– После этой встречи, – продолжил Дэниел, – я пытался… собрать всё воедино, но как-то не получалось, что-то всё время ускользало, и было много чего другого. А сейчас… мне кажется, я собрал…
– Что же ты остановился? Позволь слову вобрать мысль и передать её нам, – сказал Малам.
– Давай, Дэн, скажи, – как мог, помогал другу Мэтью.
– Давай, Дэн, – присоединился Семимес.
– В словах того человека я узнал мысли и слова… я боюсь ошибиться, – сказал Дэниел и снова запнулся.
– Сказанные слова, пусть даже ошибочные, приближают истину, несказанные – отдаляют её, – сказал Малам и попросил его: – Будь добр, говори, Дэнэд.
– "Ты взял на себя это бремя из страсти, которую я называю: увидеть изнутри"… Увидеть изнутри – это страсть одного художника. Его имя – Торнтон. Он повинен в смерти моего деда. Он, как и горбун, хотел завладеть его Слезой, которая привела нас с Мэтом сюда. Только он знал о Слезе… Не так давно от одного человека я слышал другие слова. "Избранник может быть только один", – в своё время изрёк Торнтон.
– Но, Дэн, это сказал сегодня… – начал Мэтью.
– Зусуз, – нечаянно вырвалось из уст Семимеса, не пропустившего ни единого звука (не то что слова), произнесённого Дэниелом.
– Зусуз, – повторил Мэтью.
– Вижу, Дэнэд, на душе у тебя стало легче. Вижу, ты хочешь сказать ещё что-то.
Малам был прав. За эти короткие мгновения Дэниел освободился от груза, который накапливал весь день. Он продолжил:
– Семимес, ты рассказывал нам о ферлингах…
– Да, Дэн.
– Тогда я вспомнил о монете, с которой Торнтон вернулся из одного похода. Это было давно, лет тридцать тому назад. Трудно в это поверить, но тогда он побывал здесь, в ваших краях… может быть, в Дорлифе. Нет, он, точно, был в Дорлифе: на одной из его картин изображён Дорлиф.
– Да, Дэн, я помню, как ты смутился. Теперь я понимаю, что тебя смутило.
– Теперь он снова здесь! Я уверен в этом! И слова горбуна – это его слова! И жажда горбуна заполучить Слезу – это его жажда! – выпалил Дэниел и, умолкнув, опустил голову и обхватил её руками, как будто сказал или сделал что-то не то.
Семимес подскочил с дивана.
– Я сейчас, отец.
Через столовую и коридор он прошёл в свою комнату. Со стола у окна взял кожаный кошель, что-то вынул из него и, бросив кошель обратно, быстро зашагал тем же путём к гостиной.
Малам подошёл к Дэниелу и потеребил его волосы.
– Вот мы и приблизились к истине, и истина эта огорчает меня, – сказал он и снова покачал головой. – Добрался-таки Зусуз до пещеры Руш.
Мэтью с Дэниелом встрепенулись, а вернувшийся Семимес замер в дверях (он тоже слышал последние слова отца): что же скажет сейчас Малам? Но морковный человечек, ничего не сказав, направился к грибной стене. Он остановился в полушаге от одной из полочек и, глядя на деревянные грибы, предался мыслям.
Семимес подошёл к друзьям.
– Вот, – он протянул серебристую монету. – Взгляните.
Дэниел взял монету и вместе с Мэтью стал рассматривать её. На одной стороне был изображён ферлинг на фоне гор. И ферлинг, и горы выступали, и рельеф отчётливо ощущался пальцами. На другой стороне над полем, словно усеянном точечными песчинками, выдавалась цифра пять.
– Похоже, мы с Крис видели изображение такой же монеты, – сказал Дэниел. – Только вместо пятёрки на той была цифра пятьдесят.
– У меня сейчас нет монеты в пятьдесят ферлингов. У отца есть – я могу попросить, – предложил Семимес, но по нему было видно, что он не очень-то хочет тревожить уединившегося Малама.
– Не стоит, Семимес, – сказал Дэниел. – И так всё понятно: Торнтон был здесь.
– А какие ещё бывают? – спросил Мэтью, кивнув на монету.
– Десять, пятьдесят и сто, – ответил Семимес и добавил: – И, известное дело, один ферлинг, как же без него.
Дэниел отдал ему монету. Семимес снова вышел из гостиной, а когда вернулся, молча подошёл к друзьям и молча вручил им по монете в пять ферлингов.
– Спасибо, друг, – сказал Мэтью, и в глазах его появилась весёлость. – Будет с чем в "Парящий Ферлинг" заглянуть.
– Да, теперь мы богаты, – сказал Дэниел.
– Не очень-то богаты, – усмехнулся Семимес, – но покушать можно. Очень можно.
– Как бы ни был зорок глаз искателя и остро его чутьё, как бы ни был усерден он в своём поиске и отрешён от прочего, не сыскать ему лазейки в стенах Рафрута, ибо нет её, и не поколебать, и не вдохнуть ему замершего воздуха пещеры Руш, – не поворачиваясь к гостям, отстранённым голосом произнёс Малам обрекающие на тщету слова так, будто когда-то заучил их наизусть, дабы однажды вдруг они напомнили о том, что заключали в себе.
Повернись он в эти мгновения к ребятам, терзаемым вопросами, они тотчас бы распознали на его оранжевом лице боль мрачных дум и предчувствий.
