговца не видно, – заметил Дэниел.
Семимес усмехнулся.
– Торговец и не нужен: там ничего не продают и не покупают. Давайте поближе подойдём. Сами всё увидите… Видите?
Дорлифяне, большей частью дорлифская детвора, подходили к разноцветному сундуку и через щёлку в крышке опускали в него сложенные листочки бумаги.
– Это тоже придумка Суфуса и Сэфэси, – пояснил Семимес. – Загадываешь, какого цвета будет небо, записываешь загад на бумажке, пишешь своё имя и кладёшь бумажку в сундук. Кто угадает, тому будет награда – любая игрушка с Новосветного Дерева, на память. Завтра в полдень огласят везунчиков.
– Мне нравится эта придумка, – сказал Дэниел. – Я тоже свой загад сделаю и в сундук опущу.
– Сделаешь, только поближе к пересудам – сейчас очередь длинная, что стоять зря?.. Не зря, конечно… Бумагу и карандаш на столе возле часов можно взять, нарочно для этого дела поставили.
– Дэн, Семимес, смотрите.
– Это мастера из команды Суфуса и Сэфэси. Карусели ладят. Их на площади с десяток установят.
– Покатаемся, детство вспомним, – как-то грустно сказал Дэниел.
– Известное дело, покатаемся, – сказал Семимес. – В праздник на нашей площади волей-неволей в детство возвращаешься. Только это весело, а не грустно, Дэн-Грустный.
– Это и весело, и грустно, – не согласился и согласился с ним Дэниел. – Как ты вчера сказал: начало всегда лучше.
– Да, Дэн, начало всегда лучше… и то, отчего тебе нынче весело, завтра обернётся грустью.
– Вы тут грустите, а я пойду помогу с каруселями: руки чешутся поделать что-нибудь, – сказал Мэтью.
– Нет, Мэт, сегодня мы грустить не будем. А рукам твоим после похода применение найти надо, – заключил Семимес. – Я с тобой иду, познакомлю тебя с ребятами. А ты, Дэн?
– Вы идите, а я Лэоэли поищу, она где-то здесь должна быть.
Семимес посмотрел по сторонам и сказал:
– Что её искать? Вон она, вместе с Сэфэси слузи наряжает. Она заметила тебя – рукой машет.
– Вижу.
– Беги, да Слезу не оброни.
– Да ладно тебе, проводник, не попрекай, – сказал Мэтью.
Дэниел подошёл к Лэоэли. Она вынимала из коробки украшения и игрушки для Новосветного Дерева и раскладывала их на столе.
– Привет, Лэоэли! Добрый день, Сэфэси!
– Приветствую тебя, Дэнэд! – ответила Сэфэси и, взяв со стола гроздь разноцветных стеклянных шариков, направилась к слузи, чтобы передать её парню, который проворно заберётся по лестнице и отдаст её Суфусу (он стоял на самой её верхотуре).
– Привет, Дэн! – ответила и Лэоэли. – Помогай мне. Видишь, я едва успеваю. Открывай вон ту коробку. Сюда клади самые большие шары, сюда – те, что поменьше, сюда – бусы и гроздья, на эту сторону – игрушки, но бумажные отдельно.
К столу подходили детишки, выбирали то, что им больше нравилось, относили к слузи и отдавали ребятам постарше, которые подыскивали место на нём для каждого украшения. Подле слузи стояли четыре высоченные стремянки, по которым то вверх, то вниз бегали самые ловкие и смелые парни из команды Суфуса и Сэфэси… Так лучезарное слузи превращалось в Новосветное Дерево.
– У вас тут настоящий муравейник, и каждый муравей знает своё место, – сказал Дэниел.
– А как же. Только не место, а дело.
– А как же, – передразнил Лэоэли Дэниел.
– Я видела, ты с друзьями пришёл.
– Мэт и Семимес к другому муравейнику прибились.
– К какому?
– К карусельных дел мастерам. Мэт с детства любит всякие механизмы.
– А ты?
– А я люблю кататься на каруселях и мечтать.
– Кататься на каруселях и мечтать все любят.
– Вот и покатаемся сегодня. Покатаемся?
– Конечно, покатаемся. Ты не можешь и говорить, и работать? Украшений на столе не остаётся.
– Оранжевый в слезинках, – сказал Дэниел, вынув из коробки большой шар, который заставил его вспомнить о морковном человечке.
– Что? – спросила Лэоэли. – А-а. Нравится?
– Семимес говорил, что оранжевый в слезинках – любимый шар его отца. Похоже, этот самый. Пойду веточку для него подберу. Отпустишь меня?
Лэоэли улыбнулась и ничего не ответила. А Дэниел почему-то не сходил с места и смотрел на неё.
– Что же ты не идёшь?
– Спросить хочу.
– Ты и сам не работаешь, и меня с ритма сбиваешь. Спрашивай.
– Ты какой цвет неба загадала?
– А ты?
– Оранжевый… в слезинках.
Лэоэли засмеялась.
– В слезинках не бывает. Не было никогда, – сказала она и, задержав взгляд на глазах Дэниела, сделала свой выбор (может быть, новый): – Я выбираю фиолетовый.
– Пойду повешу оранжевый в слезинках, а то все веточки займут…
– А-а! – неожиданный пронзительный крик, продравшийся через говор и смех детей, заставил и Лэоэли, и Дэниела вздрогнуть. Они обернулись на крик: это голос Сэфэси напугал их. Она, согнувшись, топталась на месте. Руки её тряслись, в них не было сил, и она с трудом удерживала их у груди. По лицу её, бледному и неживому, по взгляду её глаз, потухшему и потерянному, по движениям её, которые больше не подчинялись ей, слабым и нескладным, было видно, что смерть одолевает её.
Дэниел положил шар на стол и поспешил к Сэфэси – холод был вокруг неё. Он почувствовал его руками и лицом. Это был чужеродный холод, не живой. Он исходил не от Сэфэси, а от того невидимого, что убивало её.
– Сэфэси, дорогая, что с тобой? – спросил он её через эту завесу холода.
– Су… Су-фус, – произнесла она едва слышно дрожащим голосом.
Дэниел поднял голову и закричал:
– Суфус! Сюда! Быстрее сюда! Сэфэси плохо!