– Однако ж добрался Зусуз до скрытого обиталища злой силы и, обманув раскалённый камень, выпустил на волю Чёрную Молнию, – продолжал Малам.
Дэниел и Мэтью, затаив дыхание, внимали завладевшему ими голосу, и им казалось почему-то, что голос этот исходил из царства грибов, и уже было непонятно, принадлежал ли он морковному человечку или одному из этих оживших грибов. Изумление тронуло и душу Семимеса. Никогда прежде он не слышал, чтобы его отец говорил, когда взор его был притянут грибной стеной. В такие моменты она словно поглощала его всего, не желая ни с кем делить. Никогда прежде Семимес не видел, чтобы его отец, разговаривая с сельчанином, или лесовиком, или путником, не отдавал ему выражения своих глаз… Значит, сейчас он говорит сам с собой или с кем-то из тех, кто невидимо поднимается и спускается по этим лестничкам, приставленным к грибам.
Малам будто услышал смятение сына и двух его друзей и повернулся к ним.
– Вы повстречали сегодня не Зусуза и не художника с непривычным моему уху именем Торнтон, – голос морковного человечка снова стал голосом морковного человечка. – Два огня Чёрной Молнии нашли друг друга и, вернувшись в пещеру Руш, слились в единый огонь. И на пути вашем встал тот, кто вобрал чёрную силу двоих: Зусуза и Торнтона.
– Как такое может быть?! – воскликнул Мэтью, не удержав в себе того, что не в силах был принять его разум.
Малам пристально посмотрел в его глаза, затем в глаза Дэниела и сказал:
– Дэнэд тебе ответит.
Мэтью удивлённо взглянул на своего друга – тот спокойно сказал ему:
– Ты прав, Мэт: такого не может быть. Но не могло быть и всего того, что с нами случилось. Не может быть того, что мы с тобой здесь.
– Но мы здесь, да, Дэн? – спросил Мэтью, больше обращая этот вопрос самому себе, и сам себе ответил: – Да, мы здесь.
– Да, вы здесь, Мэтэм и Дэнэд. И он здесь. И не летучая крыса горхун пугает по ночам нэтлифян и их соседей из Крадлифа и Хоглифа своим смехом, а тот, кто сидит на ней и правит ею, тот, кем стал Зусуз, – Повелитель Тёмных Сил, заполонивших Выпитое Озеро.
– Повелитель корявырей, отец, – добавил Семимес.
– Верно, сынок.
– Он и сегодня был на горхуне, – сказал Мэтью. – Горхун подлетел к нам так близко, что мы разглядели его страшную морду.
– Лучше бы мне не видеть её… этих зловещих глаз, – прошептал Дэниел и быстро закрыл лицо ладонями, чтобы отгородиться от них, от картинки, которую они снова показывали ему.
– Что? – спросил Мэтью, не расслышав его слов.
– Нет. Ничего, – ответил ему Дэниел.
Малам подошёл к Дэниелу и сказал:
– Дэнэд, покажи-ка мне теперь то, что давеча, за ужином, показать обещал.
Дэниел достал из кармана дневник Буштунца, открыл его на одной из восьми страниц со стихом и протянул морковному человечку. Тот тихим голосом размеренно прочитал стих и имя под ним:
– Скорбь Шороша вобравший словокруг
Навек себя испепеляет вдруг.
Нэтэн
Он вернул дневник Дэниелу и сказал:
– Немногое покидает таинственный Мир Грёз, к чему прикоснуться можем мы в Мире Яви. Это Слово – одно из такого немногого. Вижу: сбывается пророчество дорлифянина по имени Фэдэф. Почти тысячу лет назад узрел он приход магического Слова. Вижу: это то самое Слово, которое вынес человек из Мира Грёз, которое не сгинуло в Нет-Мире и не растворилось в Мире Духов. Оно дано нам в подмогу, чтобы мы смогли одолеть беду. Но Слово поможет нам, если мы поможем ему. Мы должны беречь его, подобно Хранителям, оберегающим Слёзы Шороша. Ты, Дэнэд, должен беречь его… ибо ты продолжение того, кому Повелитель Мира Грёз вверил Слово. И ты, Мэтэм, как верный друг Дэнэда, ибо Мир Духов счёл тебя таковым, позволив пройти через Путь вместе с ним… И ты, Семимес, как сын Дорлифа, которого судьба первым свела… с Хранителями Слова и испытала, предоставив выбор. Ты стал на их защиту, хотя мог заразиться от камней холодом стороннего созерцателя.
– Отец? – не удержался Семимес, услышав слова, тронувшие его больше прочих слов, но тут же запнулся.
– Что, сынок?
– Отец… значит, Дэн, Мэт и Семимес – Хранители Слова?
– Да, сынок. Ты, однако, должен был сказать "я", а не "Семимес", чтобы не перекладывать бремя с того, кто ты есть на самом деле, на того, кто ты в своих мечтах.
– Да, отец. Я… Хранитель Слова.
Дэниела пронимала мелкая дрожь, несмотря на то, что камин щедро делился с ним, как и с Мэтью, своим теплом.
– Малам, мы должны просто беречь Слово? – спросил он, преодолев в себе откуда-то взявшуюся нерешительность.
– Просто беречь, – ответил морковный человечек, одарив Дэниела мягким взглядом. – Следовать за ним и беречь.
– Следовать? – переспросил Мэтью.
– Да, Мэтэм. Мы не знаем пока дальнейшего пути Слова. Мы можем до чего-то догадываться, но нам не дано знать наверняка его тайный смысл.